- Спилю, чёртово семя…
Выехав на федеральное шоссе, Дед забормотал снова:
- Давай попробуем чуть быстрей, моя зелёная кляча. Эх, старость старости не подмога, факт. Ты не думай, я до конца буду добрым хозяином - прежде чем отправить тебя в лом, вымою хорошенько, грязь отскребу… А когда и меня отправят в лом, приедут и Фрэнк, и Дейв, и Луис. Все как один. Они продадут ферму за бесценок и найдут наконец и утешение, и свои двадцать тысяч долларов. Фу, жарковато сегодня…
Дед даже глазом не моргнул, когда сильный удар потряс вдруг землю, рванул с обочины красную пыль.
- Фокусы военных, - недовольно проворчал он и глянул в сторону пустыни Тод, откуда пришёл гром. Там, у горизонта, росло и шевелилось нечто огромное, мглистое.
- Не тревожься, крошка, - рассудительно сказал Дед, обращаясь к своему железному другу. - У этих военных головы почище твоего карбюратора - неисправность на неисправности. Вот они и сходят с ума. Ты, главное, не бойся. Ещё часика полтора, и мы будем в городе. Вот его ты бойся. Там есть такие штуки, как же их?.. Блям кувалдой - и ты уже лом…
Миль через двадцать Дед был вынужден притормозить. Поперёк дороги стоял полицейский фургон, а возле него скучал на солнцепёке увалень сержант.
- Эй, приятель, - весело крикнул старик. - Разверни-ка немного свою коробку. А то я, не дай бог, ещё поцарапаю свой лимузин.
Сержант на шутку не отозвался. Он лениво ткнул дубинкой куда-то в сторону, приказал:
- Поворачивай назад! Дорога перекрыта.
- Погоди, погоди, - забеспокоился Дед. - Как так поворачивай? Мне ведь только туда и обратно. Коробку новую купить…
- Живо поворачивай! - рявкнул сержант. - И без разговоров!
- Вот видишь, кляча, - в сердцах сказал Дед, загоняя машину в один из "карманов" на обочине дороги. - Эти болваны в форме определённо что-то натворили в пустыне Тод. Везёт тебе - с кувалдой придётся подождать…
Старик зевнул, поудобнее устроился на сиденье и вскоре уже крепко спал. Мимо его джипа проносились машины - поодиночке и целыми стаями. Минут через двадцать после знакомства их хозяев с ленивым сержантом они стремглав мчались обратно. Дед спал долго и проснулся только под вечер. Потянулся, включил приёмник. Диктор словно ждал этого, чтобы выпалить скороговоркой очередную сенсацию:
"…Итак, мы уже знаем, что в пустыне Тод упал какой-то космический объект. Его падение можно с уверенностью назвать "мягкой посадкой". Это тем более загадочно, если учесть, что масса "пришельца" по предварительным подсчётам составляет семнадцать миллионов тонн. Трудно представить масштабы возможной катастрофы, если бы такая махина обрушилась на нашу страну с третьей космической скоростью… Однако вернёмся к нашему гостю. Корреспондент последних известий, облетев "пришельца" на патрульном вертолёте, сообщает: "Это явная органика. То, что медленно шевелится под нами, очень похоже на исполинский ком деревьев и лиан"".
Диктор на секунду умолк, затем заговорил ещё взволнованней:
"…Полиция и войска принимают все необходимые меры, чтобы не допустить паники в районах, прилегающих к пустыне Тод. Как заявил генерал Майкл Д., мы уже, право, можем не бояться никаких врагов, даже если у них и красные намерения…"
- Ну, что я говорил, кляча?! - проворчал Дед, включая мотор. - Эти политики не упустят случая подбавить в блюдо желчи. Надо, не надо, а подбавят. Да… Кажется мне, что сержанту придётся долго торчать на дороге. А раз так, то почему бы нам с тобой не заглянуть в бар пройдохи Глендона и не промочить моё старое горло? Глендон, конечно, известный пройдоха, но приятелей не забывает. Что-что, а угостить он может…
На третий день, утром, Дед выпил две банки пива, и туман в голове немного рассеялся. Он сидел на открытой веранде, шумной и пыльной, поглядывал в сторону джипа и опять толковал о своём:
- Видишь, кляча, возраст мотовству, оказывается, не помеха. Я славно здесь надрался. Не веришь? Мой кошелёк может это подтвердить. Ха!.. Зато теперь тебе нечего бояться той штуки, которая делает "блям".
Возбуждённые пьяные голоса завсегдатаев и сердитые возгласы рыжего туриста, который никак не мог договориться с барменом, заглушали слова диктора - он заучено улыбался с экрана телевизора.
- Бред собачий, - говорил за соседним столиком здоровяк в пёстрой, расстёгнутой до пупа рубашке. - Этот полоумный профессор утверждает, что в пустыне приземлились… деревья. Они, мол, сбежали с какой-то планеты, потому что им там плохо жилось. Научились как-то передвигаться в космосе и припёрлись к нам. А у нас ещё хуже. Так теперь и наши деревья собираются дать дёру вместе с ними. Они, мол, друзья по несчастью, столковались… Ну, скажи, разве не бред?
- Постой, Стенли. Давай лучше послушаем телеболтуна…
Услышав о таких чудесах, Дед навострил уши.
"Учёные называют это феноменальное явление "миграцией растений", - говорил диктор. - Их теории в нескольких словах можно выразить так: континентальные сообщества флоры могут, оказывается, иметь примитивное сознание… Безжалостность человека, объедки цивилизации и отходы промышленности, смог, засухи, эрозия почвы… И вот у наших растений наконец сработал инстинкт самосохранения. Они бегут с Земли! Они собираются в пустыне Тод и присоединяются к своим бездомным космическим братьям. Теперь уже всем понятно, что мы потеряли своих зелёных друзей. Это не миграция, а настоящая эмиграция… Они покидают нас!.. Вы смотрели очередной выпуск программы "Спасение"…"
Дед долго и трудно шевелили мозгами. Затем выпил ещё одну банку пива и, пошатываясь, побрёл к своему джипу. Вечерело. Около бара собралось с полсотни машин, а над вымершим шоссе то и дело стрекотали полицейские вертолёты.
- Плохи дела, крошка, - прошептал Дед и задумчиво погладил руль. - Большая беда приключилась. Хуже чумы. Да… Проморгали мы что-то. Вон здоровяк кричал, что это происки красных, что от русских леса не удирают… Значит, мы крепко проморгали…
Он развернул машину и погнал джип домой. В сторону пустыни, где колыхалось зловещее марево, Дед старался не смотреть. Зато тревожные слова, что зажглись к вечеру на информационных щитах вдоль дороги, сами по себе заползали в душу:
"Наши леса и сады у-хо-дят! Повальное бегство деревьев и кустарников с отравленных и заброшенных участков про-дол-жа-ет-ся! Кто остановит их?!"
Впереди на шоссе вдруг появилось нечто чёрное, бесформенное.
Дед затормозил, почему-то выключил фары. Напрягая глаза, он присмотрелся, и внезапный страх сжал его сердце: через дорогу медленно, ползком перебиралось несколько чахлых замызганных кустов.
"Такое и в кошмарном сне не привидится, - тоскливо подумал Дед. - Господи, а что же там дома? Дома… Там же наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО!"
Он даже обмер на мгновение, затем резко придавил педаль газа.
Ещё никогда в жизни не гнал так Дед свою "клячу".
"Только бы успеть!" - терзала его одна и та же неотступная мысль.
Он вспомнил, как они с Эйлин садили своё дерево. Заветное дерево. Это было в день свадьбы. Давно. Кажется, целая вечность прошла, а ему и сейчас виделись перепачканные мокрой землёй руки жены, слышался её счастливый смех…
"Эйлин, милая Эйлин. Вот уже одиннадцать лет, как тебя нет. А дерево… Как я мог забыть наше ЗАВЕТНОЕ ДЕРЕВО? Ещё спилить грозился, старый дурак…"
- Нельзя ли побыстрее, крошка? - жалобно попросил Дед, обращаясь к машине. Джип, словно поняв его, веселее застучал мотором.
Он въехал во двор, когда самые крупные звёзды уже затрепыхались в неводе неба.
Дерево было на месте.
Дед облегчённо вздохнул и пошёл к нему, минуя длинный и слепой дом. Он уже почти вплотную подошёл к Дереву - и в ужасе отпрянул. Из растрескавшейся земли торчали чёрные узлы. Дерево собралось в дорогу. Оно осторожно освобождало свои старые корни.
Ноги Деда подкосились, и он больно ткнулся коленями в эти чёрные узлы.
- Погоди уходить! - горячо и исступлённо зашептал он. - Да, я ни разу не позаботился о тебе за последние годы. Но ты ведь знаешь, что после смерти Эйлин моя душа окаменела так же, как эта земля. Что сыновья? Ты же знаешь их. Это не утешение старости, а соль на мои раны… Не уходи, старина! Пожалей меня, слышишь, спрячь свои корни. Без тебя я останусь совсем одиноким. Погоди уходить. Я сейчас напою тебя…
Дед бросился к электронасосу, но тот железно постучал, повздыхал и не обронил ни капли. Тогда он схватил ведро и побежал через дорогу, через запущенный сад к общественному колодцу, который вырыли, наверное, ещё первые пионеры-поселенцы. Он носил и носил воду, забыв об усталости, о том, что на дворе уже ночь. Сначала для ЗАВЕТНОГО ДЕРЕВА, потом другим деревьям, поливал пыльные кусты и полузасохшие цветы. Несколько раз Дед спотыкался, чуть было не упал. Проворчал сердито, ни к кому не обращаясь:
- Мы, кажется, начинаем понимать, что к чему. Чёрт побери! Я, например, многое понял…
Уснул Дед только под утро. На траве, под своим ЗАВЕТНЫМ ДЕРЕВОМ. Он лежал - неуклюжий, усталый и улыбался во сне. Может, потому, что солнце уже было высоко, а его лицо холодила спокойная густая тень.
Восхождение в Ад
Разговор бегал ящерицей - не то что глаза, хвост не разглядишь. Генри Лоусон обожал игру ума и многоликость слова, однако право заниматься этим уже лет двадцать оставлял исключительно за собой. Так было сотни раз. Он привык к этой игре, знал, казалось, все её правила и, может, поэтому вдруг с ужасом обнаружил, что сегодня, сейчас, в данный момент, игру ведёт не он, а Стивен Бирс, редактор. Значит, он - ведомый? А это в свою очередь значит…
Он весь напрягся, и из милой зелёненькой ящерицы мгновенно превратился в скорпиона, готового при первом движении жертвы вонзить в неё ядовитое жало.
- Скажите, Стив, - начал он в духе рубахи-парня, откровенного, грубовато-прямолинейного Настоящего Американского Парня, чей хорошо продуманный и отрепетированный образ и создал ему паблисити. - Вам что-нибудь не нравится в моём последнем романе?
- В очередном, - поправил редактор. В его пренебрежительной улыбке уже не было игры.
- Какого дьявола?! - взорвался Лоусон. В данный момент он был всамделишним Настоящим Американским Парнем, что с ним случалось редко. - Я не привык, чтобы со мной играли в кошки-мышки. Выкладывайте, в чём дело.
- Это не Лоусон! - Стивен Бирс подтолкнул папку с рукописью в сторону Генри. - Здесь всё вторично. Не думаю, чтобы вы так быстро выдохлись. Но ваши последние метания… Рассказы, эссе, несколько худосочных пьесок, наконец - вот это… - Он брезгливо взглянул на рукопись и закончил жёстко и чётко: - Если это и Лоусон, то не тот, который нужен читателю и издательству. Что с вами происходит? Вы же всё-таки мастер своего дела.
Генри потерянно молчал.
Странно, но вся злость, желание ругаться и доказывать куда-то девались. Он давно ждал этого разговора. Ждал и боялся, десятки раз выстраивал в уме целые бастионы контраргументов. А вот случилось неизбежное - и он беззащитный, один в чистом поле, без коня и оружия, король, которому вдруг сказали…
Генри поймал себя на том, что по профессиональной привычке даже в этой ситуации подбирает эпитеты и сравнения, и уже спокойно спросил:
- Это ваше частное мнение, Стив?
- Нет. - Редактор, очевидно, тоже устал от такого нелицеприятного разговора. - Мне поручили… извиниться перед вами.
Это был приговор. Приведя его в исполнение, Бирс мгновенно подобрел и снова стал Добрым Малым.
- Не отчаивайтесь, Генри, - сказал он, возвращая Лоусону рукопись. - По-видимому, вам не хватает впечатлений. Надо встряхнуться… Вы истратили свой запас впечатлений, Генри. Поедьте куда-нибудь, понаблюдайте жизнь простых людей. В самом деле. Кто ваши нынешние герои? Богатые бездельники, знаменитые писатели и художники, продюсер, журналистка… Вы описываете страдания духа, а герои-то, в сущности, бездуховны. Читатель сразу чувствует фальшь…
- Всё в этом мире вторично, - махнул рукой Лоусон. - Миллионы книг, десятки миллионов. Миллиарды персонажей и ситуаций. Сама жизнь вторична. Что может придать ей интерес, её изображению? Вы тоже мастер своего дела. Подскажите: чем ещё можно удивить этого проклятого читателя?
- Не знаю, - пожал плечами Бирс. - На вечные вопросы каждый отвечает сам. Может, в этом уже и заложен ответ. Всё всем давно известно - это правда. Но каждый из нас надеется, что другой видит и чувствует мир иначе. Литература - это вечный самообман. Она требует обнажённости, непосредственных восприятий, исповедальности… То есть король должен быть по-настоящему голым, а не притворяться, зная правила игры.
- По-моему, игра кончилась, - сказал Лоусон.
Он встал, взял папку с рукописью и пошёл к двери.
- Вы ещё мальчик, Генри, - весело бросил ему вслед Бирс. - Вам всего лишь сорок два. Встряхнитесь, Генри.
Он попросил водителя такси, и тот купил ему в первом попавшемся магазине два фунта швейцарского сыра, коробку галетного печенья и две бутылки вина.
Пока ехали, Генри устало полулежал на заднем сиденье и в который раз прокручивал в памяти пренеприятнейший разговор с Бирсом.
"Впрочем, чего я паникую?" - Взгляд Лоусона, до этого несколько растерянный, вновь стал осмысленным и цепким. - "У каждого писателя бывают неудачи. Стивен прав: я уже подзабыл, какова она на самом деле - настоящая жизнь. У меня были впечатления юности плюс хорошее воображение. Я думал, что этого достаточно. Хватит на сотню книг. Хватило на девять… Ну и что? У меня есть кой-какое имя, деньги. Что мешает мне покинуть хотя бы на время литературную биржу и пожить в своё удовольствие?!"
Они подъехали к шестисотметровой башне Вавилон-билдинга.
Десять лет назад, когда стопятидесятиэтажный жилой небоскрёб заканчивали строить, фирма-заказчик объявила конкурс на название для дома-города. Он, Генри Лоусон, к тому времени автор двух нашумевших бестселлеров, принял участие в конкурсе и - победил. Библейский миф сработал безотказно. Правда, кое-какие акценты, чтобы возвеличить дерзкий человеческий замысел, в рекламном тексте пришлось смягчить или вовсе опустить. Да, бог разгневался на людей, которые после всемирного потопа решили построить город Вавилон и в нём - башню до небес. Да, он "смешал их языки" так, что люди перестали понимать друг друга, и рассеял их по всей земле. Но разве суть притчи в господнем наказании? Если хотите знать, разрушение башни и смешение языков - не более чем акт самодурства мифического тирана земли и неба. Главное - люди посмели! "Вавилонская башня, как и Вавилон-билдинг, - символ человеческой силы и дерзости ума", - говорилось в тексте Лоусона. Фирма-заказчик наградила победителя конкурса шикарной квартирой в доме-городе. Генри, чтобы ещё раз промелькнуть в газетах, выбрал себе самый верхний, стопятидесятый этаж. Кроме того, он вскорости написал рассказ "Посредник", изобразив в нём жителя небоскрёба писателя… Генри Лоусона, который ведёт переговоры с грозным Яхве и в конце концов заключает с богом временное соглашение - Яхве даёт слово не вмешиваться в дела людей…
- Спасибо, приятель, - Генри подал деньги в окошко прозрачной перегородки, отделяющей пассажира от водителя, вышел из такси.
Он любил приезжать домой вечером, когда в доме-городе зажигались огни и тысячи окон улетали в небо, будто огненные мотыльки, и не могли улететь. Позже здание стали подсвечивать прожекторами и волшебный эффект пропал.
Нынче же было немногим больше шести. Вавилон-билдинг подпирал хмурое небо, точнее уходил в него, будто палец в студень, и Лоусон подумал, что на верхотуре, в его квартире, сейчас темно и неуютно. Как у него на душе.
Генри вошёл в просторный холл. Несколько минут полёта на экспериментальном скоростном лифте (о нём больше писали, чем о его последнем романе) - и он дома. Включит тихую музыку, сварит себе кофе…
В холле что-то было не так, как всегда. Лоусон подошёл к тускло освещённой стеклянной кабинке привратника и вдруг понял: в холле нет света. Не горят табло возле кабин лифтов, черны люминисцентные панели, а маленькая лампочка в кабинке привратника - аварийная.
- Большая беда, сэр, - подтвердил служитель его опасения. - Авария на подстанции.
Он был явно растерян и подавлен необходимостью что-то объяснять, предпринимать. За десять лет жизни в доме-городе Генри впервые разговаривал с этим бесполезным человеком, которого раньше не замечал, как не замечаешь многие предметы и детали интерьера, окружающие нас.
- Это надолго? - спросил Лоусон, всё ещё не осознавая масштабов неприятности. - Полчаса, час? Мне подождать в холле?
- Сэр, я трижды звонил на станцию, уточнял. У них там всё погорело. Ремонтные работы продлятся минимум до утра.
- Вы с ума сошли! - возмутился Лоусон. - Как же я попаду домой?
- Не знаю, сэр, - на лице привратника мелькнула тень злорадства. Очевидно всем, кто прислуживает, доставляет истинное удовольствие хотя бы раз в жизни увидеть своего клиента растерянным и просящим, почувствовать, что и он, твой хозяин и повелитель, такое же ничтожество, как и ты. - Жители первых трёх ярусов поднимаются по лестницам. Не все, конечно… Те, кто помоложе. А вам…
"Знает, подлец, что я живу на самом верху, - без злости подумал Генри. - Может, даже книжонки мои читает в своей конторке… Что же делать? Этого мне только сегодня и не хватало…"
- Люди едут к родственникам, друзьям, - привычно почтительно доложил привратник. - Кроме того, можно переночевать в отеле.
Родственников у Лоусона в этом огромном городе не было. В отель не хотелось. Друзья? Это, конечно, выход. Но провести ночь у друзей - значит весь вечер играть в пустопорожние разговоры о литературе, делиться несуществующими замыслами, бередить свежую рану. К чёрту! Его холостяцкая квартира, о которой пять минут назад он думал как о тёмной и неуютной, вдруг представилась самым желанным и надёжным убежищем. По крайней мере, там никого нет, ни с кем не надо разговаривать, а значит, можно быть самим собой.
"Пятнадцять ярусов по десять этажей. Через каждые три яруса - зоны отдыха, так называемые "висячие сады"… Часа за три управлюсь", - подумал Лоусон.
В свои сорок два он сохранял неплохую форму. Этому помогали утренняя гимнастика и ежедневные занятия на тренажёре.
Первые десять этажей Генри одолел на одном дыхании. Дышать на лестнице, впрочем, не очень-то и хотелось. Ступени грязные, везде пыль, на площадках горы мусора.
На одиннадцатом этаже Лоусон впервые услышал человеческие голоса и остановился передохнуть.
- Господи, какой ты эгоист! - говорила женщина. - Ты даже кофе утром не можешь сварить.
- Не не могу, а не хочу, - перебил её раздражённый мужской голос. - Почему вечно я? Всё в этом доме должен делать только я. Почему? Кроме того, ты опять задевала куда-то кофемолку.