- Приезжаем… бли-и-ин… - Лягушонок широко округлил глаза. - Всё так и есть! Площадка в кровище, и ещё всякое валяется… Ну, костей свежих осколочки - маленькие. Мясца клочки, тоже крохотные… Трупа нет. Ни целого, ни кусками. Мы - к тётке, что звонила. А она ничего не видела, нос боялась высунуть, за телефон взялась, только когда всё кончилось. Но звуки, говорит, вполне опознаваемые - мат, хрипы какие-то, а потом топором по живому: хрясь! хрясь! хрясь! Ну, блин, дожили… Сподобились. Чикатила свой завёлся… И чего? Куда этот мужик с топором почапал? И расчленёнку куда дел? Одна надежда - может, не маньяк, может, бытовуха какая. Ну, скажем, кто не в срок вернулся, бойца с женой застукал - да и позабыл с горя про табельное, за топор схватился… Ладно, мы по квартирам. Дом полупустой, в жилые стучимся, в нежилых двери вышибаем - с осторожностью, вдруг там этот, с топором… Ничего. Нет Чикатилы. Дальше, видать, пошёл. С топором под мышкой и обрубками в мешке. В жилых квартирах пусто - белый день на дворе, кто на службе, кто где. Одну бабёнку разбудили, достучались - вышла на площадку - хлоп! - вот те и тело образовалось… Ладно, привели в чувства - тоже ни сном, ни духом. Думаем: ломать остальные? Народ солидный живёт, майоры да полковники… Но, видать, придётся. Должен труп поблизости быть, куда ему деться… Прислушиваемся: не шевельнётся кто за дверями? Чуть не принюхиваемся… И тут…
Лягушонок сделал драматическую паузу, подождал немного нетерпеливого вопроса от Пака, не дождался и продолжил:
- Чую - запашок знакомый из-за двери тянет. Даже два - спиртягой несёт и кровушкой свежей… И на площадке шмонит, но оттуда сильнее. Ага! Дверка хиленькая, плечом двинул - входим, как положено: всем лежать! мордой в пол! А они уже лежат, в прихожей, вдвоём. Пьяный прапор, плюс… фрагменты. Если банку разбитую со спиртягой сосчитать - то втроём. А было как: у прапорщика с 16-й части сын родился. Ну, он в тот же день, как положено, отмечать начал - слегка, среди своих. А большой сабантуй решил на другой день закатить. Отоварил "баранку" - тогда только-только баранов на привоз пригонять начали; спиртяги трехлитровку достал. Домой идёт, барана тащит - каждый встречный прапора поздравляет. Он им из банки накапывает, ну и себя не забывает. Непонятно, кто под конец кого вёл - он барана, или наоборот. Но идут. По дороге прапору в голову стукает - барана зарезать. Прямо сейчас и здесь. Не дотащить, не по силам прапору баран уже… А сам в жизни скотину не резал, как подступиться - не знает. Короче, вынул табельный - и две пули в голову. Наповал. Кровь, понятно, не спустил. Дотащил, а дома разделать сразу решил, на площадке лестничной… Взял топор и…
О дальнейших приключениях барана и прапорщика Паку узнать не довелось.
В Отдел вернулся Гамаюн.
2
Балхаш. Волны лениво набегают на низкий, песчаный берег. До Девятки по прямой около трёхсот километров. Берегом, в объезд - больше.
Переносной пульт воткнут острой частью прямо в песок - он странного вида, похож формой на луковицу, рассечённую поперёк, с отрезанной корневой частью. На срезе нет переключателей и привычных глазу приборов - лишь ряды одинаковых небольших отверстий, никак не обозначенных. Но стоящего за пультом это не смущает - длинные, гибкие пальцы обеих рук быстро, как лапки шустрого насекомого, бегают по пульту, ненадолго погружаясь в отверстия. Пальцев на каждой руке - восемь.
Всё бесполезно. Отклика нет. Даже бессмысленных обрывков сообщений, которые до сих пор выдавал объект - нет. Полное молчание на всех каналах связи, основанных на самых разных принципах.
Но стоящий за пультом не обескуражен. Именно сегодня слабые надежды превратились в уверенность. Возможность выполнить задание - есть. Самая реальная за последние триста лет возможность. За триста лет, прошедшие после смерти девушки, которую степные легенды сейчас именуют "луноокой Джеймун"…
Стоящий за пультом человек ликовал бы, если бы умел ликовать.
И - если бы был человеком…
3
- Я так и думал, что это не твоих рук дело, - сказал Пак. Они с Гамаюном были на "ты" - сверстники, сокурсники, друзья.
- Нет, Сергей. Я плюнул на то, что в степи зовут "законом Карахара" - после вырезанных Постов. Потому что многое непонятно. Всё обставлено под обычное нападение кочевников, но… Мелочи, детали, нюансы… Подумай: все убиты холодным оружием, но сами почти не стреляли - почему? Неожиданное нападение - чушь, это не сонная точка в саратовской глубинке. Наученные, врасплох не застанешь… Невезение, случайность? Дважды подряд? Хм-м… Хитрость какая-нибудь, тактика новая? Не замечал я здесь тактических премудростей, все и всегда по старинке нападали, по-дедовски… Опять же - дротики. Их после боя, сам знаешь, собирают - если есть возможность. И на Постах собрали, почти все - мы всего штук пять или шесть нашли. Но… лежали они довольно-таки на виду. Обычно не подбирают улетевшие далеко в строну. Так, что сразу и не понять: как он там оказался? А здесь на отшибе лежащих - не было. Ни одного. Следующий момент: пленные. Тела двадцати шести человек на Постах не нашли. Увели? Но я своего добился - теперь моих захваченных ребят как мишень для дротиков не используют. С уважением относятся. И почти сразу начинают переговоры об обмене или выкупе. Сейчас - молчание. Ни намёка на готовность к переговорам. И - Нурали собирает орду у Гульшада! Почему? После удачного набега всё наоборот бывает… Короче, как тут горячие головы ни кричали: отомстить, разбомбить, намотать на гусеницы - я решил подождать. Твоего возвращения. А ты привёз весть об этих двух кочевьях… Серёжа, изложи ещё раз - с подробностями.
- Подробностей мало. Первое кочевье небольшим оказалось - три десятка кибиток. Меньше двухсот человек. Живых не осталось ни одного. Я там не был - всё по рассказам. Но похоже на историю с Постами. Попахивает… Гильзы стреляные валялись. Камуфляжной ткани кусок. И - семь знаков Карахара. Кое-кого увели. Причём сплошь мужчин, хотя воины в плен куда реже женщин и детей попадают…
- Гильзы свежие? - поинтересовался Гамаюн. - На Постах, кстати, ни одного ствола не тронули… Следы машин?
Отдел (а больше в степь никто не выезжал) достаточно давно пользовался гильзосборниками. Умельцы Кремера колдовали над проблемой снаряжения стреляных по второму разу. Получалось плохо - на самодельном чёрном порохе, слишком слабом, автоматика не срабатывала и резко падала убойная дальность. Хотя и такое неавтоматическое оружие давало преимущество над лёгкой конницей, вооружённой дротиками.
- Насчёт гильз не знаю, - сказал Пак. - Сам в руках не держал, а у Нурали экспертов-баллистиков нет. Да и многие в степи на тебя не грешили за то кочевье. Имелась и другая причина. Их старшина, похоже, уйти от Нурали решил со всем родом… На два последних хурултая не явился, больным сказался. И на сбор зимой, когда заварушка в предгорьях случилась, джигитов не послал. Не нашёл их хайдар - откочевали без предупреждения. А сейчас у Нурали-хана времена нелёгкие, многие рода отложились. Раньше, говорят, двести тысяч кибиток под его рукой было… Если даже привирают - всё равно с нынешним не сравнить. И кочевал восточнее, не на солончаках и безводье… Короче, имеют место случаи группового дезертирства и перехода на сторону вероятного противника - племена тут кругом родственные, говор почти тот же, проблем нет - ни тебе ОВИРов, ни лагерей для перемещённых лиц. Принёс новому хану три дара - чёрного барана, чёрного коня и чёрную собаку - и пожалуйста, полное гражданство и тебе, и твоему роду, как бы в прошлом не воевали…
Гамаюн и сам знал, что в степи быстро мирятся - вчера рубились без пощады, завтра пируют-братаются, дочерей друг за друга выдают, послезавтра - набегом идут на новых родственников. Да и с Девяткой отношения у аборигенов интересные: атакуют колонны, идущие с полуострова - и одновременно наезжают раз в неделю с товаром на привоз, ближние кочевья посылают детей в Школу…
Пак продолжил:
- Вот и подумывали, что Нурали их сам, другим для предостережения… Знаки-то Карахара сейчас в моду вошли по степи, ты не знал? Многие пользуются для острастки, очень многие… Но десять дней назад - другое кочевье. Тем же манером. Там - недоглядели, свидетеля одного оставили…
Гамаюн напрягся. Если сейчас Пак скажет, что кочевье расстреливали люди в униформе, приехавшие на машинах… Тогда дело плохо. Тогда, пока он мотался по степи, созрело такое… Созрело и дало метастазы повсюду - потому что если кто-то совершил рейд в степь (пусть даже лишь из мести за погибших на Постах корешей), а начальник Отдела ни сном, ни духом, и все информаторы молчат… А если учесть, что вырезать Посты было легче всего тому, кого считают своим - вырезать и подкинуть пяток дротиков…
Карахар стиснул зубы.
И ждал, что скажет Пак.
4
- Слушай внимательно, полковник. Сегодня на совещание наденешь не камуфляж, и не рубашку с коротким рукавом, а нормальную форму, с кителем, с погонами, с цацками, до штаба дойдёшь, не упаришься, а там кондиционеры…
Монотонный голос дававшего инструкцию звучал на одном дыхании и был лишён любых эмоций. Но выговаривал слова на удивление чётко и правильно - так звучат аудиокассеты для изучающих языки.
Полковник кивал, запоминал. Вопросов не задавал. Знал - не время. Сейчас в ответ на любой вопрос ему повторят тот же текст, слово в слово. И столь же монотонно и правильно. Говоривший продолжал бесконечную фразу:
- …Начнётся - не дёргайся, получи свою пулю в мякоть, по касательной, падай на пол и лежи, пока не кончится, потом вставай и немедленно принимай команду над Девяткой, как старший по званию.
Монотонный голос смолк. Повисла пауза. Полковник смотрел на своего гостя, прямо в лицо. Потому что если отвести взгляд и вдруг поймать это лицо боковым, периферийным зрением - можно увидеть нечто не особо приятное. Полковник один раз увидел и не хотел повторения опыта. А так - лицо как лицо, правда малоподвижное. И тоже - без следа эмоций.
- Спрашивай, - сказал гость.
Полковник о многом хотел бы спросить этого человека, давно считавшегося погибшим. Но не спрашивал, знал - посторонние вопросы его гость проигнорирует, полное впечатление - просто не услышит.
- Как уйдёшь? - спросил полковник. - Отдел стоит на ушах, утром в Гамаюна стреляли. Может, помощь нужна?
Полковник не хотел, чтобы предложение о помощи приняли. Но ещё меньше хотел, чтобы его собеседник угодил в руки Отдела.
Как всегда, тот перед ответом на вопрос помолчал - секунд пять-шесть.
- Уйду, как пришёл, - сказал он наконец, - незаметно, помогать не надо.
Гость солгал. Уход его был запланирован заметным, и даже весьма эффектным. И - кровавым.
5
- Свидетельница - девчонка семи осеней, - сказал Пак, не заметив, что уже считает годы совершенно по-степному. - Чего-то там ей родители поручили, а она улизнула, на вершину кургана залезла - скорпионов ловить. Оттуда всё и видела…
"Дети везде дети", - мелькнуло у Гамаюна. Наши тоже до Прогона бегали за периметр, переворачивали камни, хватали ядовитых членистоногих пинцетами, а то и двумя прутиками… Дети любят играть со смертью, не понимая, что она навсегда.
- Странные люди на них напали, и странные вещи девчонка видела. Подъехали верхами, десятка три. По одежде - свои. Из какого рода, девчонка с вершины не разобрала. Но заметила интересную вещь - лица у приехавших спрятаны, замаскированы. Или закрашены чем, или тряпками замотаны - у всех одинаково. Она удивилась: здешние масок не носят, лиц не прячут… Но на кочевье приняли гостей спокойно, без тревоги. Собираться стали к кибитке старшины, к приехавшим поближе. А потом началось непонятное. Её, девчонку, потянуло со страшной силой с кургана - туда, вниз, к своим. Но не побежала, боялась, что родители накажут… Наверху осталась.
Пак сделал паузу. И сказал самое странное:
- Убили всех. Неизвестным девчушке холодным оружием - не кончарами, не дротиками, не топорами… Спокойно, деловито - как баранов перерезали, без сопротивления. Почти без сопротивления - двое-трое убежать пытались, один за оружие схватился… А остальные - чуть не сами горло подставляли. Вот так… Затем пришлые вокруг что-то горстями разбрасывали… Гильзы, надо думать.
- Нурали знает? Все эти подробности - знает?
- А как же… Девчонку первым делом пред его очи… Но… Короче, у неё там, на кургане, похоже, крыша съехала. Да и съедет от такого увиденного - как всех родных-то… Лепетала что-то про мертвецов, что воскресли, и своим мёртвым родственникам головы рубили А потом со всадниками ушли - не связанные, за хвосты коней держась. Все - мужчины, десятка два. Ну ладно, воскресли - их и оглушить могли. Но вот дальнейшее… Нурали подобные слова о своих воинах и слышать не пожелал. Выгнал девчонку и отправил лечиться от душевных болезней - к жрецам Тенгри-Ла. Ладно хоть не Иссы и Мириам, те живо залечат, падкие до малолеток… О чём на ханском хурале говорили - не знаю. Но наутро поскакали хайдары с красными дротиками…
Гамаюн кивнул. Всё сходилось - как раз самое большее тысяч пятнадцать по красной тревоге и соберётся, с разведданными совпадает… Сейчас там поменьше, не все подошли пока…
Гамаюн знал, что система мобилизации в степи на редкость проста. Тут обходились без военкоматов, призывных пунктов, повесток и приписных свидетельств. Подъехавший вестник-хайдар метал дротик под ноги главе кочевья и называл место сбора. Цвет дротика показывал, сколько мужчин должно выступить от семейства. Красный - двое. Чёрный - в любой семье оставался лишь младший совершеннолетний (с тринадцати лет) сын. А белый значил, что дела хуже некуда - и шли все, без остатка, с кибитками, семьями, скотом. Женщины адамаров тогда тоже садились на коней и брали оружие. Шли победить или пасть… Что интересно - дезертиров, симулянтов и альтернативщиков при этом способе призыва не наблюдалось.
В Великой Степи не существовало налогов. Вообще. Ни деньгами, ни баранами, ни чем другим… Материальное благополучие ханов и их приближённых держалось на гораздо большей, чем у простых смертных, доле военной добычи. Единственную дань своим владыкам степняки платили именно так - кровью и жизнями мужчин, способных держать оружие. А способны были все - дети впервые садились в седло, не умея ещё ходить. До старости ж, по крайней мере до немощной старости, доживали немногие. Седобородым старейшинам на деле было по пятьдесят, крайне редко по шестьдесят осеней - и в бой шли они вместе со всеми.
По большому счёту - Гамаюн крепко уважал степняков…
6
К шатру Пресветлого Нурали-хана, Попирающего ногами горы и Солёную Воду, Пьющего воду из Большой реки, - к шатру хайдар подходил, а отнюдь не подползал на брюхе, как то принято у дальних восточных соседей: раболепные обычаи коротконосых не приживались в гордой Великой Степи. Но вид у вестника был - как у подползающего.
Нурали-хан понял всё. Молчал, смотрел сквозь хайдара, бормочущего запинающимся языком полное ханское титулование. Хан стал вслушиваться, начиная с содержательной части известия - хотя и без того догадался обо всём по виду принёсшего его.
- Тохтчи-нойон не поднял твой дротик, присланный ему, пресветлый хан. Тохтчи-нойон повернулся и ушёл в свой шатёр. Он не стал говорить со мной. Его люди не дали еды мне и не напоили моего коня, но не помешали мне уехать. Я всё сказал, пресветлый хан…
Хайдар замолчал. Глядел на хана с немой надеждой. Караулчи, личные охранники хана, тоже посмотрели на него с ожиданием. Но ни они, ни вестник не дождались от Нурали ни слова. Хан смотрел в степь не изменившись лицом, только рука стиснула изукрашенную серебром камчу так, что побелели косточки пальцев…
…Тохтчи, хитрый хромоногий корсак… Он давно смотрел на восход и тосковал по потерянным сочным травам, по пастбищам на берегах Манаса и Улюнгура. И он уйдёт туда, уйдёт к ак-кончарам - после не поднятого ханского дротика и отпущенного живым хайдара иного выхода нет. Полторы тысячи кибиток уйдут за Тохтчи-нойоном…
Караулчи не дождались от хана ни слова, ни жеста - подхватили хайдара под локти, повлекли прочь от шатра. Тот механически переставлял ноги, выворачивал шею назад в слепой надежде увидеть знак хана, который изменит всё…
…Стражники вернулись быстро из неглубокой лощины, прорезавшей склон Гульшадской горы. Ни криков, ни другого шума оттуда не донеслось - хайдар сумел умереть правильно. Закон Степи суров, но справедлив, и принёсшего подобную новость хайдара чаще всего казнят. Не за саму весть - за то, что не сумел переубедить отступников. Следующие будут в таких случаях более красноречивы…
Кучка всадников приближалась степью. Хан вгляделся. Байнар со свитой. Байнар, старший сын от второй жены… Невысокий, скуластый, с реденькой бородкой и с чёрными жёсткими волосами, Байнар походил на свою мать - она происходила из коротконосых, дочь аскер-баши их дальней закатной крепостицы (для коротконосых - закатной). Нурали взял мечом и крепостицу, и дочку двадцать пять лет назад, когда всё было иначе. И характером Байнар похож на коротконосых - столь же хитрый и жестокий. Но в войне удачлив, и недаром назначен отцом угланом левой руки - ни одного голоса на хурале не прозвучало против, а в таких случаях на родство с ханом не смотрят - на кону стоят жизни всех… И на возраст тоже не смотрят - лишь на умение командовать людьми в битве, и на удачливость, что не менее важно… И на то, благоволят ли к соискателю онгоны - духи войны…
Духи войны к Байнару благоволили, это очевидно. Именно он заставил на Ак-Июсе отступить страшного Карахара - в первый и пока в последний раз. Ныне духи стали общаться с Байнаром напрямую, помимо жрецов и старух-вещуний…
Это хану не нравилось. Нет, он уважал и благостных духов синего неба, и вечно голодных духов-демонов земли, никак не могущих насытиться льющейся на землю кровью, и онгонов, витающих над битвами и подбирающих души павших воинов, уважал и приносил им жертвы. И духи вод, гор, лесов, по-всякому относящиеся к человеку, и духи предков, всегда доброжелательные, тоже не могли пожаловаться на скупость Нурали-хана… Даже Хозяин Солёной Воды получал каждое первое полнолуние лета свою девственницу…
Но хан был убеждён, что духи должны оставаться в своём мире, а люди - в своём. И общаться им надлежит лишь через жрецов, облечённых доверием земных владык. А уж дело владыки решать, какие вести из того мира стоит сообщать подданным, а какие - нет…
Теперь же многие напрямую слышали голоса духов, звучащие в их голове - и повиновались. Слишком многие…
Байнар подошёл, оставив свиту поодаль. Обратился, как верноподданный углан к владыке - с полным титулом, с ногами, попирающими и т. д. Потом сказал по-простому: