Впрочем, великан меньше всего интересовался местными достопримечательностями, а справочника "Эпическая сила" не читал вовсе. Обозленный бегством гадины, Прессикаэль принялся молотить кулаком по Рагнар-йоку, стараясь погубить блоху. От ударов исполина будущая твердь ходила ходуном, а корка плоскогорья пошла трещинами, в одной из коих обрел прибежище ушлый Нефас, с ехидством скрежеща жвалами.
Тогда схватил Прессикаэль кремневый нож Резун и хотел рассечь им твердь до основания, а затем извлечь и раздавить Нефаса. На счастье, легла тут на плечо великана десница Вечного Странника - ласковая, но тяжелая. А вскоре и шуйца легла, для убедительности. Ибо увидел Вечный, что твердь - дом многим тварям, и людям в том числе, и не позволил он буйному Прессикаэлю чинить поножовщину во вред безвинным созданиям. Остальное, включая последующий диалог Вечного Странника с раздраженным исполином, см. в трактате "Рождение мира: случайность или диверсия?" св. Антипия Тирадского.
А переплетение змеящихся трещин от ударов Прессикаэля, разойдясь рукавами на юг и север от Рагнар-йока, сохранилось на корке плоскогорья, дав начало Рагнарскому ущелью, которое, в свою очередь, дало приют племени рагнаритов; сами же себя рагнариты звали энитимурами, или стенолазами".
(Фризий Трандец, "Мифургия без купюр", издание 3-е, дополненное, с илл. Бентьера Лупоглазика)
"Народ в ущелье обосновался вольнолюбивый и духом возвышенный. Живут энитимуры в стенных аулах, выдалбливая убежища в камне голыми руками и превращая склон в подобие ломтя сыра. Как я заметил после долгих наблюдений, жизнь в узком горном разломе (глубина в пять сотен локтей при ширине от одного до трех размахов рук) накладывает на аборигенов особый отпечаток. Горцы с младенчества предпочитают двигаться по стенам, а не по дну ущелья (пока туда еще спустишься!), ловкостью и проворством не уступая мохнатым скорпионам-целовальникам. Не только ладони и ступни рагнаритов, но и тела их целиком приобрели со временем удивительные свойства. Старцы, неспособные более охотиться, и женщины в тягости, желая семьям благополучия, за умеренную плату демонстрируют заезжим купцам чудеса: выбрав гладкую отвесную стену, они взбираются повыше, а потом разводят руки и ноги "пентаклем", не касаясь ими стены и прилипнув к камню голым животом.
В случае с беременными это смотрится особенно пикантно.
Эксперт Труфальд Бергер подтверждает: любимая забава детей-энитимурышей - носиться наперегонки по стенам ущелья - для малышей не более опасна, чем ходьба трусцой по кострищам для атлетов-углешагов или свальная добродетель борцов на ежегодных Приапических играх в Антарене".
(Петрок Бабай-сын, "За 80 лет вокруг света", часть CIV, "Здесь вам не равнины…")
"По давнему обычаю молодой рагнарит, задумав жениться и продолжить род, должен перед тем обзавестись собственной каверной, иначе пещерой для жилья. Выбрав приглянувшееся место на стене ущелья, жених берется за работу. Он плотно прижимает ладонь к скале, и рука его начинает мелко вибрировать. Ни известняк, ни туф, ни даже гранит или базальт такой щекотки долго не выдерживают: хохочут, крошатся и откалываются целыми пластами. Искусство здесь заключается в том, чтобы не отколоть слишком большой кусок и не свалиться вниз вместе с осыпающейся породой.
За трудами жениха пристально наблюдают сваты и родичи невесты, по тайным приметам определяя мужскую силу юноши…"
("Врачевание на чужбине", ежеквартальный вестник)
"Пещерный камнелом, доведен до ярости и запечен в собственном панцире.
Жюльен из грибной мокрицы с яйцом дикого куропета.
Вьюн скальный в соусе из черемши с тушеными стручками древовидных бобов.
Суп-пюре из шестилапой скалолазки с луком…"
(Меню "Ресторации дядюшки Ульриха", раздел "Кухня энитимуров")
"Во время правления Мидия Завоевателя Ухтырское ханство объявило Рагнар-йок своей исконной территорией. На краю плато, невдалеке от ущелья, была выстроена крепость Алдан-Дыбыр, резиденция наместника-бузбаши. Первым же указом бузбаши обложил рагнаритов казенным хабаром, а также установил десятинец - особый налог на каждое доброе дело.
Самый дряхлый из энитимурских аксакалов, выслушав указ, спросил:
- Ась?
Указ зачитали по второму разу.
- А зачем мы плати? - осведомился аксакал.
- Такова воля великого хана!
- А что творить хана-великана, если мы не плати?
С помощью камчи аксакалу подробно объяснили, что будет творить "хана" в таком возмутительном случае. Бузбаши лично наблюдал за вразумлением, после чего удалился в неприступную башню из слоновой кости, под охрану сотни доблестных мамелюков.
Утром его в башне не обнаружили.
Отправленные на поиски наместника воины доложили, что в ауле Ц'Хе из крайней каверны они слышали вопли на ухтырском языке, но там было слишком высоко, а посему бузбаши исчез бесследно. Еще через три дня знакомый глухарь-аксакал принес письмо от наместника, где хабар категорически отменялся. Он же к вечеру принес и бузбаши, сорвавшего голос и погруженного в глубокую меланхолию…"
("Преданья старины глубокой", т. 14, стр. 762)
"…кроме ряда достоинств, обладают энитимуры существенной слабостью: подвержены они агорафобии, сиречь боязни открытого пространства. Вне тесных стен испытывают горцы панический страх, круженье головы и расстройство сердечного пузыря. Посему отдельных рагнаритов с детства готовят для сношений с внешним миром, вынуждая жить в особо широких кавернах. С пяти лет их выводят из ущелья на плато, постепенно увеличивая срок пребывания: сперва в наиболее темные ночи, затем - при свете луны и звезд, далее в сумерках и, наконец, днем. Орудием помощи тут являются шоры, на манер лошадиных, которые сужают поле зрения подобно стенам родного ущелья. Обучив героев путешествовать в закрытых повозках и даже верхом, в качестве последнего испытания селят энитимура в деревне на равнине, понуждая жить там от месяца до трех и следя, чтобы не укрывался он в четырех стенах, а выходил на улицу и общался с местными жителями.
Лишь в последние десятилетия рагнариты начали заключать браки с людьми из внешнего мира. Дети от таких браков, как правило, существенно уступают коренным горцам в ловкости скалолазания, зато совершенно не подвержены агорафобии…"
("Записки Бальтазара Кремня, медикуса и террографа". т. II)
CAPUT XVI
"В один фургон коня и лань впрягла карающая длань - и гонит по ухабам-буеракам…"
- Значит, вы один из послов энитимуров? - уточнил барон.
- Раньше быть, во младости, - грустно отозвался Тирулега, поправляя сбившиеся набок шоры. - Ухтыр-Кайса, Ла-Ланг, Баданден. Селенья горный тролльх в Ысыр-Балмут… У тролльх хорошо, они горы любить, как мы. Люди они зря кушать… иногда. Меня не кушать. Меня подарки дарить: слюда, мед, кислый колючка. Теперь старый, давно Рагнар-йок не покидать. Привычка теряй. Снова боять… бояться открытый место. Тут письмо приходи: к шалун Санчес беда близко. Ехать надо, а больше нет кому - кроме я. Поехал. Позднить… опозднить только.
Тирулега понурился, став похож на дряхлого ворона.
- Что ж, благодарю за откровенность. Признаться, я терялся в догадках: очень уж вы неординарная личность… И, знаете, - барон решил приоткрыть карты: хотелось ободрить старика, - если мои умозаключения верны…
- Эй, светлость! Тут зубарь буянит. Тебя требует.
Умение Коша объявляться в самый неподходящий момент просто восхищало. И ведь главное - без тени злого умысла! "Планида такая", - как говаривали, бывало, астрологи, не в силах внятно истолковать мудреный гороскоп.
- Прошу извинить, сударь. Зовут. Тирулега молча кивнул, качаясь в седле.
Едва Конрад поравнялся с фургоном, из-за спины возницы опасливо выглянул пульпидор, нелепо вертя головой - точь-в-точь гадкий лебедь-вертишей.
- Я вас слушаю, сударь Кугут.
- За нами следят?
- Не волнуйтесь: всадники скрылись, а я еду так, чтобы заслонить вас в случае необходимости.
- Мы подъезжаем к рубежам Майората?
- И Чуриха. Осталось немного.
Дорога гадюкой-альбиносом вползала на вершину мелового холма. Из-под копыт летела белая пыль, мукой оседая на одежде, на полотне фургона, на мордах карликовых битюгов. Левый битюжок возмущенно чихнул, сбившись с шага.
- В таком случае я желаю переговорить с вами наедине.
- Сударь, мы спешим и не станем делать привал.
- Немедленно! Это вопрос жизни и смерти!
- Да говори как есть, тут все свои! Предложение рыжего Рене проигнорировал.
- Это важно, ваша светлость! - У горбуна дергалось левое веко. - Пока не поздно…
Барон колебался. Случайный попутчик с самого утра был взволнован и теперь, кажется, решился облегчить душу. Чем? Чистосердечным признанием? А если откровения "зубаря" яйца ломаного не стоят? Конрад втайне отметил, что сокрушаться по Генриэтте Куколь, желая, чтобы вигилла оказалась поблизости, входит у него в привычку. Накрыла бы экраном, и секретничай, сколько угодно.
Как там она, в Чурихе? - молчит, а могла бы дать весточку..,
- Ваша светлость!..
- Вот же банный клещ! Впился в задницу и грызет… - донеслось из недр фургона ворчание Аглаи Вертенны. - Вы б потолковали с ним, а? Ежели чухню наплетет, так и в глаз можно… все развлечение…
- Нам не следует задерживаться, сударыня.
- И не надо. Пущай возьмет у вороны плаш со шляпой…
- У кого возьмет?
- У сударя Тирулеги! Переоденется, на коня пересядет - родная мать не узнает. Мелите языками хоть до завтра! Лишь бы я вас, оглоедов, не слышала…
"Мог бы и сам додуматься, - досадовал Конрад, пришпоривая кобылу. - Переодевания и конспирация - это по вашей части, господин обер-квизитор! Утерла вам нос старуха. Стыдитесь! А горбун умеет быть убедительным. Надеюсь, разговор стоит всех этих ухищрений".
Ловец снуллей согласился без уговоров: видно, уже жалел, что поехал верхом, и не возражал проделать часть пути в фургоне. Наблюдая, как Кош придерживает мохноногих лошадок, барон запоздало удивился: рыжий прекрасно управлялся с битюжками, и те отвечали ему любовью. А ведь лошади боятся оборотней! Это общеизвестно. Конечно, со временем их можно приучить, но чтоб вот так, сразу…
Переодевание заняло не более пяти минут.
Вскоре из фургона выбрался Рене в балахоне и шляпе энитимура, с шорами на голове, вскарабкался на вороного жеребца - и фон Шмуц жестом пригласил его отъехать вперед шагов на тридцать. Мимоходом обернувшись, Конрад обнаружил, что Аглая Ветренна не спит в фургоне, как обещала, а устроилась на козлах рядом с хомолюпусом. Руки вредной старухи, как всегда, находились в непрестанном движении. Правая ловко вертела странную штуку, похожую на веретено, а левая ладонь жила отдельной жизнью, сжимаясь в кулак и вновь разжимаясь. Вспомнилось ночное: "Бейте его, гадюку!.. он нашу кобылку воровал!.."
Барон с радостью, недостойной дворянина и кавалера, понял: в случае чего веретено без промаха полетит в затылок пульпидора.
- Итак, что вы хотели мне сообщить?
- Граница Майората близко, а они, вне сомнений, меня выследили, - Рене нервно облизал губы. Он попытался оглядеться по сторонам, но шоры решительно пресекли эту попытку. Ограниченность зрения ничуть не успокоила Кугута. - Я должен сейчас же передать крепундию представителю Надзора Семерых. Во избежание.
- Передать что?\
- Крепундию!
- Вы говорите о медальоне?
- Да! Да!!!
Маленький отряд двигался по склону холма, и случайному наблюдателю могло бы показаться издали, что горстка муравьев карабкается по срезу увесистой головки брынзы. Впрочем, случайных наблюдателей, обладающих поэтическим воображением, поди поищи, а о чем думали наблюдатели неслучайные, осталось загадкой.
***
Анри с удивлением смотрела на вставшего Тэрца. По виду лжестряпчего можно было заподозрить, что он собирается просить о немедленной эвтаназии.
- Молю о снисхождении, ваше чернокнижие. Но рискну подвергнуть сомнению ваши… э-э… постулаты…
- Смелее, друг мой! - подбодрил его Эфраим. - Помните, вы уже почти член нашей тесной некробщины!.. на жалованье…
- Благодарю за оказанную честь. Я насчет мяса. Вы утверждаете, что мясо ходячий мертвец может взять лишь с позволения… Моего двоюродного дядю Ляшвица прошлой зимой глодал упырь с Ходринского погоста. Ухо отъел, скотина, и полфунта филейных частей. Без соли, правда, но за мясные потери ручаюсь. Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что дядя добровольно не давал этому мерзавцу разрешения на употребление в пишу вышеупомянутого мяса. Разве сей факт не противоречит вашим заявлениям?
- Ничуть, голубчик! Ни в коей степени! Вы просто путаете поднятого и вставшего… Чувствуете разницу? Одного поднимают силой, отсюда некий ряд ограничений. Другой встает сам, волей стечения обстоятельств, отсюда иные рамки поведения, иные стимулы…
Гроссмейстер, не стесняясь, вытер жирные руки о халат. Переодеться он и не подумал, явившись из будуара в едальню, как был, в халате и тюбетее, что уже никого не удивляло. Лицо старца пылало от возбуждения: так радуются лишь невинные дети и истинные адепты Высокой Науки, взгромоздясь на любимого конька.
- Вот смотрите… тем паче, коллеги, это имеет отношение к нашим дальнейшим совместным изысканиям… Вы в курсе тонкой структуры личности? Три источника, три составные части? Три "спутника"?
- Тень, Имя, Сияние? - проявил эрудированность малефик.
Придвинув к себе солонку, перечницу и бутылочку с яблочным уксусом, Фрося возликовал, как если бы нашел сокровенное знание в недрах горы Равенклюхт.
- Именно! Значит, троица "спутников"… - он просыпал чуточку перца на стол и взгромоздил перечницу, вырезанную в виде сжатого кулака, на черный холмик. - Что есть тень, она же "умбра"? Тень есть проекция телесной судьбы объекта на ткань мироздания! Я не слишком сложно выражаюсь, коллеги?
- Ничего, - за всех ответила вигилла. - Мы потерпим.
- Чудненько! Итак, что мы видим в тени личности? А видим мы все этапы существования физического тела объекта, данные нам в совокупности! От рождения до горстки праха в конце… Переходим к следующему спутнику, - на горку белой соли опустился череп-солонка. - Что есть имя, оно же "номен"? Имя есть проекция личностной судьбы объекта на ткань мироздания. Что мы слышим в имени? В его тугих вибрациях мы слышим медные трубы успехов, рев огня неудач, хулу и славу… Ибо "Пипин" в случае булочника вибрирует совсем по-другому, нежели в случае императора. И, наконец, третий спутник: сияние, или "канденция"!..
В лужицу резко пахнущего уксуса встала бутылочка.
- Что есть сияние, спросите вы? Сияние есть проекция духовной судьбы объекта на ткань мироздания! Пламя, которое оставит по себе глубоко выжженный отпечаток или так, легкую гарь и дурной запах… Итак, "спутники" на пересечении их проекций дают нам полный судьбоносный срез объекта в контексте бытия! - уж простите старика за пафос…
- Это при жизни, - вмешалась Анри. - А после смерти?
Вигилла никогда не числила себя по ведомству теоретиков, сюсюкающих над колыбелью Высокой Науки, но сейчас ее одолевал интерес. Очень уж ловко гросс связал троицу структуральных "спутников" личности в виде объемной картины судьбы: словно треножник подставил под хрупкую лампадку, и мерцание огненного язычка обрело устойчивость. Тень - проекция судьбы тела, имя - проекция судьбы личности, сияние - проекция судьбы духа…
Железная Фея поставила бы высший балл.
- В том-то и дело, милочка, что отлет души вовсе не означает мгновенный распад структуры! Возьмем пример, предложенный нашим мудрым стряпчим… Я имею в виду упыря. Позвольте…
Гроссмейстер Эфраим плеснул в тарель киселя. При помощи двузубой вилочки, ножичка и пристального взгляда кисель вспух, затрепыхался и быстро превратился в крошечного големчика, неприятно похожего на Фернана Тэрца.
Лжестряпчий сделал вид, что такое внимание гросса ему льстит.
- И без брачного венца, и без мамки, без отца, - немилосердно фальшивя, мурлыкал старец под нос, - без кроватки и без свечек у нас вышел человечек…
Горка соли, горка перца и лужица яблочного уксуса зашевелились, шустро лавируя меж посудой, вскарабкались на тарель и окружили големчика тремя его точными подобиями: черным, белым и желтоватым.
- Умбра, номен, канденция… Чудненько! Теперь наш маленький дружок после трудной и продолжительной жизни изволили сыграть в ларчик…
Кисельный големчик упал на спину, брыкнул ножками и замер.
- Закопали его, надпись написали…
Эфраим завалил "дружка" холмиком из гречневой каши, позаимствовав ее у малефика, и набросил сверху простенький морок. Не мудрствуя лукаво, он воспроизвел картину со знакомого панно: кладбищенская стена, правда без любопытных деда и внука, за стеной - могилки, надгробия, оградки… "Очень мило", - оценила вигилла, наблюдая, как из черной "тени" начинает сыпаться перчик, из белого "имени" - кристаллики соли, а желтенькое "сияние" неприлично мочится под кубок стряпчего тоненькой струйкой.
- Внимание! - Эфраим торжествующе воздел к потолку указующий перст. - Объект скончался, и "спутники" мало-помалу начинают разрушаться. Но не сразу! Судьба физического тела еще сильна в тени, обеспечивая определенную сохранность. Память близких и знакомых успешно поддерживает существование имени, а остаточные эманации духа обеспечивают робкое сияние - так тлеют угли погасшего костра. Рассматриваем первый случай: наш объект встает в виде упыря вульгарис…
Слова не расходились у Фроси с действием: холмик гречки зашевелился, и оттуда выполз големчик, приобретя вполне зверский вид. Он попытался цапнуть лжестряпчего за палец, но промахнулся и затих. Тэрц отгородился от кисельного монстра салфеткой и вздохнул с облегчением. В то же время среди "спутников" началось движение. Уксусное "сияние" почти целиком стекло на стол, черная "тень" приблизилась к упырю вплотную, а белое "имя" колебалось, словно выбирая: рассыпаться или, напротив, уплотниться.
- Итак, коллеги! Комплекс внешних обстоятельств: горбатый вяз, фаза луны, угол падения лунного луча, захоронение на чужбине - все это привело к неестественному возбуждению одного из угасающих "спутников". Тень усилилась! А в тени, как мы уже выяснили, кроется судьба физического тела. Поэтому наш упырчик - практически сплошное тело! Голодное, злое, тупое… Дикий зверь, не побоюсь этого слова! Дух на исходе, поэтому большей частью упырь спит в могилке, сберегая жалкие крохи "сияния" для периодов активности, для охоты, - а имя, как концентрат личности, находится в постоянной опасности распада. Упырчик жаждет мяса, крови, поскольку такой рацион идеален для поддержки имени! В "номене" расположены корни личностной памяти, без памяти упырю плохо, он цепляется за воспоминания о себе-бывшем, боясь стать абсолютным телом, жрущим и спящим, - а значит, еще крови! еще мяса!..
Анри огляделась. Нет, никто в едальне не заинтересовался возбужденно ораторствующим гроссом. Дрейгуры мирно подкреплялись, сменяя друг друга за дальними столами; редкие некроманты из числа обитателей Чуриха и вовсе не обращали на Фросю никакого внимания. Похоже, демонстрации такого рода были здесь обычным явлением. Ну и хорошо, потому что у малефика разгорелись глаза - коллегу Андреа сейчас от гроссмейстера за уши не оттащишь.