CAPUT XXII
"Вот бы сделать таран из возвышенных чувств и ударить в ворота небес…"
Огарок свечи плакал тусклыми слезами, оплывая вдоль подсвечника. Трещал фитиль, огонек слабо колебался, хотя ветра не было: ночь выдалась тихая. А, какая там ночь! - с минуты на минуту восток нальется перламутром, словно писарь-разгильдяй плеснул душистой воды в чернильницу с тушью, оживут птицы в кронах деревьев, из-за вод Титикурамбы, умываясь на ходу, начнет вставать заспанное, румяное солнце…
Что несешь нам, новый день? - спрашивал бард-изгнанник Томас Биннори.
И отвечал всегда по-разному.
Барды, они душой видят.
Сидя на веранде домика рядом с Конрадом фон Шмуцем, Анри слушала, как Рене Кугут завершает повесть об идеалах и любви, одинаково безумных и одинаково трогательных. Параллельно с повестью, для горбуна, вне сомнений, самой печальной на свете, Анри тайком размышляла: "Восход солнца со стороны Майората - к добру или как?" Выходило, что в данной ситуации - или как. Ничего конкретного. Есть ситуации, когда наивернейшее знамение не решит за тебя: что делать и кто виноват? Бич мантиков, кошмар ясновидцев и проклятье сивилл - вот имя таким ситуациям…
- Соболезную, - сухо сказал барон. - Вам пришлось много пережить. Это, разумеется, не снимает с каждого из нас ответственности…
- Барон! - с укоризной воскликнула Анри.
Было невмоготу видеть, как лицо беглого Черного Аспида делается пепельным.
Обер-квизитор подумал, расстегнул два верхних крючка камзола - событие, немыслимое более, чем восход с запада! Затем подумал еще и, решив сразить вигиллу окончательно, снял треуголку, положив головной убор на стол, возле подсвечника.
- Прошу прощения, - голос барона звучал иначе, нежели секунду назад. - Рене, я действительно тронут вашей историей. Увы, я слишком привык к казенным рецитациям: так и лезут на язык… Служебный порок. Доведись мне объясняться даме в любви, я вполне мог бы начать: "Сим уведомляю Вас, что дела мои сердечные пришли в упадок и требуют морального вспомоществования…"
"Он шутит! - поразилась Анри. - Овал Небес! Железный квиз шутит здесь, в кадавральне Чуриха, выслушав исповедь Черного Аспида! Чудо из чудес!"
Ей пришло на ум, что трудно найти людей более разных, нежели Генриэтта Куколь и Конрад фон Шмуц. Сдержанный, невозмутимый, чопорный, с манерами аристократа прошлого века, втайне страдающий из-за малого роста, но даже под пытками не признавший бы сей порок, барон олицетворял набор качеств, которыми судьба обделила вигиллу. Словно на одну сворку взяли коренастого бассет-хаунда, "гончего карлу", "диванного атлета", меланхолика и следопыта, упрямца с мощной холкой и умопомрачительной родословной, ведущей начало от дю Фулью и Селинкура, - и беззаконную помесь курцхаара с дворовой пустолайкой, темпераментную, нервную, вечно голодную, с талантом брать "кровяной след", с чутьем, но, безусловно, и с дурным нравом.
А что?
Ведь сошлись однажды, если верить гроссмейстеру, во дворе маленького замка Огюст фон Шмуц и Эсфирь Кольраун, которую вигилла давно считала своей второй матерью!
Еще б знать, с какой целью они сошлись…
- Сударыня, вы уверены в наложенных вами печатях? - спросил барон. - Мне бы не хотелось снова вступать в брань с нашими белыми друзьями. Восход - отличное время для рыцарей Утренней Зари…
Несколько часов назад, с помощью коннекс-пудреницы и ряда проклятий, Анри опечатала двери домиков, где сейчас находились квесторы. В спектр пломб-ауры она вплела именные вибрации: выход наружу был закрыт, скажем, для Джеймса Ривердейла, но Эрнест Ривердейл мог ходить туда-обратно беспрепятственно. Именные вибрации имели прямое отношение к троице "спутников" личности, настраиваясь на "номен" объекта во всей совокупности признаков. Наложенная по правилам, печать Трибунала в течении суток удержала бы на месте даже колдуна или квалифицированного мага среднего маноуровня. К сожалению, нихиль-спатиум до сих пор шалил, связь с Трибуналом, с отделом регистрации пломб, оставляла желать лучшего, прерываясь трижды за сеанс, - печати вышли блеклыми, неустойчивыми, грозя развеяться по ветру в любой момент. Но это было лучше, чем ничего.
- Будем надеяться, - уклончиво отозвалась Анри.
- А рыцари Вечерней Зари? - не сдавался барон, желая предусмотреть все. - Рене, ваша гвардия не захочет повторить опыт нарушения экстерриториальности? На их месте, зная, что вы с Омфалосом находитесь слишком близко к господам квесторам, я бы рискнул…
Рене Кугут слабо улыбнулся:
- Вы не склонны к пустому риску, ваша светлость. А черные рыцари не так глупы, как это может показаться при первом знакомстве. Уверен, мои гвардейцы были бы счастливы, если бы белые квесторы напали на меня в кадавральне, отобрали Пуп Земли и объявили себя победителями. Наилучший исход из всех возможных.
- Вы сошли… э-э… Вы не ошибаетесь, сударь?
- Ничуть. Вечерняя Заря в силу выбранного идеала склонна к элегантным решениям. Особенно когда ситуация не торопит, вынуждая, что называется, плыть без руля и ветрил. Случись захват Омфалоса здесь, и мои бывшие соратники подадут заявление в канцелярию Ордена, обвинив Зарю Утреннюю в грубейшем нарушении "Завета" - переносе квеста за территорию Майората. А нарушения, особенно грубейшие, - прерогатива никак не белых рыцарей. Канцелярия выясняет, что квесторы заполучили Пуп Земли путем коварства и обмана, добавляет к этому инсценировку покушения, связь с Чурихом, конфликт с властями…
- И что? - заинтересованно спросил барон, начиная вникать.
- Вашего племянника с компанией сразу перепишут в орденской "Книге Идеалов" по ведомству Тьмы. И победа обернется поражением. Не согласись они с выводами канцелярии - им велят вернуть Омфалос и спустя четыре года повторить квест заново, в рамках соглашений. В любом случае Заря Вечерняя продлевает свой срок владения Майоратом.
Раньше Анри как-то проще представляла себе мораль двуцветных рыцарей и их способы борьбы за торжество идеалов. Изящный вариант триумфа, спокойно изложенный Черным Аспидом, напомнил, что "под луной и на башнях", как писал Адальберт Меморандум, есть такое, что сделает один дурак и не разгребут сто мудрецов.
Молодой пульпидор умолк и начал барабанить пальцами по перилам веранды. В тишине дробь прозвучала с особым вызовом: словно палочки ударили в туго натянутую кожу, объявляя смертельный номер или начало атаки. Почувствовав это, Рене сбился, сцепил пальцы в замок и неловко пожал плечами, извиняясь.
- Я очень волнуюсь за крепундию, - будничным тоном произнес он. Чувствовалось, тон дается ему с трудом. - Они слишком долго ковыряются в ней. Я не подвергаю сомнению высокое мастерство гроссмейстера или компетентность сударя профоса, но… Я очень, очень волнуюсь. Они не причинят ей вреда?
Горбун смотрел вперед, через лужайку, густо заросшую душистыми мирабилисами - тезками лошака вигиллы, ночными вельможами. Над длинными трубчатыми венчиками цветов - белых, желтых, пурпуровых, лососевых или малиновых, зачастую разных оттенков на едином стебле, - кружились мотыльки-бражники, допьяна упившись хмельным нектаром. Но красоты природы мало интересовали Рене Кугута. На той стороне лужайки, за вкопанным в землю столиком, на лавке расположился старый некромант: подсвечивая себе роем мушек-горюшек, Эфраим Клофелинг уставился на медальон. Иногда маг делал скупой, плохо понятный жест левой рукой - Анри раньше не сталкивалась с пассами такой высокой степени концентрации - и вновь замирал, недвижим.
Рядом с гроссом скучал пустой табурет.
Вокруг столика расхаживал профос Тэрц, мурлыча "Сердце красавицы", песенку весьма похабного, хотя и увлекательного содержания. Профос работал, помогая Фросе без лишних затрат маны уйти "на глубину". Расстояние на этот раз не мешало блокатору: его работа была совершенно незаметна постороннему взгляду. Для стряпчего - беда и разорение, ибо кто заплатит за труд, который не виден? Для профоса Надзора Семерых - благо и проклятие судьбы.
- А я сперва ухватил его за шиворот, - с унынием вздохнул барон.
И довольно точно напел две строчки зачина "Сердца красавицы".
***
Конраду было стыдно.
Не распознать во вредоносном болтуне-стряпчем профоса Надзора - полбеды. Но безобразная сцена, которую барон устроил после сражения с настырными мертвецами, когда, спасен вмешательством гроссмейстера, увидел бок о бок с вигиллой и сударем Клофелингом этого… эту… это!.. Да, шиворот имел место. И страстный монолог, недостойный дворянина, также прозвучал в ночи. И рукоприкладство намечалось: спасибо Генриэтте, оттащила, успокоила, разъяснила. В высшей степени замечательная дама: молода, привлекательна, остроумна… Упомянутые качества нельзя было в полной мере назвать служебными, но фон Шмуц сейчас не брался разложить все по полочкам, наклеив ярлыки и дав названия. Проверенный годами метод впервые дал сбой.
А в обозримом будущем маячил курортный Литтерн, куда хотелось бы приехать не в одиночестве.
Помимо вспышки гнева, барона мучила совесть за эффект, произведенный его вспыльчивым поступком на Рене Кугута. Увидев, как его светлость, к кому Рене, по словам горбуна, успел проникнуться крайним душевным уважением, хватает за шкирку какого-то длинноносого прохвоста, браня на чем свет стоит, Черный Аспид наотрез отказался признавать в прохвосте - профоса. Небось опять лгут и подличают, желая выманить сокровенную крепундию. Подставили самозванца, сослались на Надзор Семерых: вон даже господин барон не верит, драться лезет, а господин барон - человек мудрый, ответственный, на государственной службе и сердцем чист…
Вооружась костылем и ретрактором, горбун был готов защищать медальон до конца. Он не сомневался, что фон Шмуц поддержит его в святом деле, а вдвоем они покажут кузькину мать даже Нижней Маме, явись владычица геенны за крепундией в силе и славе.
Конфликт разрешился на удивление просто. Фернан Тэрц предложил молодому человеку прогуляться с ним до края рощи. Поговорить с глазу на глаз. Не сразу, но Рене согласился: опасности от этого нескладехи он не ждал. Так они и ушли: опирающийся на костыль горбун-рыцарь - и сутулый, похожий на аиста стряпчий-притворщик. Что произошло во время краткой десятиминутной прогулки, барон не знал, да и никто не знал, но только по возвращении пульпидор во всеуслышанье признал Тэрца профосом, публично вручил ему медальон и извинился за несдержанность.
- Сударь, а вы можете блокировать наведенную эрозию "пламенного зева"? - спросил напоследок Рене.
- Да, - скромно ответил Фернан Тэрц.
- Еще на стадии мелких порченых везикул?!
- Да.
Обер-квизитор отметил, как переглянулись гроссмейстер Эфраим с вигиллой Куколь: наверное, что-то поняли в волшебных словах, в отличие от самого фон Шмуца.
В дальнейшем Конрад мало чем мог быть полезен: в дело вступили мэтры Высокой Науки. Втайне барон надеялся, что мэтры за полчаса расколят крепундию, как сам Конрад - фальшивомонетчика на допросе. Детская, полузабытая уверенность во всемогуществе чародеев, давно остыв в душе, вспыхнула опять, чтобы угаснуть, коптя и дымя. Мэтры возились, копались, ковырялись, их лица не выражали радости или облегчения. Аура безнадежности - в аурах такого рода барон не ошибался - висела над столиком с Омфалосом.
Время шло.
- Генриэтта, вы говорили о намоленности реликвии, - барон не заметил, что обратился к вигилле по имени, оставив казенное "сударыня". - В смысле защитной оболочки… Признаться, я мало что понял. Какая защита идолу Пагану Многогрешному в земных поклонах фанатиков? Какая опасность кроется в желании взять топор и испытать идола на прочность? Или для понимания этого надо закончить Универмаг с отличием?
- Не обязательно, - улыбнулась вигилла. - Конрад, вы воевали?
- Воевал. Вернская цитадель, Шепеттаур, осада Сегюра… Потом ушел в отставку и согласился на предложение Вильгельма Цимбала, поступив на службу в Бдительный Приказ.
- Тогда вы поймете. Намоленность - это стены крепости, и войска в крепости, и запасы провианта, и боевые маги-защитники, вместе взятые. У них есть силы, противостоящие агрессии, есть принципы, несовместимые с принципами нападающих, есть представление о жизни внутри крепости, которое противоречит чужим представлениям… Только войска видны невооруженным глазом, и стены видны, а намоленность в большинстве случаев не заметна. Если ринуться напролом, вслепую… Вы понимаете, что означает атаковать невидимые войска, в которые ты не веришь, штурмовать невидимые стены, которые, как тебе кажется, не существуют; ударить топором по бревну, которое окажется спящим драконом?
Анри умела быть убедительной.
Конрад вспомнил городок Матхельт, где мужчины выкопали из земли статую Бассарея Пьяницы и начали ей поклоняться. Спустя месяц любой матхельтец, сплясав вокруг статуи, без видимых причин делался пьян и счастлив. Жены и дочери гуляк трижды покушались на Пьяницу, желая утопить или разбить на части хмельного идола, - но всякий раз вблизи идола почтенные матроны и скромные девицы теряли рассудок, а с ним - и стыд, предаваясь пляскам и разврату.
Позже, когда статую изъял Коллегиум Волхвования, поместив в музей под заговоренный "колпак", понадобилось вмешательство опытных психотов, чтобы вернуть матхельтцам ясность ума и трезвость памяти.
- Намоленность, как броня, укрывает сердцевину от внешних разрушительных воздействий, - продолжила вигилла, лепя из мягкого воска свечи, натекшего на стол, фигурку, смутно похожую на мантикору. - Мягкую, слабую, человеческую сердцевину. В сердце любого идола - мечта людей об идеальной жизни. Часть этой мечты, одна из ее сторон. Достань у нас сил взорвать броню намоленности - нагая, сердцевина погибнет. Но и мы сами можем пострадать под обломками, пасть от слепой ярости защитников крепости, которым больше нечего терять…
- Хендрика Землич погибнет в любом случае, - сказал гроссмейстер Эфраим, устало массируя виски. Он подошел неслышно, возник, будто призрак, измученный дух на исходе запасов "сияния". - Сегодня, завтра, через год или пять… Вы, молодой человек, были абсолютно правы: она умирает. Момент консервации располагался за десять-двадцать минут до реальной смерти; теперь он сместился. С каждым новым витком, переживая себя заново, омфалос Хендрики опасно приближается к гибельному барьеру. Сейчас до реальной смерти осталось минуты три-четыре, и разрыв стремительно сокращается. Если оставить все как есть… Однажды мы получим сильно намоленную святыню с мертвой сердцевиной. Сударыня, вы понимаете, чем это грозит?
Еще в Реттии барон навел справки, выяснив, что Генриэтта Куколь - член Королевского Реального Общества, объединяющего магов с общими интересами в области идологии псиреалий. Что это значило, он уточнять не стал, споткнувшись на зубодробительном термине. Вот, вспомнилось: ночью, когда вигилла встала навстречу утомленному старику.
- Я понимаю, - согласилась она.
***
О да, она понимала.
Намоленность - в первую очередь мольба об изменении реальности. Иначе незачем падать к стопам кумира, взывая, сетуя или благодаря. Дай денег! - у меня денег нет, а я хочу, чтоб были. Верни здоровье! - раньше я был крепче дуба, а стал чахлой былинкой, и мне это не по душе. Порази моего врага! - сам я не в силах, и ненависть ищет выхода. Умирает мать - спаси! Лишился работы - о, наставь на путь! Ушло вдохновение - вдохнови! Измени мир вокруг меня, по моему хотению, по твоему велению…
Иная реальность клубилась вокруг намоленного идола.
Другие законы, другие правила игры.
Иногда в такой концентрации, что идол становился недоступен для обычных и магических воздействий, выходя за очерченные Вечным Странником пределы бытия. В частности, Жженый Покляпец, кошмар магов, уничтоженный великим Нихоном Седовласцем, говорят, начинался с мелкой кумирни в захолустье.
Идология псиреалий, которую часть авторитетов Высокой Науки полагала шарлатанством, а другая часть - панацеей, изучала намоленность и свойства ее обратной связи с реальностью. Результаты оставляли желать лучшего, да и закон охранял объекты поклонения от посягательств чародеев - иначе ученые мужи разобрали бы всех кумиров по досточкам, по камешкам.
Но кое-что удалось выяснить.
Именно нежная сердцевина идола - мечта всегда нежна! - удерживала намоленность в рамках, позволяя расширять ореол вторичного воздействия лишь в ограниченных, безопасных масштабах. Самая широкая сфера влияния искусственно созданных псиреалий на действительность наблюдалась в божнице Дерриха Чадолюбца. Бездетные просители так намолили Дерриха своими истерическими просьбами, что прирост населения в окружающем божницу городе крыл обычный уровень рождаемости по стране, как бык - овцу. Зачинали глубокие старухи, старцы приставали к снохам и золовкам; девицы теряли невинность раньше, чем узнавали, как это называется; зрелые горожане с утра до ночи предавались семейным утехам, а с ночи до утра толпами валили в бордели, доводя себя до полного измождения. Бабки-повитухи и лекари-амурологи трудились не покладая рук. Но за городскими стенами "эффект Дерриха" начинал быстро рассеиваться и уже в окрестных деревнях сходил на нет.