Глава вторая
"Осинки", должно быть, чудо как хороши летом; поздней же осенью они производили впечатление растрепанного вороньего гнезда, открытого всем ветрам. Сад уже почти весь облетел. Небольшой господский дом был виден с дороги. Я мог разглядеть деревянные колонны и открытую галерею на весь второй этаж.
Электроизвозчик переехал мост через широкую, набухшую после долгих осенних дождей реку Агафью, обогнул сад, обнесенный каменной оградой, местами обвалившейся, и остановился у ворот, настежь раскрытых. Два обратившихся в руины каменных льва с бессильной угрозой глядели на меня из вороха листьев.
К дому вела тщательно выметенная подъездная аллея. Один или два желтых листа лежали на темной земле. Я выбрался из электроизвозчика и нажал кнопку "Возврат". Дверца плавно закрылась, и возок укатил. Туман поглотил его. Последняя связь с Петербургом, с моей прошлой жизнью оборвалась.
Всего имущества при мне осталось - коробочка с кольцами в кармане и бархатный альбом под мышкой. В таком виде я и зашагал по аллее, а дом в самом ее конце почему-то не приближался - оставался плоской картинкой на фоне белесого неба.
И тут откуда-то из кустов донесся пронзительный крик:
- Охти, батюшки!.. Прикатил! Попович-то прикатил!
Кто-то невидимый выскочил из укрытия и, вихляясь, побежал среди стволов. Слышно было, как шуршат листья.
Я вздрогнул и остановился посреди аллеи. Не знаю, что более меня удивило - неожиданность засады или же наименование "поповича". Очевидно, однако, что под этим именем я был известен в "Осинках" еще до дядюшкиной кончины.
Я проделал еще несколько шагов и наконец вышел на небольшую площадку перед парадным входом в барский дом. Навстречу мне по ступеням неторопливо сходил высокий, широкоплечий человек с мягкими чертами и светлыми волосами. Лет ему было никак не больше тридцати. Очки придавали ему сходство со студентом. Полосатый шарф многократно обматывал его шею и частично захватывал подбородок.
Он приостановился на последней ступеньке и испытующе поглядел на меня.
Я вдруг понял, что не знаю, как держаться и что говорить. Я вынул из-под мышки альбом с дагерротипами и принялся вертеть его в руках.
Молодой человек проговорил сухо:
- Господин Городинцев? Добро пожаловать в "Осинки". Я - управляющий вашего покойного дяди, Витольд Безценный.
Я уставился на него, и он добавил (очевидно, привык):
- Не Бес-, а Безценный, через "з". Фамилия такая. Не угодно ли с дороги чаю?
- Я… Да, пожалуй, чаю, - согласился я. - Управляющий? Хорошо. А кто это сейчас кричал?
- Горничная наша, Макрина. Она сдуру перепугалась.
Чуть насмешливо смотрел он сквозь свои очки, как я поднимаюсь по ступенькам. Посторонился, пропуская меня ко входу и тотчас вошел следом, тщательно затворив дверь.
Внутри было тепло, ярко горели электрические лампы. Деревенские, сплетенные из веревок, коврики, выметенные и вычищенные, лежали у лестницы. Витольд пошел впереди, показывая путь, и скоро мы очутились в большой комнате с ситцевыми диванами и тяжелым дубовым столом на одной толстой ноге, без всякой скатерти.
- Желаете умыться? - осведомился Витольд таким тоном, каким, бывало, и отец загонял меня, маленького, в рукомойню.
В ответ на подобный вопрос никак не объявишь: "Вовсе не желаю, а подавайте мне сейчас же, неумытому, чаю с вареньем и блины". Я кивнул, чувствуя себя неловко.
Витольд взял свисток, висевший у него на цепочке, и дунул. От звука у меня заложило в ушах. Я поморщился. Витольд молвил невозмутимо:
- Умывальня за той дверью.
Я положил на дубовый стол бархатный альбом и направился к двери умывальни. Я ожидал увидеть там застенчивую горничную в фартуке, как у гимназистки, или на худой конец заслуженную няньку, но в умывальне обнаружился парень лет на пять младше Витольда, костлявый, с бегающими темными глазами.
- Во-вот во-во-вода, - проговорил он, показывая на бак, вмурованный в плиту, где гудел огонь. - Я за-за-зажег. А ту-тут тазы.
- Ты кто? - спросил я резко.
- Д-д-дворник, - ответил парень. Он странно дернул головой, поглядел на меня хмуро и вышел, хлопнув дверью.
Я снял пиджак и тщательно умылся, словно желая уничтожить горячей водой не только следы неизбежной в дороге грязи, но и остатки всех моих дорожных неприятностей. Затем я обтерся мохнатым полотенцем и, с удовольствием оставив разлитую по полу воду, разбросанные тазы и упавший на пол кусок мыла на попечение прислуги, вышел в комнату с ситцевыми диванами.
Самовар уже принесли, поставили чашку на блюдце, огромную вазу, доверху наполненную вареньем, и целую корзину булок домашней выпечки.
Витольд ожидал меня возле единственного стула.
Я уселся, налил себе чаю. Витольд спросил:
- Могу я теперь идти?
Не дожидаясь моего позволения, он двинулся уже к выходу, но я задержал его.
- Кто этот дворник? - поинтересовался я.
- Который?
- У нас несколько дворников?
- Нет, один.
- Кто он такой?
- Дворник.
- Как его звать?
- Мурин Серега. Он из местных.
- Кто его нанял?
- Я. Прежний хозяин не возражал.
- Ясно, - пробормотал я.
- Так я могу идти? - повторил Витольд.
- Погодите, - я опять остановил его. - Он что, слабоумный?
- Просто заика. Вас это затрудняет?
- Не особенно… Кто еще из прислуги живет в доме?
- Кухарка и горничная.
Витольд слегка поклонился мне и вышел прежде, чем я успел задать ему новый вопрос.
* * *
Водворение мое в "Осинках" прошло, в общем, без недоразумений. В течение первого дня я свел знакомство со всеми слугами.
Кухарка Платонида Андреевна, чаще именуемая "Планидой", была женщиной суровой, с крепкими красными руками; во время работы она непрестанно курила, зажав папиросу зубами. Раньше она служила на военных кораблях, но мой дядя, покойник Кузьма Кузьмич, Царствие ему Небесное, сманил ее хорошим жалованьем и "глубоким пожизненным спокойствием". Иногда она роняла пепел со своей папиросы в тесто. По ее словам, от этого еще никто не умер и уж тем более не жаловался.
- А впрочем, как вам будет угодно, - прибавила она с внезапной враждебностью в голосе. - Не ндравлюсь - так и увольняйте. Мне уже предлагают другое место - у купцов Балабашниковых.
- Для чего же непременно к купцам Балабашниковым, - сказал я, стараясь иметь такой вид, словно хорошо понимаю, о ком веду речь. - Оставайтесь лучше у меня. Мне совсем табак не мешает.
- Ну хорошо, - сказала кухарка и на том наш разговор завершился.
Горничная Макрина, чьим основным занятием служило вытирание пыли с многочисленных дядиных охотничьих трофеев и старинного фарфора, настрого запрещенного владельцем к бытовому употреблению, оказалась сухопарой особой с плаксивым лицом. Витольд кратко характеризовал ее как "бездетную вдову". Все поручения Макрина исполняла безмолвно, со скорбно поджатыми губами, и по завершении дела тотчас удалялась.
Вообще ее особенность была та, что она со своими приспособлениями для изгнания пыли - влажными тряпочками, метелками и полировальными салфетками, - возникала в комнате ровно в то самое мгновение, когда я выходил; если же я входил в какую-либо новую комнату, то замечал край ее платья, исчезающий за дверью, а в воздухе поспешно рассеивался запах химических средств по уходу за полировкой, вельветом, серебром или стеклом.
Витольд, как я установил, обыкновенно находился в своей каморке на нижнем этаже, под лестницей, где у него имелись: тахта, накрытая старым ковром, полка с книгами по земной и инопланетной палеонтологии, ксеноэтнографии и бухгалтерскому учету, лампа на небольшом, но удобном столе, покрытом гобеленовой скатертью, и на стене над столом - десяток мониторов, показывающих все комнаты в доме и отчасти - сад.
Там, в своей берлоге, Витольд Безценный курил, читал, писал, подсчитывал доходы и расходы, надзирал; оттуда рассылал приказания, подобно полководцу. В любой момент я мог призвать моего управляющего: для этого мне следовало лишь подойти к одной из камер наблюдения и высказать свое пожелание.
Первый мой день на новом месте оказался коротким. Я был переполнен впечатлениями, и глоток хереса из дядюшкиных запасов сразил меня наповал. Я едва успел добраться до постели и избавиться от брюк и ботинок. Крепкий сон сморил меня и, вопреки примете, мне не снилось ничего вещего или просто занимательного.
* * *
Проснулся я рано и сразу же с удовольствием подумал о том, где нахожусь. Не горит тусклая, прикрытая газетой лампа, не зевает под нею, вывихивая челюсти, мой сосед по студенческой квартире, и в окна не сочится белесый рассвет, сулящий одни лишь хлопоты да неприятности.
Нет, я у себя в имении, в усадьбе "Осинки", полновластным хозяином которой назначен судьбой в лице моего покойного дяди.
Мне вздумалось умыться на заднем дворе, плеская себе в лицо холодной водой из таза. Я читал в книгах, что так поступают все заправские деревенские жители. Затем, вернувшись в комнаты, я устроился выпить горячего кофе. Кухарка Планида сварила мне кофе на славу - крепкий и наверняка с табачным зельем, потому что с первого же глотка он возымел сокрушительно ободряющий эффект: казалось, я никогда и не спал; более того, казалось, я никогда больше не засну, и даже в мыслях того иметь не буду. Второй глоток, как мне почудилось, уничтожил всякий сон на всей планете.
Спустя короткое время ко мне вошел Витольд с блокнотом в руке.
По виду моего управляющего невозможно предположить, что он вообще когда-либо почивает от трудов или бывает ими утомляем: на нем была вчерашняя одежда, держался он в точности как вчера, и новый хозяин имения, очевидно, не представлял для него ровным счетом никакого новшества.
- Каковы будут распоряжения насчет багажа? - осведомился Витольд, даже не сделав вид, будто его интересует, хорошо ли я отдохнул и удобно ли спалось мне в дядиной опочивальне.
- Какого багажа? - не понял я.
- Вашего багажа, Трофим Васильевич, - пояснил Витольд. - Вы ведь вчера без всякой поклажи прибыть изволили. Я Мурина с шести утра отправил дежурить к перекрестку, чтобы помочь с разгрузкой.
Он произнес это без малейшего сострадания к бедному Мурину, которого ни за что ни про что подняли в такую рань.
- Так ведь… Для чего же вы, меня не спросясь, так поступили? - Я был сильно раздосадован.
Я надеялся, что разговор о моем предполагаемом багаже останется между Витольдом и мной и что никто из прочих слуг не будет посвящен в подробности моего материального состояния. Но посылка Мурина с подобным поручением уничтожила всякую возможность моей жалкой хитрости.
- Помилуйте, Трофим Васильевич, - произнес Витольд, - вы вчера так утомились, что никаких указаний на сей счет не оставили. Тревожить вас я не решился - кстати, напрасно вы подозреваете во мне отсутствие гуманизма, - однако, согласитесь, с багажом вечно выходят всякие недоразумения. Неприятно бы вышло, если бы компания грузоперевозок доставила багаж, а возок никто бы не встретил. Они ведь вредные, Трофим Васильевич, - прибавил Витольд совершенно человеческим, смягчившимся тоном, - могли бы и обратно уехать. Плати потом по двойному тарифу за второй прогон. Покойный Кузьма Кузьмич никогда себе бессмысленных трат не позволял и меня приучил строго следить, чтобы таковых не случалось.
- Умно, - пробормотал я и сделал третий глоток ошеломительного Планидиного кофе.
- Судя по всему, багаж еще не прибыл, вот я и хотел справиться: на который час вами был заказан грузовой транспорт?
Я смотрел в равнодушные глаза моего управляющего и прикидывал, как лучше поступить: сознаться в том, что у меня вовсе никакого багажа не было и нет, или же свалить все на разбойников. Витольд терпеливо ждал ответа, нимало не беспокоясь моей душевной борьбой. В конце концов, я решил сказать правду - так показалось менее хлопотно:
- Никакого багажа не существует. Все имущество мое, которым я владел на момент получения наследства, легко уместилось в небольшом саквояже.
Витольд, следует отдать ему должное, и бровью не повел.
- А что саквояж? - осведомился он, сделав пометку в блокноте.
- Скажите, Витольд, вы слыхали такое имя - Матвей Свинчаткин? - осведомился я и с удовольствием увидел, что мой управляющий наконец-то расстался со своим безразличием. Он чуть покраснел, брови его сдвинулись, и он как-то особенно дернул ртом, словно к нему вернулось некое болезненное воспоминание.
- Да, - сказал наконец Витольд. - Это имя мне знакомо.
- Может быть, вы и самого Свинчаткина встречали?
- Я его видел, - сказал Витольд. - Издали. Лицом к лицу не доводилось.
- Ну так а я с ним сходился вот как с вами, - я не смог удержаться от некоторого бахвальства, - и имел непродолжительную беседу.
- Вследствие которой лишились саквояжа, - заключил Витольд, к которому вернулась его насмешливая невозмутимость.
- Можно выразиться и так.
- А что, - удивился Витольд, - можно выразиться как-то иначе?
- Нет, вы правы, - сдался я. - Свинчаткин со своими краснорожими бандитами остановил мой возок, а когда я вышел наружу для объяснений, обобрал меня до нитки.
- Так уж и до нитки, - усомнился Витольд.
- По-своему этот бандит был довольно вежлив, - признал я. - Он оставил мне реликвии, которые имеют огромную ценность для меня и никакой - для любого постороннего человека.
- Бархатный альбом с дагерротипами? - прищурился Витольд.
- И обручальные кольца моих родителей.
Витольд долго смотрел на меня сквозь очки, потом снял их, протер платком и вновь водрузил на нос. Взгляд его стал от этого как будто более ясным и проницательным.
- Вот так запросто оставил вам золотые кольца? - переспросил он. - Сомнительно…
Я покраснел.
- Вы сомневаетесь в моих словах?
- Что вы, Трофим Васильевич, да как я смею в них сомневаться!.. - сказал Витольд так скучно, что я даже растерялся. - Вовсе нет. К тому же и кольца эти при вас, я вчера видел коробочку на полу. Выпала из кармана пиджака. - Он кивнул в сторону двери. - Лежит на туалетном столике в умывальной.
Я скрипнул зубами.
Управляющий прибавил:
- Да только сомнение меня берет, что он вам это оставил по доброй воле. Вероятно, возникли еще какие-то обстоятельства, дополнительные…
Витольд ни на мгновение не заподозрил меня в способности дать бандитам достойный отпор. Что ж, это было справедливо, хоть и обидно.
Впрочем, следующие слова управляющего немного смягчили удар.
- Может быть, у вас имелся лучевой пистолет, Трофим Васильевич? - спросил Витольд. - Если вы его оставили по забывчивости в возке электроизвозчика, то могут возникнуть неприятности. У вас ведь нет официального разрешения носить подобное оружие?
Я молчал.
Витольд вздохнул, устало, как будто замучился объяснять очевидные вещи.
- Вы напрасно со мной скрытничаете, Трофим Васильевич. Я вам дурного никогда не сделаю. А вот вы себе сильно навредить можете - по незнанию здешнего положения дел.
- Да я, собственно, и не скрытничаю, - я развел руками. - Ну да, Свинчаткин остановил мой возок. Попросил выйти наружу и отдать саквояж. Я подчинился. Он осмотрел саквояж и вернул мне альбом. Его краснорожие - уж не знаю, где он таких выкопал, - топтались поблизости, но никаких враждебных действий против меня не предпринимали.
- Свинчаткин что-нибудь вам сказал? - допытывался Витольд.
- Что-то вроде: "Ты теперь богатый, а мне твои вещи нужнее".
- И никого там больше не было, на дороге?
- Почему вы об этом спрашиваете?
- Возможно, кто-то его спугнул. Это объяснит небрежность обыска. Видите ли, Трофим Васильевич, Свинчаткин орудует в наших краях уже несколько месяцев. У меня была возможность узнать его способ действий. Он умен и наблюдателен, никогда не кровожаден, редко даже бывает просто невежлив. Обыкновенно он останавливает одиноко едущие возки, быстро осматривает их, забирает деньги, драгоценности и необходимое для жизни, например, продукты или одежду. После этого прощается и позволяет путникам продолжать поездку. По отзывам всех ограбленных, утаить от него деньги оказывалось немыслимо: он как будто видит насквозь и безошибочно указывает тайники. Пару раз ему удавалось завладеть значительными суммами.
- Как такое возможно? - удивился я. - Ведь никто теперь не носит при себе наличные.
- Кое-кто носит, и гораздо чаще, нежели принято считать, - заверил меня Витольд. - Далеко не все доверяют банкам - это раз. И два - далеко не все считают желательным давать кому-либо отчет в передвижении своих денег. Полагаю, Свинчаткину также известна эта статистика.
- Он произвел на меня впечатление ухоженного человека, - заметил я. - У него, знаете, зубы совершенно белые. Довольно необычно для простого мужика и грабителя с большой дороги.
Я ожидал, что Витольд опять блеснет какими-либо познаниями на сей счет, но управляющий промолчал и заговорил немного о другом:
- Поэтому я и удивился, узнав, что Свинчаткин оставил золотые кольца при вас. Утаить вы их от него не сумели бы, оказать вам такую милость он бы не захотел; остается последнее - его что-то спугнуло. Лучевика у вас, как вы утверждаете, не имелось.
- На дороге появились еще люди, - сознался я. - Двое. Теперь я думаю, что это странно, потому что Свинчаткин со своей бандой легко мог бы припугнуть их и отогнать от меня; но нет - он сам выглядел, по-моему, испуганным.
Теперь, когда я восстанавливал в памяти всю картину, мне казалось, что я точно вижу страх в голубых, широко расставленных глазах Матвея Свинчаткина.
- В любом случае, - заключил я, - сразу же после появления тех двоих Матвей и его краснорожие сбежали.
Витольд насторожился.
- Как они выглядели, те двое?
- Мужчина и женщина. Она намного старше, чем он, но держались как любовники. Не по-родственному, я хочу сказать.
Я просто упивался моей проницательностью, истинной или мнимой.
- Они с вами заговаривали? - настойчиво продолжал расспрашивать Витольд.