- Больше, чем когда-либо.
- Пока я обдумывал, каким способом склонить вас на эти расходы, пришел Мурин и сообщил, что явился какой-то "мужик вонючего образа в обнимку с хлипкой бабой". Заиканье Мурина я воспроизводить, с вашего позволения, не стану. Я велел Мурину впустить мужика и "хлипкую бабу", но вести их не в господские комнаты, а прямиком на кухню. Видите ли, Трофим Васильевич, иной раз к покойнику Кузьме Кузьмичу заходили бродяги и нищие, и он всегда приказывал проводить их на кухню и накормить. "Это, - говорил он, бывало, - мне на помин души". Предусмотрительно, я считаю.
Однако Мурин тут начал возражать, разволновался, твердил упорно, что мужик "оченно вонючий", а баба "оченно страшенная" и на кухню их никак нельзя, не то Планида, пожалуй, откажется от места и пойдет в самом деле к купцам Балабашниковым… В общем, я сказал Мурину, что он уходить, а с посетителями вышел разбираться сам.
С первого взгляда так и показалось, что на крыльце стоит мужик, и точно вонючий, в продымленном полушубке, а с ним странное какое-то существо, и впрямь похожее на бабу. Оно было закутано в рваное одеяло, с платком, надвинутым на самые брови. Лицо оно прикрывало локтем, как иногда делают деревенские девушки, показывая свою "воспитанность". Ну и еще оно плясало на месте, дергало плечами и головой, и странным голосом тонко выло. А мужик, вообразите, держал это создание за плечи эдаким отеческим жестом.
"Дома ли барин?" - спрашивает.
Я отвечаю, что барин в отъезде - в Петербурге.
"Это хорошо", - он говорит.
"Чего же хорошего? Разве вы не к нему?"
"Нет, - говорит мужик, - я, собственно, не столько к человеку пришел, сколько в дом вообще, как заправская приблудная тварь… Вы позволите нам войти?"
Я проводил их к себе в комнату и тут только сообразил, кого перед собой вижу.
"Вы, - говорю, - ведь Матвей Свинчаткин, профессор ксеноэтнографии?"
Насчет имени он отпираться не стал и сразу признался.
"Теперь больше разбойник, нежели профессор", - прибавил Свинчаткин.
"А с вами… неужто фольд?"
"Да, и больной".
Мы уложили фольда на мою тахту и приняли меры к тому, чтобы он не кричал. Для фольда очень трудно не кричать во время страдания, потому что это у них в обычае, как я уже рассказывал. Однако я надеялся сохранить визит Свинчаткина в секрете, по крайней мере, от нашей горничной Макрины. Сия честная вдова обожает порассуждать в кругу столь же честных подруг на темы, которые совершенно ее не касаются. Поэтому я приказал ей немедленно вытереть пыль в кабинете, а заодно посмотреть, не нужно ли вымыть там окна. Сослался на то, что, по моим сведениям, вы можете приехать в любой момент и что беспорядок вас рассердит.
Дальше мы стали говорить со Свинчаткиным о болезнях у инопланетян и о том, какая группа антибиотиков лучше подходит для фольдов.
"Я ведь вас помню, господин Безценный, - неожиданно заявил Свинчаткин. - У вас фамилия запоминающаяся, встречается нечасто. Я как услышал, что в имении "Осинки" управляющий некто Безценный, сразу смекнул, что это, должно быть, мой бывший студент. А теперь и лицо ваше тоже узнал".
"Я вас хорошо помню, профессор, - сказал я. - Давно о вас никаких известий не было".
"Произошло событие, которое прервало мою научную карьеру, - ответил на это Свинчаткин. - Однако я сильно рассчитываю победить обстоятельства и вернуться к науке. Необходимо заняться наконец обработкой накопленного материала. У меня собраны богатейшие коллекции, хватит на десяток диссертаций!"
И вот поверите ли, Трофим Васильевич: принимаю в отсутствие хозяина разыскиваемого разбойника, да еще с больным инопланетянином, который здесь вообще незаконно, - а как услыхал про богатейшие коллекции и про десяток диссертаций, так прямо аж затрясся от жадности. Ну, думаю, одним бы глазком взглянуть на эти коллекции! Кажется, палец бы за такое счастье отдал… На собственную диссертацию по данному предмету я покамест не замахиваюсь, но со временем - кто знает…
Витольд замолчал, улыбаясь украдкой, мечтательно.
Мне вдруг сделалось завидно. Я не мог бы назвать ни одну сферу человеческих увлечений, которая занимала бы меня с такой же неодолимой силой. История, искусства, юриспруденция, медицина - все они были для меня одинаково безразличны. Я мог себя обманывать какое-то время, пока обучался в университете, но - руку на сердце положа - учился я больше ради того, чтобы занять время и не слыть бездельником, нежели для чего-нибудь другого.
Витольд же бредил своей ксеноэтнографией, а когда обстоятельства разлучили его с любимым предметом, столь же страстно увлекся палеонтологией. В будущем же он наверняка найдет способ совместить оба этих научных интереса. Начнет изучать ксенопалеонтологию, например. И всегда он будет увлечен, всегда будет готов к любому риску ради счастья прочитать какой-нибудь экспедиционный отчет или разобрать ящик с коллекцией.
Очередной раз я убедился в том, что в определенной степени Витольд выше меня. Под комбинированным воздействием домашней наливки и недавних шокирующих событий я готов был признать это открыто. Раньше я как-то вообще не задумывался о подобных вещах, но тут поневоле пришлось.
- А дальше что было? - спросил я, преимущественно для того, чтобы отделаться от неприятных мыслей.
- Дальше? - Витольд очнулся от своей мечтательности и сказал буднично: - А дальше вы знаете, Трофим Васильевич. Вы приехали из Петербурга раньше ожидаемого срока и были весьма недовольны тем, что застали у себя дома.
- Знаете, Витольд, чего я никак не пойму? - произнес я. - Какие обстоятельства способны превратить профессора Петербургского университета в бандита и снабдить его шайкой вооруженных пришельцев?
- А ведь это, пожалуй, основная проблема, не так ли? - подхватил Витольд.
Неожиданно на пороге возник Серега Мурин. Он долго глядел попеременно то на меня, то на Витольда вытаращенными глазами. На его губах пузырилась пена.
- Го-го-госпожа Д-думенская! - выпалил он наконец, пуская целые веера слюны. - И-и-изв-волите принять?
Я посмотрел на Витольда. Тот поскучнел, краска побежала по его скулам.
- Отказать нельзя, - проговорил наконец Витольд, едва ли не виновато.
- Да я не одет, и с дороги уставший, не говоря уж о наливке, - забормотал я. С похожим чувством я пытался отговориться нездоровьем, когда отец отправлял меня в гимназию при невыученном домашнем задании.
- Нет, - повторил Витольд, сползая с подоконника и снова делаясь прежним, - Думенской отказать нельзя. - Он повернулся к Мурину: - Она одна пришла?
- С Ха-ха-ха… - Мурин не договорил. Это "Ха-ха" прозвучало совсем безрадостно.
Витольд махнул рукой, позволяя Мурину не оканчивать слово.
- Ты куда их проводил? В "малую гостиную"?
Мурин кивнул и обтер рот тыльной стороной ладони.
Витольд повернулся ко мне.
- Встаньте, пожалуйста, Трофим Васильевич.
Странно, но я повиновался без всякого внутреннего сопротивления. Тот тихий голос, что живет в голове у всякого человека и следит за сохранностью всего, что ему дорого и ценно, нашептал мне не противиться. Поэтому я безропотно поднялся, а Витольд осмотрел меня с головы до ног и сказал:
- Халат, пожалуй, замените на домашнюю куртку.
- У меня нет, - сказал я.
- Покойный Кузьма Кузьмич располагал целым десятком домашних курток, одна другой краше, все атласные, с бархатными вставками, - возразил Витольд. - Позвольте, я принесу.
- Я при-при-принесу, - вмешался Мурин.
Он опрометью выбежал из комнаты и скоро действительно возвратился с названным предметом одежды из темно-зеленого атласа с разводами.
Я переоделся.
Витольд смочил ладонь остатками чая, остававшегося еще в моей чашке, и пригладил мои волосы.
- Теперь идите. Просите вас простить великодушно за заминку. Объясните, что с дороги утомлены и заснули. Она не станет извиняться насчет своего бесцеремонного вторжения, но если все-таки извинится, скажите - "пустяки". Я подам в гостиную чай минут через семь. За эти семь минут вы должны сказать Софье Дмитриевне, что чрезвычайно рады знакомству с нею и что предполагали нанести ей визит не далее, как завтра, - обстоятельства вынудили вас отправиться в Петербург и пренебречь своим долгом соседа. После чего, пожалуй, похвалите здешнюю природу.
- А потом?
- Потом приду я с чаем, и Софья начнет со мной обычную свою перестрелку… Ступайте же и помните, что вы удивлены и обрадованы.
- Да, - промолвил я, - я точно удивлен.
Глава седьмая
Софья Дмитриевна Думенская ожидала меня, как и докладывал Мурин, в так называемой "малой гостиной" - тесной комнатке, расположенной справа от залы с ситцевыми диванами. Я еще не придумал, как ее использовать, и до сих пор она стояла закрытой. Там имелись софа на низеньких кривых ножках с разбросанными по ней подушками домашней вышивки, табурет и крохотный столик с лампой. На полу лежал круглый коврик домашней же работы, сплетенный из разноцветных веревок.
Софья была в черных облегающих брюках с серебряной вышивкой по бедрам. Сапожки из мягкой кожи, также украшенные серебряными узорами, стояли посреди комнаты на коврике, а сама гостья, босая, вольготно расположилась на софе. Под локоть она подложила подушку, ноги поджала под себя, и по всему было видно, что она не чувствует ни малейшего смущения.
Как мне и помнилось, она была совсем не молода, никак не моложе пятидесяти, с загорелым лицом, исчирканным морщинами. Ее яркие светлые глаза сияли, а губы, сморщенные и сложенные в капризном изгибе, были густо накрашены темной помадой.
Молодой человек, спутник Софьи, которого я также видел с нею в первый день моего приезда, сидел на полу, прислонившись плечом и головой к софе. Госпожа Думенская рассеянно теребила его волосы.
При виде меня оба встрепенулись. Софья вынула руку из волос молодого человека и протянула мне для поцелуя. Я приложился к ее холодной, немного влажной кисти и с трудом удержался от дрожи отвращения.
Она улыбнулась и осторожно прикоснулась пальцем к уголку рта, снимая крохотный свалявшийся кусочек помады.
- Решила не дожидаться, пока вы соблаговолите почтить нас, грешных, своим вниманием и нанесла вам визит первой, - проговорила она. - Что же теперь - считаете вы меня легкомысленной?
- Что вы, Софья Дмитриевна! - воскликнул я. - Я вообще взял себе за правило ничего о человеке, тем более о женщине, не считать, пока он сам себя определенным образом не проявит…
Я сунул руки в карманы домашней куртки, отчего локти мои задрались, и я сделался еще более нелепой фигурой.
Дело в том, что я никак не мог найти для себя места в "малой гостиной". Усесться на табурете перед Софьей означало бы выглядеть чуть ли не просителем. Приткнуться к столику рядом с лампой - эдак небрежно, боком, по-гусарски, как будто при мне имеется сабля, - я боялся: столик выглядел хлипким, и если он подо мной развалится…
Но где же мне устроиться?
На полу?
Рядом с Софьей?
В общем, я продолжал стоять, ощущая себя идиотом и нежеланным гостем в собственном доме.
- Меня многие считают странной, - промолвила, посмеиваясь, Софья Дмитриевна. - Но это-то как раз в нашей глуши обыкновенное дело. Всякий, кто хотя бы немного выделяется из общей массы, несомненно, выглядит странным… А с кем вы уже познакомились из местных жителей?
- С ближайшими соседями, - ответил я дипломатически и, приложив некоторое усилие воли, вынул руки из карманов. - С Вязигиной и Потифаровым. Ну и со Скарятиными, конечно.
- О! - коротко произнесла Софья. Прозвучало это как смешок. - Вот как? Скарятины, Потифаровы? У вас губа не дура - самую пенку с молока сняли.
- Я намеревался писать вам с просьбой принять меня в ближайшие дни, однако обстоятельства вынудили отправиться в Петербург, поэтому… - забормотал я.
Софья негромко засмеялась. Смех у нее был горловой, воркующий. Считается, что женщина таким смехом дает понять, что готова к интимным отношениям. Или, по крайней мере, так считал автор книги "Познать женщину", которую все студенты с моего курса исследовали вдоль и поперек (а двое, именно - Селезнев и Захарьев, даже применили на практике).
Я поскорее сказал:
- Познакомьте меня также со своим…
Тут я поперхнулся, не зная, как характеризовать молодого человека, бывшего при Софье. Из всего, что я слышал прежде, можно было счесть этого "Ха… ха…" не то приживалом, не то любовником Думенской. По крайней мере, именно так утверждала Тамара Игоревна Вязигина.
Софья опять впилась пальцами в шевелюру юноши и, сжав его голову, заставила повернуться к ней.
- Ну, кто же ты? - тихо спросила она. И шепнула: - Покажись!
Он тряхнул волосами, освобождаясь от ее цепких пальцев, и поднялся на ноги, позволяя мне рассматривать себя.
Он был невысоким, явно ниже Софьи, болезненно, неестественно худым. Одно плечо он держал выше другого, пальцы его тонких рук постоянно подергивались. Но хуже всего оказалось вблизи его лицо: грязно-темное, с тонкими, нервно-ассимметричными чертами и почти совершенно белыми глазами. В глазах этих слишком светлая радужка сливалась с белком, а пульсирующий зрачок был совсем крошечным, с булавочную головку.
- Ну же, Харитин, - лениво протянула Софья, которая наблюдала за нами с нескрываемым удовольствием, - назовись.
- Харитин Тангалаки, - проговорил тихий, шепчущий голос.
"Грек! - подумал я с облегчением. - Вот и объяснение его внешности…"
Меня извиняет, полагаю, лишь то, что прежде я никогда не сталкивался с греками.
- Очень приятно, - сказал я, не подавая ему руки.
Он, кажется, и не ожидал, что я захотел бы обменяться с ним рукопожатием.
- Мне кажется, мы с вами, Трофим Васильевич, хорошо сойдемся, - заметила Софья. - Между нами имеется нечто общее.
Харитин при этих словах как будто вздрогнул, но тут же замер, глядя в сторону.
- Наверное, - не посмел возражать и отпираться я. - Я вообще стараюсь со всеми соседями быть в дружбе. Думаю, и дядя мой, покойный Кузьма Кузьмич, этого правила придерживался.
Она опять призывно засмеялась и отмахнулась от меня рукой - довольно вульгарный жест, если подумать. Еще немного, и она скажет что-то вроде: "Ну, полно шутить, экой вы озорной милашка!".
- Здешние жители весьма пугливы, - сказала Софья. - Впрочем, эта черта вообще отличает людей. Я в этом отношении очень отличаюсь от обычного человека, тем более от женщины, потому что сызмальства ничего не боялась. И вам, Трофим Васильевич, советую. Вы сбережете много сил, а может быть - и самоё жизнь. Божечка только на той стороне, где нет боязни. А испугаешься - прогневаешь Божечку недоверием, вот и отвернется он от тебя. Потому что все наши страхи он умеет забирать себе. Зажмет в кулак, вот эдак, - она подняла жилистую руку, стиснула пальцы и потрясла перед моим лицом, - и от всех наших страхов остаются только песок и вода, а их легко развеять по ветру.
На этом месте разговора Харитин неожиданно улыбнулся своей кривой улыбкой, провел языком по губам и опять устроился на полу возле Софьи.
Тут в комнату вошло, пыхтя, кресло, снабженное, впрочем, ногами Сереги Мурина. Кресло было установлено напротив софы. Мурин вынырнул из-за высокой спинки и выпалил:
- Со-со-софья на со-со-софе, а Т-трофим Ва-васильевич на к-к-крес-слах, ка-каламбур не вы-вы-вышел…
После чего быстро удалился.
Сразу же после Мурина возник давно обещанный Витольд с чаем на подносе.
Софья заметно оживилась.
- А, палеонтолог пожаловал! - бросила она. - Принес нам на закуску ископаемые древности!
- Смею вас заверить, Софья Дмитриевна, кексы эти были откопаны совсем недавно и еще сохранили относительную свежесть, - невозмутимо ответствовал Витольд.
- Насколько недавно? - смеялась Софья. Ее горло вздрагивало.
- Дней десять тому назад… С точки зрения палеонтологии - срок ничтожный. Подумайте об этом, Софья Дмитриевна!
- Вы меня разыгрываете, - протянула Софья, перестав смеяться.
- Я бы не посмел, - ответил Витольд.
- Слушайте, лукавый раб, я ведь вас насквозь вижу, - Софья погрозила ему пальцем. - Что вы обо мне наговорили Трофиму Васильевичу, а? Он ведь на меня с испугом смотрит! Вы нарочно от меня молодых людей отваживаете, чтобы я свой век доживала в скуке.
- Как Трофиму Васильевичу смотреть на вас угодно - о том Трофима Васильевича и пытайте, а я пойду. Мне еще предстоит выдержать баталию с Планидой Андреевной касательно ужина. Сдается мне, старый морской волк уже заряжает свои батареи и только ждет моего появления на кухне, чтобы дать залп из всех орудий.
- Что вы имеете в виду? - забеспокоился я. Метафора показалась мне чересчур пугающей.
- Да ничего особенного, - сказал Витольд, - обычные хлопоты управляющего. Вы как раз за то и платите мне жалованье, Трофим Васильевич, чтобы ничего этого не знать.
И Витольд вышел, а я остался наедине с Софьей и Харитином.
Софья пила чай, поставив блюдце на подушку, и щурилась от удовольствия. Я скучно рассказывал о Петербурге, о студенческой жизни, и каждое мое новое слово звучало еще более фальшиво, чем предыдущее. Можно было подумать, что я отчаянно лгал, излагая давно уже увядшие истории студенческих выходок во время семинаров профессора Гробоположенцева (которого мы называли Гробопердищевым и полагали, будто это смешно). Наконец я скис и замолчал.
- О чем вы сейчас думаете? - спросила Софья.
- О вас, - брякнул я и испугался.
Софья ничуть не была обескуражена, напротив, она явно развеселилась.
- Гадаете, какого цвета на мне белье?
Я мучительно покраснел.
- Что, правда? - Софья подалась вперед и заглянула мне в глаза. - Ай, какой вы милый, испорченный мальчик!.. - Она даже захлопала в ладоши. - А я вам, пожалуй, расскажу. Белье на мне сиреневое, без кружев, самое простое по покрою, но из натуральных тканей, то есть - дорогое…
Поневоле я перевел взгляд на Харитина, чем вызвал у Софьи новый приступ веселья.
- Вас ведь уже просветили насчет меня и Харитина, - проговорила она, - и даже то добавили, чего и в помине нет, так не стесняйтесь. За это в тюрьму не сажают.
- Обезьяний балет, - пробормотал я.
Она пропустила мою реплику мимо ушей.
- Да, Харитин мой любовник, - подтвердила она. - Мой друг, мой спутник, мой слуга, мой господин, все сразу. По этой причине меня не принимают в большинстве здешних домов, в основном, конечно, в тех, где живут пристойные дамы и девицы. Одинокие мужчины, напротив, не чураются моего общества и охотно видят меня на своих вечерах. Кстати, я недурно играю в покер и на бильярде. Однако и мужчины, и женщины, и порочные, и беспорочные - все в равной мере опасаются моего Харитина.
Я издал невнятный звук, который можно было истолковать как угодно. Мне даже подумалось, не гермафродит ли этот Харитин, но я сразу же отбросил такую мысль как ни с чем не сообразную. В Харитине действительно имелось нечто отталкивающее, даже пугающее, но оно никак не было связано с его полом. Я проверил это очень простым способом: вообразил Харитина сперва гермафродитом, потом женщиной и под конец мужчиной; во всех трех случаях мое ощущение от него никак не изменялось.