- Императоры, - поправила его Айра. - Там жили и правили миром императоры. Это было тогда, когда весь мир находился под властью Империи, до того, как от нее откололись почти все окраины. Но это происходило так давно, что с тех пор изменились и языки, и люди, и орки. А то, что осталось так далеко в прошлом - этого, можно считать, что и не случалось.
- Значит, когда-нибудь люди забудут и о том, что мы сделали со своим ханом, - грустно усмехнулся Имур.
* * *
Громадное кресло стояло посреди пустого грязного зала с заколоченными окнами, на стенах висели обрывки гобеленов, пол из красного дерева от грязи и пыли казался обшарпанным.
Но Мартус Рамен находился в превосходном расположении духа; он восседал в кресле так, словно был императором, и убогая обстановка не смущала бывшего распорядителя игр на Арене Тар-Меха.
Вместе со зданием в его руки попали все вещи прошлого владельца, не ставшие добычей побывавших здесь грабителей. Варвары и кочевники не смогли найти искусно укрытые тайники с ценностями, а вот Мартус с этой задачей справился, и сейчас он был достаточно богат.
Ограбив небольшой обоз Орды, их отряд потерял почти всех воинов, но золота хватило на то, чтобы дать взятку наместнику Жараю. А тот подтвердил право Рамена на дом удравшего из Жако перед знаменитой резней вельможи, пустой и заброшенный, никому не нужный.
- Дивиан! - заорал Мартус. - Где ты, Хаос тебе в печень и слизень в задницу!
Ответа не было, и Мартус, которому надоело сидеть на подобии трона, слез с кресла и подошел к окну. Попытался отодрать закрывавшую доступ солнечному свету доску, но она оказалась прибита на совесть.
- Дивиан, мать твоя девственница! - вновь завопил он. - Если ты не явишься ко мне сейчас же, я отправлю тебя в Орду по кускам!
- Ну, хватит орать. - Дивиан вошел в залу через небольшую дверцу для прислуги. - Я брился. Я не люблю торопиться, когда делаю это, а то можно случайно получить вторую улыбку ниже подбородка.
После прогулки по нескольким лавкам он выглядел великолепно - черная шелковая рубаха с громадным воротником облегала его широкие плечи, длинные, но узкие серые штаны скорее подчеркивали, чем скрывали мускулистые ноги, а на поясе висел кинжал, разрешенный к ношению в городе.
- У меня достаточно денег для того, чтобы моего помощника брил цирюльник, - заявил Рамен. - И недостаточно терпения, чтобы ждать его так долго!
Дивиан усмехнулся:
- Я еще не настолько проникся этим городом, чтобы стать таким же беззаботным и доверить свое горло первому попавшемуся мошеннику с наточенной железкой в руке. Чего ты хотел, Мартус?
- Мне нужен чародей, - ответил тот. - Чем умнее и сильнее, тем лучше.
- Зачем? - удивился Дивиан. - Ты же, как и я, не понимаешь этих тварей! Пока маг сражается с тобой рука об руку, от него есть толк, но едва начинается мирная жизнь, где волшебник тоже может порой пригодиться, как оказывается, что зацвела какая-нибудь мандрагора или в соседнем лесу видели дриаду, или еще что-нибудь в этом духе. И он смывается с авансом, а в следующий раз ты видишь этого бездельника через месяц в самом дрянном кабаке, какой только можешь придумать, где он ревет на плече у шлюхи и рассказывает ей о том, как его в детстве пороли за украденный кусок хлеба.
- Не надо путать, Дивиан, - холодно отметил Мартус. - Сейчас ты говоришь о неудачниках, о тех, с кем знаком по скитаниям и Арене. А мне нужен тот, кого можно найти около правителя или в отряде серьезных наемников. А точнее - я хочу получить удачливого и сильного мага, знающего себе цену.
- И где же я его найду? - удивился Дивиан.
Мартус Рамен посмотрел на помощника, как на идиота:
- Мы не затем прошли через половину обитаемого мира, не затем вошли в самый большой и грязный город, в котором великое множество людей и нелюдей, чтобы я слышал: "Где же мы это найдем?" Запомни, друг мой, здесь есть все. Иди - и найди мне хорошего мага. У нас большие планы, и без стоящего колдуна мы не обойдемся.
После этих слов бывший распорядитель игр вольного города Тар-Мех развернулся, прошел к креслу и уселся в него.
Дивиан кивнул и вышел.
За проведенные в Жако дни Мартус уже успел сделать многое - он помог нынешнему главе гильдии воров в борьбе за место, одновременно подсадив хитрого ублюдка на "алку", и теперь вертел им и его людьми как хотел. Сам он полностью избавился от пагубного пристрастия и теперь с содроганием смотрел на то, что раньше приносило только радость.
У него были договоренности с гильдией нищих и гильдией убийц, он прикормил нескольких сотников из гарнизона Жако и в своем квартале мог делать все, что угодно, не забывая отстегивать кому надо.
А еще он отыскал пару десятков юнцов, восхищенных тем, что Мартус, пусть тайно, но откровенно говорил им - и только им! - о том, что кочевников и варваров надо резать и вешать на деревьях.
Дивиан ходил целый день.
За это время Мартус успел вызвать плотника, а тот - отодрать доски от нескольких окон, распахнуть скрипящие ставни и впустить в затхлую залу свежего воздуха. Четверо мальчишек, каждый из которых был уверен, что вскоре именно он станет правой рукой Мартуса в борьбе против ненасытной Орды, сняли остатки гобеленов со стен.
Затем они натаскали воды из Гаро и намыли полы, сходили на рынок и купили полторы сотни свечей.
Потом пришел вечер, а Дивиан так и не вернулся, наступила ночь, и недовольный Мартус уснул на широкой кровати бывшего хозяина.
Дивиана не было и на следующее утро, и к обеду он не пришел, и Мартус начал подумывать, что дело обернулось плохо - в Жако у него были враги, и со старых времен, и новые, и они могли знать, кто служит Рамену.
Бывший герой Арены объявился только ближе к вечеру: он был изможден, но доволен, а едва войдя в зал, выглядевший не так, как вчера, он решительно заявил сидевшему в кресле Рамену:
- Это ведьма. Настоящий мастер в том, что касается заклинаний.
- Ты дурак? - поинтересовался Мартус. - Тебя не было два дня, а когда ты вернулся, то сделал это только для того, чтобы сказать, что нашел ведьму? Какую-то старуху, которая только и умеет, что красть детей, привораживать мужиков и наводить порчу?
- Я не помешала?
Мартус Рамен повернулся к двери и удивленно хмыкнул.
В дверном проеме стояла худощавая, но полногрудая женщина лет тридцати в роскошном черном платье. Оно скрывало ноги до самого пола, зато вверху открывало достаточно, чтобы притягивать глаз. У нее были пепельные волосы и серые глаза, а в ладошках у гостьи сидел скелет котенка, и он выгибался, словно живое существо, и даже вроде мурлыкал.
- Я правильно понимаю, что тебе нужен маг? - поинтересовалась женщина.
- Да, - кивнул Мартус.
- А зачем?
- Это так важно?
- Да, - сказала ведьма, проходя в зал, и маленький скелет растворился в воздухе. - Я буду работать на того, с кем у нас общие враги.
- А кто твои враги? - спросил Мартус, понимая, что Дивиан совершил почти невозможное.
Перед ним стоял высококлассный чародей, и он был женщиной.
- Орда.
- Как и мои, - сказал он.
- Тогда тебе понравится то, что я предложу. - Ведьма скользнула ближе, и на лице ее появилась кровожадная улыбка. - Потому что я ясно вижу, как именно мы можем помочь друг другу.
Мартус Рамен чувствовал себя странно, но очень хорошо.
Он почему-то знал, что это не результат действия приворотного зелья или какой-то магии. Он чувствовал, что эта женщина - загадочная и мрачная, но при этом такая притягательная, войдет в его жизнь и изменит ее навсегда.
Дайрут
Отблеск факела на лезвии, мерзкий скрежещущий звук - и сразу жуткая боль. Ощущение неправильности, но не в том, что происходит здесь и сейчас, а словно весь мир стал иным, неприятным и чужим.
Второй удар топора был сходен с взмахом ножа в руках искусного лекаря - Дайрут излечился от своего душевного недуга и необычайно остро и четко осознал происходящее вокруг. Силы оставили его - он давно не ел, а наручи, позволявшие хану держаться, вместе с руками отделились от тела и существовали самостоятельно.
Дайрут не мог пошевелиться, сказать слово - у него не было сил даже на то, чтобы полностью почувствовать боль.
Хотя возможно дело было в том, что, когда воин получает тяжелую рану, он может некоторое время продолжать сражаться, даже не замечая ее. Дайрут не раз видел подобное на поле боя.
Но когда Коренмай двинул его сапогом в бок и прижал горящий факел к первой культе, хан скрипнул зубами - он все-таки чувствовал боль. Второй обрубок он решил защитить - но безрукий и обессиленный не сумел оказать сопротивления и был побежден тем, кто даже не заметил этой жалкой попытки бунта.
Дайруту стало больно.
В его руки, которых больше не было, словно вцепился острыми клыками дикий зверь. Он терзал ладони, запястья, он скрипел зубами о суставы локтей, и от понимания того, что его не скинуть, не избавиться, потому что рук-то на самом деле уже нет, Дайруту стало мучительно жаль себя.
- Убейте меня, - одними губами прошептал он, однако его не услышали.
Потом он потерял сознание, а когда очнулся, то над ним шел спор: бывшая королева Дораса на ломаном языке кочевников доказывала, что его друзьям ничего без нее не сделать, а они спорили - но больше для вида, это Дайрут видел точно.
- Предатели, добейте меня, - прошептал он, но его никто не услышал.
Дайрут заплакал - от боли, от ярости, от бессилия, от того, что он оказался не тем, кого воспитывал отец, - тот, настоящий, который стоял за троном императора и обеспечивал покой и порядок в Империи, в которую сын пришел как завоеватель. Но слезы не потекли по его щекам, словно в глазах не осталось влаги, а рыдания не сотрясли тело, будто оно уже погибло.
Он понял, что надо умереть, прямо сейчас, когда открылось, что друзья предали его, а сам он предал своего отца и себя. Когда стало ясно, что маленькая королева оказалась более твердой, чем он, смогла защитить свою страну и взять все в свои руки, а он лежит безрукий, безголосый и окровавленный, потерявший все, что только можно, во второй раз.
Но сейчас он, в отличие от первого, не имел возможности даже уцепиться за иллюзии, потому что сам их и развеял.
- Убейте меня, сволочи, - пересохшими губами сказал Дайрут, и его вновь не услышали.
Он кричал и дергался, и крики его были похожи на прерывистое дыхание, а движения - на агонию. Стоявшие над ним палачи спорили и спорили, говорили о всякой ерунде - о том, кто должен стоять у власти.
Потом начали препираться насчет того, стоит ли убивать Дайрута, или можно оставить его живым. И он то начинал надеяться, что вот сейчас ему в грудь просто воткнут клинок, то впадал в отчаяние, когда говорили, что можно его отпустить - вырезав язык и выколов глаза.
Боль, отчаяние и вновь подступающее безумие одолевали Дайрута.
Пришла мысль, что надо что-то сказать, что-то такое, что подвигнет их убить его, и вопрос решится. Собравшись с силами, он перевернулся на бок, и это движение ему удалось, хотя и отозвалось болью в груди.
Дайрут приподнялся, опираясь на левый обрубок и едва не теряя сознание от боли.
Как только сознание прояснилось, он, стараясь говорить как можно более внятно, произнес:
- Будьте прокляты… чтоб у вас ничего не выходило… что бы вы ни задумывали… чтоб вас попрекали мною всю жизнь…
Но, похоже, его опять никто не услышал, так что Дайрут в отчаянии попробовал встать - может быть, тогда они испугаются или решатся закончить начатое? Но собственное тело, слабое, истощенное болезнью и жуткими ранами, подвело его - и недавний хан упал обратно на окровавленное ложе.
А потом снаружи шатра, в узкой щели входа мелькнул Усан - тот мальчишка, Рыжий Пес, который первым учуял в Дайруте будущего властителя Орды, почитавший за честь служить ему даже тогда, когда он был всего лишь командиром отряда юных гонцов.
- Беда! - крикнул он.
Дайрут понимал, что мальчишка переигрывает, чувствовал, что на самом деле ничего страшного не происходит.
Однако Айра, Имур, Ритан и Коренмай, едва ли не сталкиваясь локтями, выскочили из шатра.
Через мгновение Усан незамеченным проскользнул внутрь и подбежал к бывшему кумиру.
- Ты был хорошим ханом, - сказал он. - Но сейчас ты должен уйти, чтобы жить.
- Я не хочу жить, - ответил Дайрут. - Убей меня.
И такое разочарование, такое дикое, вопиющее отчаяние отразилось в глазах Усана, что Дайруту стало стыдно за то, что он подводит рискнувшего всем мальчишку, для которого нет никакой выгоды в спасении искалеченного хана.
- Помоги мне встать, - попросил Дайрут.
Он не верил в то, что сможет удержаться и не упасть.
Но с помощью Рыжего Пса он стоял - на подгибающихся, словно сделанных из подушек ногах, - но стоял!
Усан решительно взрезал стенку, вывел калеку наружу и там помог сделать первые несколько шагов, а потом отпустил хана.
Тот шел вперед, покачиваясь и стараясь не падать - для него вдруг очень важным стало уйти достаточно далеко, настолько, чтобы сгинуть из поля зрения мальчишки, и там уже лечь и умереть.
В том, что смерть близко, Дайрут не сомневался, она кружила рядом, покусывая его культи болью, толкая его яростью и безумием, подшучивая кровавой пеной во рту.
Дайрут мечтал о такой смерти, какой умер отец - в кругу друзей, среди которых ни один не предал, не испугался и не отказался умирать. Сжимая в собственных руках меч, которым сам только что взрезал себе живот, после посвящения собственной смерти Светлому Владыке.
Он завидовал отцу, понимая, что сам умрет на грязном песке, одинокий, с отрубленными руками и проклятиями на устах.
Его отец добился всего, чего мог, он стал верным другом и защитником императора, он выполнил свой долг до конца, и, не раздумывая ни мгновения, умер вместе с Империей. Дайрут же, поклявшись отомстить, стал полной противоположностью отцу - он поднялся до самого верха, но добился лишь страха и уважения среди тех, кого ненавидел. Он помог Орде завоевать Вольные Города и укрепить власть в провинциях рухнувшей Империи.
А в итоге сошел с ума и даже не смог нормально умереть, в последние мгновения жизни вызвал презрение и стыд мальчишки, у которого духа и смелости оказалось больше, чем у него самого.
Мысли настолько захватили Дайрута, что он совершенно не обращал внимания на то, что давно убрел далеко от лагеря, и тот пропал из виду, на то, что тело словно "расходилось", и теперь почти не нужно прилагать усилий для того, чтобы не упасть и шагать быстро.
Его терзала боль, телесная и душевная, одолевала слабость от потери крови, помноженная на бессилие от долгой болезни; ни один нормальный человек не смог бы в таком состоянии сделать даже и шага.
Но Дайрут шел, без мыслей, без цели и желания, на каком-то ощущении, застывшем глубоко внутри.
Он передвигал ноги, рискуя упасть после следующего движения, и - не падал. Вновь передвигал ноги - и вновь не падал, хотя его шатало из стороны в сторону, кренило то вперед, то назад. А руки, которыми он пытался балансировать, оказывались совсем не той длины, которую он ожидал почувствовать.
В какой-то момент сзади прикатился негромкий стук копыт.
Его нагнала старая кобыла, на которой сидел Усан в неудобной и некрасивой шапке, подбитой рыжим собачьим мехом, и на лице мальчишки-гонца красовалась странная усмешка.
"Сейчас я умру, - равнодушно подумал Дайрут. - Меня прирежет ребенок, которому я когда-то после победы на каких-то глупых состязаниях вручил собачий хвост".
Однако гонец не обнажил короткого клинка, он ловко соскочил с лошади, поддержал бывшего хана. А затем с немалыми усилиями взгромоздил своего недавнего повелителя в седло, привязал поводья к правой культе и улыбнулся.
- Какой дьявол тебя послал? - сиплым голосом спросил Дайрут.
- Никакой, - усмехнулся мальчишка, что-то жевавший, отчего речь его была отрывистой. - Я сам решил это сделать. Ради себя. Чтобы знать. Хоть ты и изменился. Кроме того, лошадь все равно плохая. Старая и хромает, а я любил ее. В ближайшее время ее бы прирезали.
После этих слов Усан хлопнул кобылу по крупу, развернулся и пошел обратно в сторону лагеря.
Едва животное тронулось, как Дайрут потерял сознание - то ли лошадь чувствовала, что ей не стоит возвращаться в лагерь, то ли боги в этот момент решили вмешаться, - но в любом случае, очнувшись, Верде обнаружил себя довольно далеко от перешейка.
В мешке, пристегнутом к луке седла, лежали финики, сухой, заплесневелый хлеб и вяленое конское мясо, а рядом с полуразвязанным мешком болтался бурдюк с водой, продырявленный у горлышка.
Вынуть хоть что-то из мешка культями, да еще на ходу, он не сумел, и сын первого полководца Империи почти засунул голову в мешок, чтобы достать зубами кусок конины. Затем склонился, рискуя выпасть из седла, чтобы напиться из дырки в прижатом коленом бурдюке.
Ничего действительно нужного, чего бы хватились или без чего бы не обошелся он сам, мальчишка не отдал: истертое седло со стременами, еда, какую добыть легко, дырявый бурдюк, хромая старая лошадь.
Можно было не сомневаться - если бы у Дайрута осталась хоть одна рука, среди подарков оказалась бы выщербленная сабля со сломанной рукоятью.
Следующие несколько дней он провел в седле, и это стало тяжелым испытанием и для него, и для животного, которое шло все медленнее, а дышало все тяжелее. Но, свалившись с лошади, Дайрут не смог бы взобраться обратно, поэтому он и ел, и пил, и спал, и справлял нужду в седле.
Дважды его замечали грабители, но подойдя ближе и обнаружив зловонного калеку на полудохлой кляче, предпочитали оставить его в покое.
Он был похож на сумасшедшего дервиша - одного из тех, кого сам так недавно вешал на деревьях.
Дайрута всегда выводили из себя косматые и грязные оборвыши, на всех углах оравшие о скором конце света. Хан Разужа любил их, и при нем нельзя было даже думать о том, чтобы тронуть безумцев, но, как только хан сменился, их всех переловили и отправили на тот свет.
От первой деревни его лошадь криками отогнали дети, во второй - история повторилась с той лишь разницей, что сердобольная бабка сунула в мешок недавнему хану небольшой кусок хлеба, сделанного из чего угодно, но только не из зерна: там была лебеда, крапива, древесная кора и, возможно, мука из рыбьих костей. Приложив немыслимые усилия, Дайрут вцепился зубами в подарок, кое-как поднятый коленом и обрубком почти до верха мешка.
К его собственному удивлению, он понемногу выздоравливал, раны на руках рубцевались, силы возвращались в тело, и только разум словно впадал в апатию. Перед глазами иногда вставал окровавленный отец и укоряюще мотал головой, и тогда ничего не хотелось делать.
Больше всего Дайрут желал, чтобы его остановили не слишком брезгливые разбойники, скинули с кобылы и прирезали.
Но однажды лошадь, так и оставшаяся для него безымянной, наклонилась перед ручьем, чтоб напиться, ее копыта подломились, она встала на колени, а через несколько мгновений завалилась на бок.