Нечего и говорить, что после уничтожения крепости волшебное воздействие его вежливости многократно усилилось. Просьба мастера была равнозначна приказу князя, и это мне нравилось все меньше и меньше. Например, сегодня, проснувшись поздно, я обнаружил, что всех до единого солдат Перегрин еще утром услал в деревню за новой партией кирпича. "Я нарочно снарядил всех, чтобы скорее погрузили и вернулись", - сказал он мне. Посмеявшись, я ответил, что если они и вернутся сегодня, то наверняка поздно вечером, очень довольные и очень пьяные. Но скорее всего они явятся завтра утром, проспавшись. Так или иначе, каждый из них получит от меня по морде, и виноват во всем будет только уважаемый мастер. Додумался - парней в деревню. Козлов в огород.
"Я не знал", - сказал Перегрин и ушел расстроенный.
Ничего-то он не знал, кроме своей архитектуры и своих таинственных манипуляций. Западная башня стала теперь в точности такой, какой была задумана - с высокими окнами и лестницей, закручивающейся справа налево, а не слева направо, как раньше. Я ничего не имею против высоких окон, и лестницу такую мне, левше, оборонять в случае чего гораздо удобнее. Не нравилось мне только, что он устроил повсюду какие-то ниши, в которые помещал разные финтифлюшки, выточенные из дерева, время от времени их менял и строго запрещал к ним прикасаться.
Не утерпев, я спросил, для чего это нужно, и за ужином Перегрин все подробно объяснил. Когда подошел к концу второй кувшин вина, мне было ясно абсолютно все. Правда, наутро я ничего вспомнить уже не мог, кроме застрявшего в памяти слова "баланс", и смутного ощущения, что затейливые штуковины как-то связаны с работами, ведущимися снаружи.
Он всегда очень охотно объяснял, если его спрашивали. Ему нравилось, что он знает так много таинственного, пугающе непонятного и может своим объяснением сделать все это простым и безобидным. Правда, иногда оказывалось, что объясняет он самому себе. Он мог прерваться на полуслове и начать бормотать что-нибудь вроде: "…да, но если так, то получается сразу два незамкнутых контура! Так вот почему…" После этого он мог продолжить свою речь, а мог выхватить мел и начать чертить, забыв обо всем на свете.
Перегрин чертил много, как одержимый - пером на бумаге, углем и мелом на стенах, прутиком на снегу, щепкой по грязи. Линии были гибкие, тонкие и неправдоподобно ровные. Перегрин оценивающе рассматривал рисунок и либо качал головой и стирал, либо говорил "угу", и озарялся улыбкой. Один чертеж из тех, что на бумаге, был похож на диковинный цветок. Оказалась это всего лишь лестница в подземелье главной башни. Я листок у Перегрина отобрал и положил к себе в сундук. Не знаю, зачем.
Все в округе считали Перегрина колдуном. Не знаю, чем ему удалось пронять весь тот сброд, который я согнал на строительство, но они действительно верили, что создают нечто небывалое, волшебное и несказанно прекрасное. Иногда работа и впрямь напоминала магический ритуал, в котором каждое движение и слово было исполнено таинственного смысла, поэтому лишних движений и слов не было, дело шло без заминок и суеты. В такие дни Перегрин носился между тяжеловесными строителями, стремительный и легкий, как пламя, и, казалось, ухитрялся быть в нескольких местах сразу.
После того, как строители, закончив дневные труды, удалялись в деревянные сараи, возведенные специально для них неподалеку, Перегрин еще долго лазал по стройке и что-то там измерял и проверял. Фиделин говорил, что мастер иногда принимается беседовать не то с самим собой, не то со стенами, не то с кирпичами, и выражается при этом весьма романтически. К ужину он возвращался в башню, усталый и молчаливый, равнодушно съедал все, что подкладывал ему на тарелку Фиделин, и, бывало, засыпал тут же, за столом. В таких случаях Фиделин все порывался унести его на руках, как носил когда-то меня. "Да вы что…" - сонно бормотал Перегрин и, пошатываясь, уходил сам.
Была у него одна особенность, о которой, похоже, знал я один, и от которой мне становились не по себе. Случалось это раза три или четыре - Перегрин о чем-то задумывался, а может быть, просто давал волю своему лицу, и оно неуловимо и странно изменялось. Начинало казаться, что он намного меня старше и знает что-то такое, чего мне и в голову никогда не приходило. Стоило окликнуть его в такой момент, и к нему возвращалась всегдашняя его улыбка и мягкое выражение глаз, а я еще долго потом приглядывался…
Фиделин относился к нему крайне трепетно. Называл его "сынок", был всерьез озабочен его худобой и бледностью, кормил какими-то жуткими на вид сладостями собственного приготовления и служил ему ревностнее, чем мне, за что не раз получал по горбу.
Был у Перегрина еще один большой приятель - деревенский умелец, который в детстве сиганул с крыши на самодельных крыльях, покалечился и теперь сидел безвылазно дома, вырезая из дерева игрушки, украшения и все, что в хозяйство годится. Финтифлюшки в нишах Западной Башни были его рук делом.
Вчера Перегрин приволок очередное его творение - деревянный шар, пористый и ноздреватый, выточенный из цельного куска. Внутри виднелись извилистые ходы, гроты и пещеры. Выглядело это на редкость омерзительно. Сияющий Перегрин сказал, что это именно то, что нужно, везет ему здесь на талантливых людей. Обычно все непонятные детали мастер делает сам, но такое, конечно, под силу только великим. Я ответил, что раз он строит замок, то по всем законам природы великими вокруг должно просто кишеть. Возьмем, к примеру, меня…
Из приятной полудремы меня вывели пронзительные крики и ругань под окном - полуденный перерыв закончился.
- Ой, опять Верзила, - сказал Фиделин с тревогой.
Я подошел к окну. Внизу, под лесами главной башни собиралась небольшая, но плотная толпа. Чавкая по грязи, рысью подбегали опоздавшие. В центре, на пятачке свободного пространства, стояли друг против друга Перегрин и чудовищных размеров рыжий мужик с лопатой. Перегрин напряженно улыбался. В руках у него что-то белело, кажется вчерашний шар. А мужик, опершись на лопату и выставив вперед багровую морду, орал:
- Не полезу! Хрен тебе! Думает, "пожалуйста" сказал, так я и полезу! А я не полезу!
Перегрин отвечал тихо и неразборчиво, только один раз явственно послышалось: "Да пойми же ты…" Бедняга как всегда хотел, чтобы его поняли. Будь здесь кто-нибудь из стражи, мужик бы этот без разговоров полез хоть в преисподнюю. Но вам, уважаемый мастер, желательнее, чтобы солдаты в деревне кирпич грузили. Так что, давайте, выпутывайтесь сами.
Зрители гоготали. Мужик вопил, что много тут над ним командиров, которых он, Верзила, соплей перешибить может, и давно пора бы всем этим недоноскам пойти куда подальше, и дать Верзиле свободу трудиться, как он хочет, и уж без них-то, командиров, Верзила горы свернет. Перегрин что-то негромко ответил, и зрители повалились друг на друга от хохота. Свободолюбивый труженик нечленораздельно взревел и взял лопату наперевес. Перегрин отступил на шаг, другой, но дальше было некуда - веселившийся народ и не думал выпускать его из круга. Перегрин беспомощно оглянулся. Я схватил меч и кинулся во двор. Врезавшись в толпу с разбега, я очутился за спиной мужика очень вовремя: он уже размахнулся.
- Не надо! - крикнул Перегрин, и, подстегнутый этим криком, я с ходу всадил меч Верзиле под лопатку. Он подавился очередным своим ругательством и застыл. Рванув меч на себя, я свободной рукой пихнул его в спину. Он грохнулся к ногам Перегрина, как медная статуя, даже земля загудела, и больше не двигался. Я обвел взглядом притихшую толпу, всех этих низколобых и коренастых ублюдков и сказал негромко и буднично:
- Так будет с каждым, кто посмеет хоть раз возразить мастеру. А теперь работать. Представление окончено.
И они разошлись. Охотно и торопливо. Никто не задержался возле мертвого тела, никто даже не взглянул, словно это была давно знакомая часть пейзажа. Перегрин не двигался, глядя на поверженного Верзилу с ужасом. Мне захотелось сказать что-нибудь ободряющее, вроде "не беда, малыш, все хорошо, что хорошо кончается". Но он вдруг поднял на меня огромные потемневшие глаза, и все, что я хотел сказать, застряло у меня в горле.
- Что вы наделали? - произнес он. - Что вы наделали?
- Я тебе помог, - не совсем уверенно ответил я.
- Кто вас просил? - горестно сказал он. - Я ведь крикнул вам, что не надо… Вы сами не понимаете, что вы наделали.
- По-моему, - сказал я, сдерживаясь, - я только что спас тебе жизнь. Но если ты недоволен, обещаю, что этого больше не повторится.
С этими словами я пошел к себе, держа на отлете окровавленный меч. Не задумываясь, походя осквернить благородное оружие и вместо благодарности за спасение жизни услышать такое. Поздравляю, князь.
Приказав Фиделину принести вина, я долго с отвращением вытирал клинок, потом подошел к окну с кубком в руке. Верзила в одиночестве лежал посреди двора. Народ суетился на лесах. Перегрина не было видно.
- Уберите падаль! - яростно заорал я.
Впору было напиться, что я и сделал. Пропади пропадом все перегрины на свете. Верзила заслуживал самое большее веревки. Висеть бы ему на какой-нибудь балке другим в назидание. Так нет, полез князь позориться. С фамильным клинком на мужика с лопатой.
- Ваше здоровье. - сказал я и чокнулся с кувшином.
Когда сгустились сумерки и вино подходило к концу, я был умиротворен, смягчен и благодушен. Вылив остатки в кубок, я услышал вдруг быстрые шаги на лестнице.
Дверь распахнулась и в комнату вместе со сквозняком ворвался Перегрин. В руках у него был все тот же шар, а в глазах такой ужас, будто только что при нем поубивали по крайней мере десяток Верзил, и к ним впридачу дюжины две женщин и детей.
- Князь, - молвил он, задыхаясь от бега, - все гораздо хуже, чем я предполагал.
- О, малыш… - протянул я. - Стоит ли так убиваться из-за какого-то толстого ублюдка. Плюнь ты на это все. - Я показал, как надо плюнуть. - Садись давай. Правда, я тут почти все выпил…
- Выслушайте, пожалуйста, - сказал он.
Изо всех сил стараясь говорить спокойно, он поведал мне, что в подвале центральной башни есть некий саркофаг, закрытый каменной плитой. Нужно его открыть и положить внутрь шар. В левый дальний угол, очень плотно к стенкам. Сделать это надо было еще утром, и мог это сделать только Верзила, и кроме него…
- Эту работу может выполнить любой, - закончил я снисходительно. - Если он, конечно, не такой дохлый цыпленок, как ты.
Он с досадой замотал головой.
- Только Верзила. И кроме него, пожалуй, только вы. Но насчет вас у меня серьезные опасения.
- Надорвусь, думаешь? - Я захохотал.
- Не в этом дело. Физическая сила - далеко не главное. Я не хочу подвергать вас опасности и никогда не обратился бы к вам, но сейчас выбирать не приходится. Вскоре остановить все это будет уже невозможно.
На вопрос о том, что это за "все это", Перегрин ответил, что замок, кажется, решил, что его строят неправильно и готов избавиться от всего, что мы тут нагородили.
Я рывком поднялся из-за стола. Меня качнуло. С грохотом опрокинулась скамья. Перегрин глянул на меня с сомнением, но затем пробормотал "может, это и к лучшему" и устремился к двери.
Мы спустились по лестнице, где Перегрин велел мне захватить факел, миновали темный пустой двор и остановились под лесами центральной башни. Накрапывал дождь. "Сюда", - сказал Перегрин и нырнул в низкий проем в стене. Я последовал за ним и чуть не врезался лбом в еще одну стену. Вперед хода не было, зато справа была узкая винтовая лестница, уводившая вниз. "Скорее", - шепнул Перегрин из темноты.
Ступеньки были слишком мелкие. Я семенил, оступаясь и придерживаясь за стену. Через несколько поворотов все это, наконец, кончилось, и, свернув в полукруглую дверь, мы оказались в сердцевине башни.
Это было круглое, гулкое помещение, почему-то очень холодное. Свет факела выхватывал из темноты часть стены, каменные плиты пола, и валявшуюся неподалеку деревянную лестницу. Перегрин проворно схватил ее и подтащил к открытому люку в полу.
- Все нужно сделать быстро, - сказал он, спуская лестницу вниз. - Я буду здесь, рядом. Если что, кричите, не стесняйтесь.
Я поставил ногу на ступеньку и ясно понял, что лезть никуда не хочу. Неуютно стало мне и тревожно, особенно после предложения кричать, не стесняясь. Но главная неприятность состояла в том, что я стремительно и неумолимо трезвел. Однако, отступать было некуда, Перегрин сказал "с Богом", и я полез.
Очутившись в каком-то глухом закутке, я сделал шаг вперед, тут же больно ударился коленом и выругался. Перегрин втащил наверх лестницу и свесился из люка с факелом в руке. Саркофаг стоял прямо передо мной. Он занимал почти все пространство, вплотную примыкая к трем стенам. Плита на нем лежала довольно массивная. Я потоптался, не зная как подступиться.
- Нужно открыть, как книгу, - сказал Перегрин. - Справа налево.
Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар.
- В дальний левый угол, - напомнил он.
И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным застоявшимся холодом.
- Кладите быстрее, - сказал Перегрин.
- Куда же класть, дна-то нет, - тоскливо отозвался я. - Разве что бросить.
Последовала пауза и Перегрин спросил изменившимся голосом:
- Вы что… действительно не видите дна?
Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.
- Скорее! - тревожно закричал сверху Перегрин.
Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то - холод, темнота и боль.
- Свети! - крикнул я.
Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет вселенной - в колодце вровень с краями стояла плотная непроглядная темень. Медленно, очень медленно я дотянулся до угла. Шар коснулся черной поверхности.
- Только не бросайте, - умоляющий голос Перегрина послышался словно издалека. - Осторожнее.
И вдруг шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного рукодельца кануло вниз во мгновение ока. И померещилась мне вдруг ночь и хищная пустота темной равнины, и таким ужасом захлебнулось мое сердце, что я отпрянул и заорал:
- Эй, лестницу!
- Руку давайте! - Свет наверху померк, и горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.
Через минуту я уже был наверху и сидел, прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.
- Как вы? - спросил он шепотом.
Я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, сказал, что я молодец и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.
- Нет-нет! - воскликнул Перегрин. - Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.
- К-кто? - спросил я, разжав, наконец, зубы.
- Замок. Я понимаю, вам страшно…
Я круто повернулся и подошел к нему вплотную.
- Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?
- Вам страшно, я ведь вижу, - мягко ответил Перегрин.
- Ты ошибаешься, - ледяным тоном произнес я.
- Возможно, - легко согласился он.
Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга.
- Видите ли, - начал он, - Я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Я не имею в виду реальную опасность. Эта опасность - изнутри. Страх ведь находится внутри нас.
- Ну? - отозвался я. Разговор этот был мне неприятен.
- Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека.
- Дураки страха не боятся, - усмехнулся я. - А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло.
- Да, пожалуй, - сказал он, помолчав. - Я сам виноват, не удержался, поддразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, - поправился он. - Да и вы вполне могли словом его остановить. Одним словом.
- Каким? - поинтересовался я.
Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.
- Постой, - спохватился я. - Ты сказал, что годятся только я и Верзила. Так?
Он сразу понял, к чему я клоню, и заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси Бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно - дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы симпатизирует он мне и потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а так, слегка.
Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав, и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким, и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание - оно здание и есть, и говорить о нем, как о живом человеке, по крайней мере, смешно.
- А вы вспомните, - сказал Перегрин, - вспомните что произошло, когда вы оказались внутри невидимой стены. Вы упали в обморок.
- Ну, - подтвердил я с крайним неудовольствием.
- Я, между прочим, тоже чуть не упал в обморок, когда вы на меня закричали: колдун, сожгу… Помните?
- И что?
- А то, что колдуном вы меня не считали, а просто хотели напугать. Это я потом понял. Так вот замок ваш - так же. Он уже тогда знал, что вы свой, однако врезал вам изо всех сил.
Потом он сказал, что когда у него возникают трудности с замком, он сразу вспоминает меня, и поступает так, как поступил бы, имей дело со мной.
- Так значит, я, по-твоему, непредсказуемый и жестокий. Не видал ты жестоких князей, вот что, - сказал я.
- Я видел много разных людей. - Он улыбнулся. - Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Не о вас. Например… Вы знаете, я всем башням дал имена. Западная - Свеча. Восточная - Чудище. Северная - Белый Ветер. Южная - Алая. А эта - он показал глазами вверх - Зунта.
- Зунта? Почему?
Он смущенно опустил голову и сказал, что так зовут одну девушку, которая живет очень далеко отсюда, во Флангере, а почему он назвал башню в ее честь, он не знает.
- Ясно, - сказал я. - Хорошенькая?
Вместо ответа он выудил из кармана мелок и быстрыми движениями набросал на темной плите пола тонкий острый профиль.
- Ничего, - одобрил я. - И ловко же ты рисуешь, однако.
- Кажется, с закрытыми глазами мог бы ее нарисовать, - ответил он тихо. - А она меня и не помнит, наверное.
- Все может быть, память-то девичья. Кстати, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, у меня была женщина по имени Зунта.
- Правда? - просиял Перегрин.
Я рассказал, что была она служанкой в замке моего отца, и что я уже не помню, как там у нас все приключилось в первый раз. Смешная была тетка - огромная, мягкая, и всегда забавно так, плотоядно урчала, когда я в нее зарывался.
Перегрина покоробило.