Тогда сотник приказал тем, кто остался вне окружения, развернуть коней и бежать. Он повел их вниз по склону, все более и более крутому, сквозь ельник, в долину озера. Там, на другом берегу, острый взгляд его различил две тропы, которыми лошади могли выбраться на кручу. Это были даже не тропы, потому что никто их не протаптывал. Это были пути, которыми сотник собирался пройти по склону, наверняка венны не смогли бы в должном числе встретить мергейтов наверху, дабы сбросить мергейтов обратно. У них попросту не хватило бы сил окружить весь берег озера, а у пеших не хватило бы времени преодолеть три версты до него после кипевшего еще боя, который был окруженными заведомо проигран.
Там, где склон становился наиболее крутым, ельник заметно поредел, на что и рассчитывал Бильге. Огромные валуны, коими изобиловали здешние края, прорывали слой земли, тонкий на скате, высовывая красные и бурые свои тулова наружу, спихивая в стороны слабые, но цепкие елки. Бильге сознавал, что, если внезапно здесь начнется обрыв, его воины и он сам попросту сорвутся с него и кони поломают ноги, после чего их останется лишь добить, чтобы не мучились. А потом быть изловленными веннами, потому что из котловины черного озера нельзя уйти незаметно. Бильге вел свой отряд не прямо вниз, а змейкой, резко разворачивая коня там, где склон становился вовсе неодолимым для лошади.
Сверху посыпались стрелы - это погоня достигла верхнего края откоса. Одна из стрел пробила на сотнике войлочную шапку, другая скользнула по седлу, не причинив вреда лошади. Другим не выпала такая удача, и он услышал, что позади кто-то упал с коня, что упал конь, и следом увидел, как задевая о елки и ломая бересклет, катятся вниз, все быстрее и быстрее, тела людей и упавшие кони. Бильге увидел, что можно, если умело управиться с лошадью, спуститься на уступ под почти отвесным склоном, нависающим к тому же над этим уступом, и стрелы там не смогут достать его и его людей. Он пустил лошадь почти прямо вниз. Та, послушная воле хозяина, переступая с великой осторожностью, напрягая передние и подгибая задние ноги, прошла несколько шагов по крутому скату, а потом не выдержала, сорвалась и, чтобы не упасть, вынуждена была скоро перебирать ногами. Сотник пролетел на лошади несколько саженей вниз по склону, и тут лошадь, спасая свою жизнь и жизнь всадника, выпрямилась, выровнялась и, пробежав десяток шагов по уступу поперек склона, оказалась под отвесной стеной плотной черно-бурой земли, из которой торчали корни и камни. Стена уходила вверх на четыре сажени, сверху нависали трава, кусты бересклета, торчали кривые елки. Дальше спуск становился менее крутым, и держали землю на нем уже не худосочные елки с ржавой хвоей, а осины и черная ольха, скрывая склон в своих густых зарослях.
Вслед за Бильге несколько воинов смогли повторить его действия и теперь тоже были на время в безопасности. Сверху доносились победные возгласы веннов: должно быть, Бильге оказался прав и кольцо окружения так и не удалось разорвать. Серые псы стаей одолели большого черного волка. Бильге же на время приструнил того древнего зверя, что сидел у него внутри, потому что лошадь начинала бояться, чувствуя, что на спине вместе с хозяином-человеком сидит еще кто-то, который пахнет волком. Даже не пахнет, а ощущается как волк. Лошадь страшилась волка на спине, но не смела ослушаться хозяина, и долго нести двойной груз она не могла. Впрочем, волчье чутье теперь не было необходимо. Бильге, дождавшись, пока все, кто мог, собрались около него, выбросил вперед руку и, указывая на те два пути, коими им предстояло подняться на кручу с другого берега черного озера, сказал: "Если мы поднимемся на этот склон, наши души на семи небесах и десяти землях поднимутся выше" - и пустил лошадь вниз, нарысью, в заросли ольхи и осины. Дюжина всадников последовала за ним.
Внизу, под откосом, куда должны были сорваться тела их соратников, сбитых стрелами, они нашли только пятерых, утыканных стрелами, с пробитыми головами и спинами. И шесть лошадей - трех убитых и двух со сломанными ногами. Бильге спрыгнул на землю и сам перерезал животным глотки. Остальные, наверное, застряли где-то на склоне. Судя по тому, что ни стонов людских, ни ржания раненой лошади не было слышно, все они нашли скорую смерть. Одна лошадь сумела уберечь ноги и ребра и теперь была здесь, переминалась с ноги на ногу.
- Возьмите у них стрелы, - сказал Бильге, кивая на убитых. - И оружие, что подороже. Вернем их семьям. Оружие стоит дорого. За его цену можно купить пару верблюдов и не бедствовать.
Сам он отстегнул пояс одного из воинов первого десятка. На поясе висели кисет-карман, содержимое коего некогда было осматривать, железные, медные и серебряные обереги, простой маленький ножик с костяной рукоятью, кинжал из Аша-Вахишты в ножнах, украшенных бирюзой, и сабля с вороненой рукоятью, отделанная зернью и чеканкой. Три лишних тула со стрелами Бильге приторочил к своему седлу.
Сверху уже не стреляли, потеряв мергейтов из виду. По склону, похоже, тоже никто не решился спускаться за ними. Бильге с довольством ухмыльнулся: волк-предок не подвел его и на этот раз. За озером - он знал это - должно было располагаться селение веннов, и стояло оно на самом берегу большой реки. В селение Бильге идти не собирался: дюжины воинов для этого не хватило бы, потому что веннское селение - это, конечно, не каменная крепость манов, но и не одинокое мергейтское кочевье. Бильге нужен был путь к большой реке, до которой оставалось не более десяти верст. За рекой была воля.
Мойертах понял, что мергейтский сотник перехитрил-таки его и едва не спас свою сотню. Если бы он, Мойертах, опоздал на несколько десятков саженей, вся почти сотня утекла бы от него, как вода, под обрыв, в долину Нечуй-озера, и лови потом крылатую конницу мергейтов по всем откосам. Берега озера хоть и круты, а пару путей наверх Мойертах мог приметить даже отсюда, с противоположного берега.
Позади, однако, кипел еще бой: венны под предводительством Охляби добивали степняков, не давая никому вырваться. Мойертах распорядился, чтобы трое остались сторожить здесь, следить, не мелькнут ли где внизу войлочные шапки мергейтов, а сам с остальными всадниками помчал назад, полагая, что за то краткое время, пока они вели погоню, тесноты в бою поубавилось и их мечам есть где разгуляться.
Так и вышло: венны перекололи и порубили добрую половину из тех почти шести десятков мергейтов, что принуждены были сгрудиться в кучу, препятствуя друг другу. Когда же окруженные мергейты уменьшились в числе, почитай вдвое, они смогли наконец выровняться в кольцо, и теперь, кружась волчком, это конное кольцо стало теснить окруживших его пеших в том направлении, куда окруженным было нужно, при этом грозя в любом месте собраться вдруг из кольца в строй и ударить, напрячься, прорвать окружение. А пешим поспевать за конными было тяжко, и, того гляди, победа могла быть упущена. Пятеро всадников-веннов, среди коих был Охлябя, три десятка мергейтов не сдержали бы.
Мойертах и здесь оказался кстати. Собрав своих вельхов и тех веннов, что с ним остались, он построил их клином и, когда пешие согласно расступились, рванулся на мергейтское вертящееся кольцо. Конь его легко перемахнул через лежащие на земле тела убитых воинов и лошадей, через торчащие из них стрелы и копья, хлюпала под копытом загустевшая уже кровь, и мергейты, что оказались разом всего в двух саженях, уже не казались грозными и непобедимыми, волками с железной шерстью, как было еще три седмицы назад. Теперь Мойертаху виделись в мергейтах не волки и не дикие кабаны, от коих предречена была погибель стране холмов. Сбившиеся в окружении степняки походили скорее на табун лошадей, в котором нет вожака.
Вельх, забыв на некоторое время о том, что перед ним живые люди, поднял свой меч, отточенный водой многих веков, протекших над ним. Стальной тростниковый лист, уснащенный витой золотой насечкой, на вершине черена имел не яблоко, но крепкое золотое кольцо, на коем укреплены были три самоцвета: смарагд, яхонт и синий лал. Внутри же кольца сплетал три золотых листа росток кислицы. В самой середине же острым краем торчал неведомой природы черный камень, что был тверже адаманта. Его Мойертах нашел однажды во чреве рыбы, изловленной им вдали от берегов. Камень сей не брал ни один резец, и оставалось только вставить его в черен меча. Был камень удивительно, блестяще черен, и разве вода Нечуй-озера была столь же сияюще черна, если смотреть на нее с обрыва при полной луне. Такой оживил бы золото или серебро в большой женской фибуле, если бы поддавался огранке. Но, знать, судьбой его было послужить оружием. Мойертах задумывался иной раз, каков был бы меч из камня сего?
Мергейты не успели перестроиться для отражения конной атаки. Мойертах сразу отрубил первому же воину руку вместе с саблей, отбросил в сторону саблю мергейта, очутившегося рядом и метящего ему под пояс, тычком мечного острия прободил мергейту с отрубленной кистью горло и, отклонив немного бег коня вправо, прорвался в середину того круга, что образовали мергейты. И, не останавливаясь, не дожидаясь, пока его окружат, пролетел немногие сажени пустого пространства, что были внутри этого круга, и вспорол мергейтский строй изнутри, в три удара покончив со своим новым соперником, раскроив ему тело от шеи до сердца.
В эту брешь прорвались и остальные всадники, и теперь уже они образовали в кругу мергейтов свой круг, а вельх, пробившись снова наружу, теперь бился сразу с двумя степняками. Среди тех, кто владеет мечом, есть такие, кто пишет те знаки острием меча при каждом приеме. Мойертах был из них, невидимые письмена его меча были осмыслены, из них можно было составить трактат, и воздушные фигуры, созданные лезвием, походили на рисунок морских волн. Среди мергейтов же он встречал много воинов, умевших биться, и совсем немного тех, кто мог рисовать острием сабли. У мергейтов не было знаков для письма и чтения, но те, кто умел, рисовали узоры ковров и одежды кочевников, а также дороги степных ветров и следы зверей, рассыпанные по первоснежью. Сейчас таких не было, и Мойертах легко одолел противников. Кольцо, последний притин обороны мергейтов сотни Бильге, было раздавлено, порвано и смято в двойном кольце вельхов и веннов. Уйти не смог никто, и никто не был пощажен. Впрочем, никто не просил пощады.
Мойертах опустил в ножны свой клинок, вытертый о рубаху поверженного им степняка. Сам он опять не получил ни единой раны. Вельх верил, что, покуда соблюдает равновесие на видимых по эту сторону холмов только ему весах, ни клинок, ни стрела ему не страшны. И весы мира, построенного им вокруг себя, отвечали верным весом: за всю войну у Мойертаха не было ни царапины.
- Скажи, Мойертах, правда ли, будто Зорко Зоревич с убитых мергейтов снимает рубахи и пишет по ним буквицы? - это подъехал Охлябя.
Кольчужный доспех на нем был где разрублен, где поврежден, а шуйца ниже локтя была ранена глубоко, и рана сочилась кровью сквозь наскоро наложенную повязку.
- Правда, - ответил Мойертах. - Только он на тех пишет, какие сам добыл. Что мы здесь собрали, ему не подойдут.
- Вот как? - усмехнулся Охлябя. - Значит, не каждая рубаха ему подходит? А что пишет, не скажешь ли?
- Книгу творит, - пожал плечами Мойертах. - В ваших краях пергамент раздобыть нелегко.
- Книгу… - повторил Охлябя. - А вроде и воюет не худо, и искусник, поговаривают, не из последних был. Отчего отсюда к вам ушел?
- А ты его, Охлябя, сам спроси, - посоветовал Мойертах. - У нас его за чужестранца не считают. А у вас, как я погляжу, точно на гостя смотрят.
- А это ясно станет, когда он к Серым Псам вернется в печище, - молвил Охлябя, морщась, будто от досады, на деле же - от боли. - Я заглядывал в то, что он пишет, но ни буквицы разобрать не могу.
- Он по-аррантски пишет, иной раз на вельхском, - пояснил Мойертах. - На веннском редко.
- Отчего ж так? - удивился Охлябя. - Слов, что ли, ему мало?
- Мало, - кивнул вельх. - Есть слова, коих на веннском нет.
- Ведаю, - кивнул Охлябя. - Вельхским мечам в нашем языке названия нет. Да нешто этих слов столь много?
- Немало, - подтвердил вельх. - Но того паче то, Охлябя Снежанич, что мыслить надо по-аррантски, чтобы ту книгу составить, какую Зорко пишет. И писать, значит, тоже по-аррантски.
- Это зачем еще такая блажь? - не понял Охлябя. - Или венны думают иначе?
- Иначе, - опять подтвердил Мойертах. - Я венскую песню на вельхский переложить могу, но петься она не будет. И книги так же. Они вроде песен, только зело великих.
- Что ж, дело доброе, и о нас, глядишь, худого не напишет, - кивнул Охлябя. - Да вот венны этой книги не прочтут. Его и без того Зорко-вельх величают иной раз, за глаза, а меж тем у него мать жива и родня. Словно заново человек в ваших краях родился, а может, подменили его. Молодые его слушают, а я и пробовал, и вроде складно говорит, а понять не могу. Только тогда и чую его своим, когда он за меч берется.
- Братство по мечу в наших холмах - высокое братство, - отвечал вельх. - Не думаешь ли, что молодых за собой в наши холмы уведет? - спросил он Охлябю.
- Увести не уведет, - отверг такую возможность венн. - Другими - сделает, пожалуй. До сего времени дети на отцов были похожи. Теперь время меняется.
- Это не странно, - откликнулся Мойертах. - В холмах время менялось столько раз, что загустело и почти остановилось. У вас отныне будет два времени - а это не так и много, - и вы станете старше. Твои дети будут старше тебя и мудрее, хотя это и кажется необычным. Только не заставляй их повторять твои неудачи, иначе они запомнят только их, а об удачах забудут. Тогда ты умрешь для них, и у них опять останется только одно время, которое они плохо знают.
- Мудрено ты говоришь, Мойертах, - кивнул Охлябя. - Наверное, и вправду только по-аррантски об этом короче молвить можно. Но я твои речи понял. Видно, ты и прав, только от правоты твоей не проще. Оттого, что изменить ее нельзя.
- Причины менять не вижу, - возразил вельх.
- И то верно, - примирительно закончил Охлябя, не желая длить этот беззлобный спор, в коем никто из спорящих не смог бы ни убедить, ни обидеть другого, потому как ни к одному, ни к другому не стремился. - Братство по мечу - ладное братство, это ты точно сказал. Что с теми мергейтами, кто из окружения утек?
- Дюжина и еще один под откос на озеро спустились. Остальных мы стрелами побили. Теперь тех на другом берегу ловить следует. Сотник с ними ушел.
- Хитрый волк, - с ненавистью и вместе с тем с уважением рек Охлябя. - И он попадется. Кто ловить пойдет?
- Никто пока, - отвечал Мойертах. - Здесь наши мечи не сломились, а окрепли вместе. И о братстве меча ты справедливо рассудил. Ныне идем на помощь Зорко. Или Плещею Любавичу.
Лист первый
Зорко
Когда мергейты, что споро расчислили, где находятся два десятка его конных людей, и едва не перестреляли их вслепую, вдруг куда-то провалились, Зорко уразумел, что они наткнулись на засаду, которую выставил в лесу Мойертах, и хитроумному вельху удалось увести за собой эту сотню, воеводствовал над коей невысокий и немолодой уже мергейт, с длинными смоляными волосами, заплетенными в три косицы, смуглый, с узким, как сабля, лицом. Его Зорко опасался больше всех и даже уверенней себя почувствовал, когда тот исчез в лесу, хотя Мойертаху завидовать теперь было не в чем.
Бездельничать Зорко, однако, не дали. Едва умчалась вправо от тропы, ведшей прямиком к озеру, одна сотня степняков, преследуя вельхов, как по той же опушке, где стоял Зорко и его отряд, опять застучали копыта.
- Сотня, - определил Неустрой на слух.
- Две, - возразил Саврас.
Ему Зорко верил больше: Саврас лучше знал лошадей и мог иной раз по звуку дыхания лошади опознать, какова она с виду.
- По поляне идут, не таятся, - заметил Кисляй.
- Десяток на поляну. Выстрелить раз, и мигом обратно, - велел Зорко и сам первый тихо, но резко сжал Серой бока, давая ей знать, что бежать следует скоро, да недолго.
Поляну заливал солнечный свет, приглушенный в сажени от опушки густой уже весенней листвою. Время было за полдень, и солнце светило в затылок веннам, а мергейтам в глаза, и те не сразу сообразили, что перед ними, в тридцати саженях, возникли не тени всадников, мреющие в ярком мареве лучей, а самые настоящие всадники. Любой мергейт мало того что искусно стрелял из лука, натягивая до уха тугую тетиву, но умел еще и защититься от стрелы лучше любого иного воина. Но когда стрела летела по солнечному лучу, да еще со столь малого расстояния, да еще ты сам наметом шел ей навстречу, никакое умение не могло спасти от гибели. Все десять стрел попали точно туда, куда метили венны. Зорко сбил с седла высокого и черного, как ворон, мергейта в черном халате десятника. Взвилась пыль, затопотали оставленные всадниками кони, мелькнули падающие тела, а мергейты, скачущие следом, приостановились. Но во второй раз натягивать тетиву Зорко не решился, ибо, не успев скрыться назад, под защиту деревьев, мигом получил бы вместе со своим десятком стрелы от целой сотни врагов, и тогда участь его была бы незавидной.
Десяток юркнул в лес.
- Назад, поспешаем, - выдохнул Зорко, чтобы криками не показывать степнякам, где же они на деле находятся. Ответные стрелы застучали по стволам, зашуршали, пронизывая листву, но вреда не причинили - слишком уж наудачу были эти выстрелы.
Два десятка всадников развернулись широкой дугою, но так, чтобы каждый удалялся от соседа сбоку не более чем на пять саженей, и они пошли нарысью, не набирая пока ход.
- Вижу! - воскликнул Кисляй.
Это был знак: первый, кто увидит преследователей, должен был об этом объявить, зане это значило, что и мергейты заметили их. После этого рассуждать уже не приходилось: Зорко обо всем предупредил еще поутру, и каждый сознавал, как должно себя вести, если бой повернется так или иначе. Дюжина из двух десятков, и в их числе Зорко, развернулись и, сколь могли, быстро кинулись на врага. Горькая удача получить в лицо стрелу поджидала каждого, но не всех из этой дюжины, и уловка оказалась верной: рядом с Зорко, в трех саженях ошую, упал с пробитым стрелой лбом Завид, ровесник Зорко, с которым он когда-то рыбачить вместе бегал на Светынь, к заводи. Упал, но ступнями в стременах зацепился, и льняные волосы его повлеклись по земле, подметая прошлогодние листья и мелкий сор лесной. Зато остальные десять были невредимы, и Зорко мог не шибко смотреть по сторонам: рубиться выходило один на один.