Ленни набрал побольше воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой… а потом вдруг рассмеялся и закачал головой:
– Ладно, ладно, не отец. Но я его давно знаю. Он мне помогал.
– В чем?
– Расскажу по дороге, а теперь прошу тебя – время дорого!
– Потрясающе! – всплеснула я руками, – Неужели ты думаешь, что я брошу все только из-за того, что какой-то незнакомец сообщит мне, что здесь опасно? И что же здесь опасного? Почему сейчас?
– М-м-м… Ладно, в трех словах. Я действительно прибыл на том корабле. И Валдес наверняка учуял на нем мой след. Теперь он точно знает, что я в Вельме. Он ищет меня, я очень ему нужен. И если его ищейки до сих пор не связали нас с тобой вместе, то это только вопрос времени. Они придут за мной или за тобой…
– Почему они тебя ищут? – невежливо перебила я, – Что им надо?
Мы бы еще долго препирались, как я полагаю, если бы неожиданно резкий хлопающий звук разбитого стекла не заставил нас замолкнуть и броситься в лавку. Чтобы стать свидетелями поразительного зрелища: в разбитую витрину без зазрения совести лезли какие-то мужчины. Я остолбенела от такого вопиющего беззакония и собиралась было возвестить об этом всему миру громогласным воплем, но Ленни подхватил меня в охапку и поволок по лестнице наверх. Я возмущенно отбивалась, однако случайно бросив взгляд вниз, неожиданно заметила среди наглых грабителей знакомую физиономию Пехеба. Выходит, грабеж происходит с ведома властей? Тогда это, разумеется, вовсе не грабеж. И мне лучше поспешить.
Ленни втолкнул меня в жилые комнаты, бросив на ходу:
– Бери только удобную одежду и обувь. И теплую. Хорошо бы мужскую, – но заметив мой осуждающий взгляд, поправился, – ладно, любую. Только побыстрее. Долго их мне не удержать.
Признаться, я пока еще никак не могла решиться на побег, хотя не далее как прошлой ночью скрупулезно подсчитывала все свои шансы. Но общество Ленни многое меняло – рядом с мужчиной, привыкшим с оружием в руках защищаться, мне нечего страшиться дороги.
Проблема была в том, нужно ли мне страшиться самого Ленни?
Я побросала в дорожную сумку две смены белья, две тонкие белые рубахи, сшитые из полотна, подаренного мне Доротой, темное дорожное платье, которое надевала единственный раз, когда ездила к озеру Удабеда за шерстью особых кеттанских коз, тяжелый длинный плащ с подбоем, всегда казавшимся мне излишеством в городе. Достала удобные разношенные башмаки, сделанные для меня молодым сапожником Мил-Шнурком еще в первый год моего появления здесь. Все эти вещи, увы, не были безликими. Они все напоминали мне о том, сколько прекрасных дней я прожила здесь, сколько друзей приобрела, сколько доброты видела… И это я должна оставить только потому, что кто-то решил, что так будет лучше? Глупо, конечно, колебаться, ведь умом я прекрасно понимала, что другого выхода нет, но чувства мои оставались здесь, в этом доме, в этой мастерской, в которую я вложила столько труда, в людях, которые дарили мне свою любовь и дружбу.
Но Валдес никогда не оставит меня в покое, а если я и убеждала себя, что смогу найти к нему подход, то это только самообман – у меня не хватит на это сил, а даже бы и хватило, то маг сломает меня раньше, чем я найду к нему подходы. Он наверняка заставит меня делать то, отчего я не смогу спокойной спать. Да что там спать! Смогу ли я смотреть на себя в зеркало? И не нужно тешить себя иллюзией, что клеймо мне приснилось, а завтра я проснусь – и все будет по-прежнему. По-прежнему уже никогда ничего не будет. Никогда.
И тот странный стриженый человек, что требовал отдать ему жезл – он вернется, я была совершенно уверена в этом. А когда он поймет, что я его обманула, удовольствуется ли он тем, что я просто скажу, что отдала реликт Ленни? Если он заставит меня вернуть жезл, то что будет после? Оставит ли он меня в живых? Захочет поквитаться, преподать мне, так сказать, урок, перережет горло в назидание другим? Я не представляла для него никакой опасности, но незнакомец был не из тех, что страдает милосердием, это я поняла сразу же. Меня не обманула его безупречная одежда и манеры, как не обманули скучающие мины еще двух мужчин, неспешно прохаживавшихся перед моей лавкой все то время, что бритоголовый разговаривал со мной. Кто они были, я не знала, но и боялась узнать.
Нет, надо бежать… Или… Может, все и обойдется, несмело уговаривала я себя, может, я слишком драматизирую. Ведь на самом деле трудности еще не случились, они существуют только в моем встревоженном воображении и никакой опасности для меня эти люди не представляют… Но предпочла бы никогда не убеждаться в этом. Как и в обратном.
Словно укладывая на две чаши весов, я находила и отбрасывала доводы за и против бегства, я никак не могла решиться, что же мне делать… Но в мой дом ворвались вооруженные люди. Пора бы решать побыстрее… какие вещи мне могут понадобиться в дороге.
Когда дверь моей спальни распахнулась, моя сумка была собрана. Однако на пороге спальни стоял отнюдь не Ленни.
– Куда это ты собралась, крошка?
Я швырнула в Пехеба вазой, но он легко уклонился и небрежно смел с плеча отлетевшие от стены осколки разноцветного стекла.
– Хозяин будет рад, – ухмыльнулся мужчина, мягко и осторожно приближаясь, словно опасаясь спугнуть птицу, – Он боялся, что ты так и не сбежишь. Гонору в тебе хватает, а вот смелости маловато. А хозяин не любит тех, кто ползает перед ним на брюхе. Таких он просто убивает. Как кроликов. Хозяин любит забавляться с теми, кто ему перечит.
Я в бешенстве запустила подушкой, но Пехеб только рассмеялся. Я бы тоже позабавилась, если бы не было так тошно.
– Но хозяин будет рад еще и потому, что ты помогла поймать Лейна Тристрана. Это большая удача. Мы давно за ним охотились.
– А Лейн Тристран… он кто? – спросила я неожиданно осипшим голосом.
– Ага, так он и тебя провел? Ловкий малый! Воришка он, воришка. Известный очень воришка. Очень любит красть ценные магические амулеты у добропорядочных граждан. Его Величество Император объявил за его голову такую награду, что тот, кто схватит Лейна Тристрана, будет жить безбедно до конца своих дней!
Пока я ошеломленно замерла, раскрыв рот, Пехеб незаметно приблизился, а потом вдруг прыгнул вперед, отшвырнул меня на кровать, навалился сверху и подомнул своим телом. Я визжала и извивалась, и колотила его по спине кулаками, и брыкалась, но он только сильнее лапал меня, дышал на меня гнилым ртом и мерзко ухмылялся. Я злилась, сопротивлялась и сдаваться не собиралась… Не знаю, что и отчего во мне переменилось – до сего момента я не видела ничего подобного, однако неожиданно перед глазами задвоилось. И этим вторым зрением я видела предметы не так, как обычно… Это было… вроде ниток, да-да, тонких ниток-паутинок…, полотна, переплетений… Каждый предмет, на который попадал мой измененный взгляд, теперь виделся словно бы сотканный из тончайших, большей частью прозрачных переплетенных нитей, находящихся в постоянном движении как от легкого ветерка. У каждого предмета были свои собственные "нити" – более длинные или короткие, бледные или насыщенные цветом, и свои "переплетения" – простые и сложные, состоящие из множества узлов, или гладкие как мех… Кое-где прозрачное полотно пересекали нити искристые, ослепительно белые, как крохотные молнии, укрощенные неизвестно кем и принужденные служить. Все эти увиденные мною "нити" и "полотна" были столь ошеломительно малы, что я просто не должна была их видеть. Но я видела. И изумлялась.
Окружающий меня мир изменился очень сильно, но был вполне узнаваем: каждый предмет, стены, пол, потолок и даже сам Пехеб теперь окружал легчайший, немного посверкивающий контур, но вещи оставались самими собой. Только внешне, поскольку теперь помимо внешней стороны я видела еще и скрытую, внутреннюю, ту, которая объясняет назначение каждой "нити", каждого "узла", показывает их суть… И не только видела, я чувствовала их… Нет, я пока еще не совсем разобралась во всем, но могла бы, без сомнений могла бы. Это не сложнее, чем учиться грамоте, нужны только труд и усердие… Это было странное, восхитительное чувство причастности чему-то великому и волшебному, молнией поразившее меня до глубины души… Видение длилось недолго, всего пару секунд, потом исчезло… Однако я вдруг обнаружила, что горло Пехеба стягивает лента с моего платья. Она обвилась как змея… и душила его!
Пехеб дернулся и вцепился в удавку руками, однако лента держалась крепко.
– Хозяин говорил… ты не умеешь…, – с удивлением процедил он, теряя сознание. Я ужаснулась, неверяще глядя на ленту… и она, подчинившись моему негласному приказу, легко соскользнула с мужского горла, став просто лентой…
А потом Пехеб вдруг странно дернулся и бескостно скатился с меня. Над кроватью возвышался Ленни с обнаженным кинжалом. С клинка капала свежая кровь.
– Ты готова? – отрывисто спросил он, ногой отпихивая тело Пехеба и помогая мне встать. Сколько бы вопросов к нему у меня сейчас ни было, а я только кивнула в ответ и бросилась к двери, все еще дрожа от пережитого. Несколько минут спустя мы уже спускались по лестнице вниз, переступая через трупы и кровь.
В глубине мастерской вовсю орудовали люди Валдеса, безжалостно расшвыривая по сторонам рулоны с тканью, пяльцы с вышивкой, нитки, шнуры и ножницы. Мы постарались проскочить мимо двери незамеченными, но уже спустя мгновение нас догнал гневный окрик. Останавливаться мы не стали. Ленни незатейливо выпрыгнул через разбитую витрину, а я по привычке скользнула через дверь, слыша, как за спиной грохочут тяжелые сапоги.
Жаль. Не такой бы я хотела запомнить свою золотошвейную мастерскую, покидая ее навсегда. Не разоренной, не покореженной, не обесславленной… И я даже не обернулась, когда дверь за мной захлопнулась, привычно тренькнув колокольчиком.
К моему удивлению, нам удалось оторваться от погони. Вряд ли я смогла бы убежать в одиночку – эту несомненную истину, правда, я осознала несколько дней спустя. То есть, убежать, скорее всего, смогла бы, но недалеко, поскольку мне и в голову не приходило, как важно выбрать направление для бегства. Разумеется, я не знала, сколько всяких разных вещей нужно взять с собой для похода, но это мелочь, главное – знать, куда идти и как замести следы.
Я была человеком без роду-племени, так что мне было совершенно все равно, куда идти. Я наверняка и пошла бы, куда глаза глядят, и попалась бы сыскарям в ближайшем от Вельма селе. Ведь глупо было бы надеяться, что одинокая женщина, идущая в никуда, не привлечет к себе ничьего внимания.
А вот Ленни знал и, к моему удивлению, знал заранее. Он был готов к побегу, оттого в выборе пути не колебался ни минуты.
Перепрыгивая через лужи и крепко прижимая к себе узел с одеждой, я с трудом понимала, куда мы бежим, но на улицах нам не встретился никто – Ленни хорошо представлял, куда направляется и как туда добраться незамеченным. В захудалой гостинице на окраине Вельма он вывел из конюшни вполне приличную лошадь, а затем и вторую, предварительно яростно попрепиравшись с жуликоватого вида хозяином постоялого двора. К тому времени, как лошади были оседланы, а сумки приготовлены, юная дочь хозяина принесла подготовленную снедь и заполненные водой баклаги в дорогу и теперь застенчиво стояла, глядя грустными затуманенными глазами, как Ленни приспосабливает сумки к седлу.
Я замечала все, но отдельные картины просто не задерживались в моей перетрясенной последними событиями голове. Пошел дождь – не буйный сильный ливень, несколько часов назад сметавший все на своем пути, а мелкий нудный дождик, забирающийся за шиворот мерзкими холодными лапами. В гостинице было мало постояльцев, но все же были, а от любого приближающегося звука копыт, чавкающих по грязи, я нервно вздрагивала и оглядывалась.
Хозяин гостиницы бурчал и считал деньги, то пробуя каждую монету на зуб, то поднося ее к скудному свету лампы. Дочь хозяина подошла к Ленни, положила руку на лошадиный круп и с мольбой что-то тихо проговорила сидящему в седле мужчине. Ленни нагнулся, отчего капюшон плаща съехал на самый нос, так же тихо ответил и ободряюще улыбнулся. Врет, небось, подумала я и отвернулась. Бедная девушка, у нее на лице написано все отчаяние влюбленной дурочки, но мне не было до нее дела, как не было и слов ободрения. Я сидела в седле как на иголках и поминутно оглядывалась по сторонам, ожидая услышать звуки погони и обмирая при виде любой смутной фигуры, появляющейся в полутемной пелене дождя в конце улицы. Страх гнал меня вперед, ничто больше не держало меня в Вельме. В конце концов мне-то не с кем было прощаться. И никто не будет сожалеть о моем исчезновении. И уж тем более ожидать моего возвращения.
Когда огни города стали исчезать в ночи за нашими спинами, я почувствовала лишь облегчение. Интересно, сколько таких побегов было в моей прошлой жизни? Интересно, а чем они закончились?
Часть вторая
Дорога
Мы остановились на отдых поздним утром. К этому времени я уже не ехала, но безвольно болталась на лошадином крупе, не в силах даже просить о помощи. Ленни ехал несколько впереди, я видела его лишь сбоку, но труда не составило понять, что он сосредоточен и мрачен. За несколько часов он едва ли пару раз оглянулся, а сказал и вовсе только одну фразу:
– Будем ехать так быстро и так долго, как только сможем. Попробуем выиграть время.
Я и сама прекрасно это понимала: чем дальше мы будем от Вельма, тем больше у нас будет шансов оторваться от погони. Если таковая, конечно же, будет – как обычно, я тешила себя надеждами на лучший исход. Дурацкая привычка, пора от нее избавляться.
Поэтому я вцепилась в лошадь, как клещ, и тряслась в седле, стиснув зубы и не пытаясь выговорить хотя бы слово: открой я рот – мигом бы прикусила себе язык.
Сначала мы ехали почти в полной темноте по размякшей от дождей разъезженной дороге и только растущие по обеим сторонам кусты указывали нам путь. Ленни попытался было зажечь фонарь, но дождь, ветер и тряская езда доказали, что это совершенно бесполезно – огонь гас даже за плотно закрытыми стеклянными дверцами лампы. Равномерный чавкающий стук копыт по грязи был единственным звуком в ночи – ни один уважающий себя путник не пожелал в такую дрянную погоду, да еще в темноте отправляться в путь. Меня успокаивало хотя бы одно – по крайней мере звуки погони мы услышим издалека. Однако это было единственным преимуществом нашей скачки. Тонкие ветки с одинокими пожухлыми листиками частенько больно хлестали по лицу, когда я случайно забирала правее, чем нужно, дождь лил не переставая, так что к утру я была совершенно мокрой и продрогшей. Размякшая, вся в выбоинах дорога отнюдь не способствовала приятной прогулочной езде, и любая ямка, в которую попадало лошадиное копыто, не только обдавала меня струйками жидкой грязи, но и тут же немилосердно отдавалась болью в спине и других чувствительных частях тела.
Однако и утром легче не стало. Дождь прекратился, но вымокшая одежда неприятно леденила тело, так что помимо тряски мне приходилось бороться еще и с промозглым холодом. Все мои силы уходили на то, чтобы согреться. Еще я научилась дрожать от озноба не разжимая челюстей – в седле это было опасным для моего языка. Как только достаточно рассвело, Ленни свернул с тракта на едва заметную проселочную дорожку, а дальше мы ехали и вовсе по бездорожью – через поля, леса, а иной раз и продираясь через густые перелески.
Когда Ленни заметил, что его лошадь сильно устала, он обернулся ко мне со словами:
– Придется остановиться – надо дать лошадям… Никки! О боги! Почему ты молчала?
Больше он не сказал ни слова, но остановился у первого же хутора – здесь, в окрестностях Вельма, их было немало.
Я осторожно сползла с седла, нетвердо встала на ноги, онемевшими пальцами вцепившись в луку седла, и только тогда ответила:
– Если ты не против, я немного передохну.
На моей правой щеке алела полоска – подарочек от хлестких веток, на подбородке и носу красовались брызги грязи, волосы свисали мокрыми серыми сосульками, но это еще было сносно. Хуже было то, что мои бедра превратились в мясные отбивные, а мозги – в размякшее желе. Никогда не думала, что ездить верхом – это такая пытка для непосвященного. Мне доводилось сидеть в седле и ездить прогулочным шагом, но более продолжительные путешествия, как, например, поездка к озеру Удабеда, я совершала в коляске, а потому о прелестях галопирования в течение нескольких часов по бездорожью просто не догадывалась. Однако худшее меня ждало еще впереди, когда и после краткого отдыха и тем более на следующий день отбитые встряской мышцы бедер, ягодиц и спины стали наливаться болью…
Погоня нас не преследовала – по крайней мере пока я не заметила ничего опасного, однако сбавить скорость и тем более остановиться надолго, чтобы передохнуть и почистить забрызганную грязью одежду, мы пока не рисковали.
В течение трех дней мы ехали, прерываясь лишь на краткий отдых и меняя лошадей на постоялых дворах, когда это было возможно. В те дни я так уставала, что на раздумья и расспросы у меня просто не хватало сил, однако эти самые вопросы копились у меня в голове, и множились, и норовили вырваться в самое неподходящее время. Однажды, когда я вполне осознанно могла не думать о боли, причиняемой мне скачкой, и не оглядываться поминутно, ожидая увидеть стройные ряды спешащих за нами всадников, я их задала.
– Так значит, тебя зовут Лейн Тристран? – бесцветно спросила я, когда мы остановились на короткий дневной привал где-то между холмами. За три дня плоские равнины с неровными заплатками запаханных на зиму полей прилично разбавились холмами и оврагами, в которых затеряться двум одиноким путниками было куда легче. И можно было спокойно разложить костер, не боясь, что его увидят издалека. А огонь был уже нужен – к моему удивлению, на юге было заметно холоднее, чем в Вельме. Здесь чаще шел холодный дождь, и ледяной ветер нередко хлестал в лицо, выбивая из тела последнее тепло. И я безумно мечтала о лете, о солнце, о теплых камнях под босыми ногами…
На мой вопрос Ленни беззлобно расхохотался:
– Это тебя валдесовский волкодав просветил? На самом деле Лейн – это одно из моих многих имен.
– А какое настоящее?
Ленни усмехнулся, поднял глаза к небу и нарочито весело сказал:
– Я уже и забыл, как оно звучит, это настоящее.
– Зачем тебе так много чужих имен? Тебе есть что скрывать?
– А тебе? – не замедлил спросить Ленни, – Что скрываешь ты?
– Я не помню! – возмутилась я, – Я же говорила, я ничего не помню до того момента, как оказалась в Вельме!
Кое-что, правда, в моей памяти пробивалось – кружево светящихся нитей, руны, вышитые золотым шнуром, черный человек, чей облик скрывала тьма… Но об этом я предпочла бы не говорить. Это все сны. Или домыслы. Или мечты. Я не знала, сколько в этих видениях правды. Я не знала, почему так ныло сердце, когда я думала о них… Между тем голос мой чуть заметно дрогнул и Ленни тут же воспользовался этим:
– Раз ты не помнишь – то и я не помню.
– Кто же ты, Лейн Тристран? Расскажи, может, тогда я смогу доверять тебе?
– Расскажу, – пообещал Ленни, ловко сооружая костер, – Раз уж так получилось, что мы едем вместе, я предпочту твое доверие. Не хочется, чтобы кто-то меня удавил моим же собственным поясом, пока я сплю.
Я промолчала. Выходит, Ленни знал, что случилось с Пехебом? Я-то считала иначе, я-то думала, он ничего не заметил, раз ни разу даже не заикнулся об этом.