Денис, по колено в зарослях крапивы, добрёл до другого угла и обнаружил, что у Вариного дома нет задней стены. Будто его собирал из конструктора слишком уж рассеянный малыш, детали и кубики падали из его ручонок и пропадали навсегда. Их поглощал песок, и малыш, предчувствуя нагоняй от мамы, бросил в песочнице недостроенный дом на ночь, надеясь свалить всё на ночных зверушек, таких, с рыжей шерстью на спине, с перепонками между пальцев и смехом, который часто, в самые густые ночные часы, принимают за писк ночных мышей или пение какой-то бессонной пичуги.
И вот теперь Денис смотрел, как из большой бреши, словно из опрокинутого ведёрка, проливается нечто чёрное. Не отвратительно-чёрное и не завораживающе-чёрное… никакое. Пустое. Это как бездонный, раззявленный рот птенца. Птенец этот вырастет и проглотит весь мир, но пока это всего лишь птенец, он разевает клюв на огромный, пока ещё огромный, земной шар, и всё, что туда проваливается, исчезает без следа. Денис стоял опасно близко. Не критично, но всё же опасно.
Он не испугался. Лишь почему-то почувствовал на себе вселенскую досаду.
- Ну что, ты всё ещё не веришь?
Мужчина запрокинул голову и увидел в окне своей комнаты маленького человечка. Видно, он стоял там на стуле, иначе ни за что не достал бы до окна. Локтями опирался о подоконник, подбородок устроил на руках. Он смотрел на Дениса сверху вниз, как человек, разглядывающий прилипшую к ноге пушинку.
На носу малыша были очки, соломенные волосы торчали во все стороны из-под смешной пиратской треуголки. Мальчишка будто только что вернулся с утренника в детском саду, и всё бы ничего, только Денис вдруг подумал: из волшебного мира явился не малыш, а он сам. Явился из мира теленовостей с другого конца земли, бегущих по рельсам электрических машин и людей смешных нравов. Теперь его уводят за руку, и он, сопливый малец, ничего не в состоянии поделать, чтобы сохранить созданную для себя вселенную.
- Как я и говорил, со временем ты поймёшь, - сказал маленький пират. - Нигде нет спасения. ТЕНЬ здесь, потому что всё это - тоже часть ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
Можно было бы подумать, что это просто сон, что Дениса разморило на родном крыльце, и он свернулся калачиком там, где раньше висел жёлтый гамак. Но реальность беспощадна. Она сразу даёт тебе понять, что бесполезно даже озираться в поисках укрытия. Ты с отчаянной ясностью понимаешь, что насланными Морфеем галлюцинациями здесь даже не пахнет. И тогда в тебе кто-то переворачивает песочные часы, и лёгкие сжимаются, трепещут от недостатка воздуха.
- Сколько прошло времени? - спросил он голосом человека, который проспал всё на свете.
- Я предупреждал, что в твоей иллюзии могут пройти годы, - мальчик оттопырил нижнюю губу и прибавил: - Смотри-ка, каким вымахал.
Слова, которые произнёс мальчик, были словно отпирающее заклятие. Денис будто наяву услышал, как к ногам его свалился тяжёлый замок, выпуская из ржавой клетки (способной удержать только самых бесплотных созданий) стаю прожитых лет со всем их весьма эфемерным жизненным опытом.
- А у вас? - жадно спросил он. - Сколько времени прошло у вас?
Пожатие плечами.
- Полчаса. Может, даже меньше. ТЕНЬ вымахала ещё на несколько дюймов в высоту. Доминико предложил оставить маяк и нарисовать корабль. Возможно, так мы могли бы выиграть ещё некоторое время. В конце концов, есть же другие земли. Множество других земель. Всё бы ничего, но мой карандаш остался у тебя.
Денис опустил руку в карман брюк и нащупал огрызок карандаша. Это был не тот карандаш, который имел ввиду мальчик. Этим мужчина записывал расписание поездов, а до этого ставил отметки на геологических картах. Кто такой Доминико, Денис так и не вспомнил, зато понял, что малыш в отчаянии. Ноги его, наверное, дрожали, как у загнанного гиенами к обрыву оленёнка.
- Доминико мой самый верный спутник, - продолжал мальчик, - и он верит в меня, но я на такое не способен. Целый корабль! У меня, может, и хватит знаний - я же, в конце концов, был капитаном, - но не фантазии или времени. Тем более, в такой момент.
Максим (Вот! Вот, как его зовут!) смотрел вперёд, в пустоту, и то, на что он смотрел, было скрыто от взгляда Дениса. Денис только видел наполовину скрывшееся за домами солнце, у горизонта чернела уходящая туча, брели по небу стада облаков, набирал высоту самолёт - гул его можно было различить на фоне обыкновенного городского шума, если прислушаться.
- Просить тебя мне помогать было бы неправильно, - продолжил малыш. - Хотя у тебя бы отлично получилось, с такой великолепной фантазией. Ты здесь вырос, стал большим дядей… почти уже состарился. Ты, наверное, теперь великий творец? Художник или писатель. Хотя, о чём это я: я тебя творцом не придумывал. Я придумал тебя для того, чтобы родители не сильно горевали.
Денис опустился на корточки, а потом сел прямо в крапиву, не обращая внимания на жжение в кистях.
- Ничего не получилось, - сказал он. Внутри словно раскрылись какие-то ворота, воспоминания текли через них, не встречая сопротивления. - Я сбежал. Мама умерла в одиночестве, а отец… кто бы знал, где он сейчас?
Максим печально смотрел на него сверху вниз.
- Я хотел, чтобы было как лучше, но сами в себе мы можем желать всё что угодно. Я думал, может, что-то хорошее случится с нашими родителями или со мной, если я буду думать о хорошем. Не я, так кто-то другой… Я ошибался. Не расстраивайся. Скоро не останется ничего. И нас тоже.
- Ты по-прежнему не знаешь, что там, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ?
- Ничего. О чём здесь рассуждать? Это просто одно большое ничто. Червоточина в яблоке. Да только тот червяк вымахал до таких размеров, что готов сожрать весь плод.
Из окна соседского дома выглянула и тут же спряталась женщина в широкополой шляпе и чёрном платье. "Денис, это же моя мама! Она не сделает тебе ничего плохого", - вдруг вспомнились Денису слова Варры (Вари?!) там, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Он подумал, что Варра, возможно, могла бы рассказать им больше. Предполагается, что пустота не содержит ничего, но это означает - совсем ничего, но эти образы - женщина, коляска - они должны были откуда-то появиться.
- Ты боишься неизвестности, - сказал Денис Максиму. - Твоя ДРУГАЯ СТОРОНА - вот тоже неизвестность. Ты же ничего про неё не знаешь. Ни что она такое, ни откуда произошла… Вот я… я даже не знаю доподлинно, кто я такой.
Максим приподнял брови.
- Я же говорил, и совсем недавно. Это я тебя придумал.
- От этого мне легче не станет, - повысил голос Денис. - Знаешь, что я понял за всё это время? Не за полчаса, прошедших у тебя, а за десятилетия, минувшие у меня. Ты же не видел как я жил, а я между тем научился принимать самостоятельные решения. Свои собственные, идущие вопреки всему. Вряд ли они были правильными… скорее любой разумный человек пришёл бы в ужас, расскажи я историю своей жизни. Но я о них не жалею. Это моё, это всё - моё! Тебе хватит играть в маленького мальчика и пора бы уже стать мужчиной.
Максим посмотрел на свои ладони. Снизу казалось, что число пальцев на его руках непрерывно множится. Весь мир стал шатким, как будто какой-то злодей подпилил у него ножку. Сидя радом с непрерывно разрастающейся ТЬМОЙ, Денис больше не мог быть ни в чём уверен. Была уверенность только в собственной злости на брата, которого он сейчас с удовольствием бы отшлёпал.
- Что толку? Я никогда не стану по-настоящему взрослым. Я - пустота. Призрак былого. Наверное, моё предназначение - погибнуть вместе с последним клочком ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
Денис почувствовал, как ноги вознесли его на неожиданную высоту - успелось уже забыться, что ростом он теперь повыше, чем среднестатистический мальчик десяти лет. Правда, высоту всё равно недостаточную, чтобы вытащить маленького нигилиста из окна. С досады он топнул ногой:
- Тогда я покажу тебе, что значит быть взрослым. Я пойду посмотрю, кто там пугает моего маленького братика. Загляну в этот тёмный шкаф и, если понадобится, приведу тебя за ручку и покажу, что ничего страшного в нём нет.
Максим грустно спросил:
- А если есть? Если это на самом деле конец всего?
Денис скорчил упрямую гримасу.
- Тогда я, по крайней мере, узнаю об этом первым.
Он выбрался из зарослей. Ноги не держали его - они дрожали, конечности тряслись, не то от возмущения, не то от страха, хотя, страха не было. Денис чувствовал только бесконечную растерянность. Он всё никак не мог совладать со своим ростом, с длиной конечностей, которые болтались как верёвки с навязанными на концах узлами и неловко задевали друг за друга. Вся его жизнь - всего лишь несколько секунд между отступающей волной и набегающей на берег вновь. Рисунок, который оставила волна, следы птахи, подхватившей с земли мелкое ракообразное, все эти простые прекрасные вещи неминуемо исчезнут: какие маленькие они по сравнению с морем!
Придерживаясь за шаткий зелёный забор, такой обыденный на фоне того, что творилось вокруг, Денис вошёл в темноту.
И пропал навсегда.
Волна вновь лизнула берег.
Он не оглянулся в последний момент и не видел, как брат свешивается из окна, протягивая вслед руки. Очки сорвались с его носа, как две капли воды, и упали в крапиву.
- Ты не вернёшься, - шёпотом сказал Максим.
Забрался на подоконник с ногами, потом свесил их наружу.
- Я иду за тобой!
- Ты решил? - спросили сзади, из глубин комнаты. - Святая Мария-искупительница, что же мне тогда останется? Броситься головой в омут, как эти ненормальные?
- Он - это я… - Максим захлёбывался словами. Он смотрел на печального испанца, и глаза его были широко раскрыты. - Я старался придумать для родителей хорошего сына. Сам видишь, что получилось.
- Ты не виноват, - сказал призрак печально. Он торчал посреди тёмного помещения, несуразный, словно оплавленная свеча. Сквозь стены, сквозь книжные полки, сквозь коробку с покрытыми пылью игрушками проступил аскетичный интерьер маяка. Пейзаж за окном тоже менялся - скворечник на рябине маячил на фоне бескрайних степных просторов; казалось теперь, будто это гнездо одинокого человека-кукушки.
Максим нервно запустил ладонь в волосы. Глаза его двигались в орбитах, ни на чём конкретно не фокусируясь, будто рассматривали что-то изнутри.
- Это я его придумал. Я не мог выдумать что-то большее… больше себя самого. Он - это я. А значит, если он решился, если он сделал этот шаг, то смогу и я.
На лице Доминико сложилось печальное выражение.
- Я с самого начала знал, что этот мальчишка плохо кончит. Слишком уж шустрый. Никакие правила ему не писаны. Подумать только, полез спасать меня в мир теней! Да кто он такой, во имя всех католических святых, чтобы быть настолько самоуверенным?
Максим пожал плечами.
- Человек. Маленький храбрый человечек.
- Ты же не собираешься идти следом?
- Собираюсь… если мне хватит смелости.
Призрак адресовал долгий взгляд Максиму.
- У него и не было, быть может, никакой смелости. Он же придумка. Пустышка! Что стоит ему туда войти и просто исчезнуть?
В голосе малыша вдруг звякнуло железо.
- Он мой брат. Пусть и не настоящий… но кто, если подумать, на самом деле я? Меня давно уже не должно быть на свете. Он лучше меня, честнее меня, а значит, я должен за ним тянуться. Как будто за старшим братом.
- Значит, всё-таки пойдёшь, - сказал Доминико, жонглируя эмоциями на карикатурном лице. Он напоминал маленькую ручную обезьянку, которую старый хозяин решил выпустить на свободу. - Всё же интересно, кому и зачем понадобилось выполнять мою работу? Как он разводил огонь в разбитой чаше? Считай, меня волнует этот вопрос, как бывшего хранителя маяка. Ну, вроде как, из практических соображений… В конце концов, сложить оружие и сдаться этой большой кляксе мы могли с десяток раз.
- Путешествия, мой друг, нужны не для того, чтобы перенести свои телеса в определённую точку мироздания. А для того, чтобы ты пришёл к какой-то цели, вот здесь, - Максим ткнул себе пальцем в лоб, - внутри своей головы. Кроме того, есть особый смысл в том, чтобы все путешествия заканчивались там, где они начинались.
- Моя голова прозрачна и выглядит, как жёваная бумага, - печально сказал Доминико. - Но я поверю тебе на слово. В конце концов, я здесь не главный герой, и, кроме того, весьма труслив. Времена моей храбрости остались в прошлом, когда я поднимался сюда и поддерживал огонь в самый жуткий шторм.
- Не грусти, друг, - лицо Максима осветилось улыбкой. - Встретимся в лучшем мире. Я лично собираюсь узнать, что такое эта ТЕНЬ, и прямо сейчас!
Через минуту и его не стало. ДРУГАЯ СТОРОНА существовала мгновением дольше, уступив место безраздельной темноте, которую хотелось бы сравнить с застывшей на дне чашки кофейной гущей, но… нет, кофейная гуща тут не при чём. "То, что представляет собой абсолютное ничто, вряд ли заслуживает сравнения даже с такой малостью", - таковы были последние мысли Макса, когда он исчезал, растворялся в пространстве ТЕНИ, как кусок мыла в воде.
Он ошибался.
28
По ту сторону уничтоженной вселенной был человек. Ещё один герой нашего рассказа, появившийся слишком поздно даже для того, чтобы назвать его именем хотя бы главу, тем более что у глав здесь вообще нет названий. Наверное, было бы правильным назвать в его честь повесть - кто бы вы думали в ответе за всё, случившееся с братьями в процессе самого ненужного на свете путешествия? Да, вот этот мужчина средних лет, с залысинами, с небольшим пивным животом и кустистой бородой, такой дремучей, что там могли водиться олени: и жуки-олени, и самые обычные, с влажным носом и тёплыми рогами. Словом, мужчина совсем не героического вида.
Пожалуй, нет. Пусть остаётся всё как есть, ведь некая "ДРУГАЯ СТОРОНА" мелькала на страницах гораздо чаще, чем наш новый знакомый.
Его зовут Виктор, и он счастливый обладатель зелёного японского пикапа девяносто третьего года выпуска, больших и мозолистых рук, вечно пахнущих мазутом, а пальцы его - как сардельки. Когда дочь была маленькой, она хваталась за эти пальцы и смеялась, твердя: "Салдельки!". Теперь за них хватается её младший брат; Денис пока не может говорить, но всячески к этому стремится.
У Виктора было колючее ощущение на груди, там, куда ложилась его борода. У него был морс в холодильнике (Виктор его очень любил), работа начальника бригады на стройке, вечно облезлый от солнца нос и огромные солнечные очки, напоминающие о колумбийских диктаторах. Иногда он ощущал себя большим и властительным, иногда - дрожащей пушинкой перед надвигающимися ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ. Но и тогда он не унывал, а старался подбодрить себя и свою семью свежей байкой, сочинял всякие весёлые жизненные истории, якобы, произошедшие с ним на стройке, так, что жена и дочка покатывались со смеху, а для малыша придумывал сказки о найденном после сноса дома мишке, отправившемся искать хозяйку. Иногда он ощущал себя гордым, счастливым отцом семейства, иногда - маялся от необъяснимой тоски.
В конце концов, он много через что прошёл.
Тем вечером он заехал с работы за семьёй, погрузил в кузов автомобиля огромную палатку, тент от солнца, а на крышу - надувную лодку, похожую на болотное чудовище. Чертыхнулся, выкинул из багажника строительную каску и вышедший из строя отбойный молоток, который подрядился при случае наладить. Хватит! Он уже не на работе. Он уже пятьдесят четыре минуты как в отпуске.
Им предстояла долгая дорога по пробкам питерского КАД прочь, за город, туда, где ждёт крошечный летний домик на берегу быстрой, серебристой, как блик в открывающемся окне, речки. Рядом с еловым лесом, из которого в конце отпуска Виктор выносил сушёные иголки и развешивал в мешочках по всей машине - "чтоб лучше пахло". Жена, конечно, ворчала, но в конце концов с улыбкой сводила всё к шутке. Кто она такая, чтобы запрещать мужу его маленькие капризы? Доедут они в лучшем случае к одиннадцати ночи, но больше сил терпеть пыльный город - а тем более пыльный город в июле - ни у кого не было. А там - там пороги и водопадики… в полудрёме иногда кажется, что ты высоко в горах, а с твоей веранды можно шагнуть на облако. Благодаря быстрому течению речки в округе почти нет комаров, и сон лёгок и бархатист. Только по коньку крыши иногда шумно скачут кукушки или какие другие пичуги.
Дорога неожиданно легка. Пробки шарахались от зелёного джипа, как мышь от ползущей змеи, робко наблюдали с соседней полосы или из-за бордюра эстакады. Старомодная детская коляска в кузове была нынче необычно говорлива: скрипела всеми своими рессорами и сочленениями в такт неровностям асфальта. Виктор в который уже раз подумал, что неплохо было бы в конце концов её заменить. Она покупалась, когда только родился их с Наташей первенец - та солнечная тринадцатилетняя девчушка, что подпевает сейчас радио на заднем сидении. В то время они испытывали серьёзные трудности с финансами, и коляску получили в подарок от каких-то дальних родственников.
Однако это были счастливые времена, времена, когда Виктор впервые почувствовал в себе силы после стремительного и беспросветного падения вновь карабкаться наверх. Потому, наверное, и он, и Наташа не торопились избавиться от этой рухляди.
Был ли он счастлив тогда? Пожалуй, нет. Счастлив он сейчас, а тогда - был исполнен надежды. Пытался распрощаться с бутылкой и с мыслями о петле: две этих чёрных дыры манили его после расставания с первой женой. В то время Виктор только что переехал из другого города и отчаянно пытался превратить остававшиеся у него деньги во что-то резиновое, способное растягиваться чуть ли не в бесконечность. Спасло его только знакомство с Наташей, новая влюблённость и их неожиданный, но так кстати пришедшийся ребёнок.
Это были тяжёлые времена, но Виктор любит их вспоминать. Это как фундамент для маленького, уютного, семейного домика, того, что ждёт их всего в двух сотнях километров пути.
Вдруг что-то заставило его включить поворотник и съехать на обочину. Под завывание радио Виктор бездумно уставился через зеркало заднего вида, на жену и малыша у неё на коленях, сейчас мирно посапывающего. Безотчётно он отметил, как хороша Наташа - вовсе не молодая женщина (что не удивительно - при почти взрослом-то ребёнке), но всё ещё моложавая, стройная, суховатая, с яркой от веснушек кожей и тёплыми каштановыми волосами без признаков седины. Эти веснушки не усыхали с возрастом, скорее наоборот, становились ярче, крупнее, делая женщину моложе.
Те далёкие времена… нет, не те, когда они познакомились с Наташей, а те, что были до этого, другая жизнь - они ведь тоже были прекрасны. Он очень долго целенаправленно пытался выдавить из себя воспоминания о них, точно остатки зубной пасты из тюбика. Пивного живота тогда ещё не было, и бороду он растил бесконтрольно, не прикасаясь к ней ножницами. Она росла как куст ежевики на таёжной полянке. Не было и этих пухлых щёк, и двух татуировок в честь дочери и сынишки, и нос, кажется, был более выдающимся.
Всё проходит. Остаются только воспоминания, но Виктору уже слабо помнилось, каким он был в те годы. Лицо первой жены выветрилось из памяти, а первый ребёнок, самый первый ребёнок…
Это внезапное, как дуновение ветра посреди душного полдня, воспоминание и заставило его остановить машину.
- Что случилось? - спросила Наташа. - Мы что-то забыли?
- Я забыл. Кое-что важное.
Женщина выпятила нижнюю губу.
- Мы всегда можем вернуться.