Ройс осторожно подошел к гамаку, разжал жесткие пальцы юноши от сети и откатил его с гамака. Ему не хотелось этого делать, и он взял себя в руки, когда тело упало на пол с глухим стуком. У него не было другого выхода. Юноша теперь мертв, и этот гамак ему больше не нужен.
Но затем ему в голову пришла ужасная мысль: а не убили ли этого молодого человека в этом гамаке из-за того, что кто-то другой захотел его?
У Ройса не было другого выбора. Ему нужно встать с земли, подальше от реки рвотных масс, крови и смерти.
Он подтянулся, забрался в гамак и впервые ощутил чувство невесомости. Боль в ногах и спине на мгновение утихла, пока он лежал там, покачиваясь вместе с кораблем.
Ройс сделал глубокий вдох. Он свернулся в клубок, раскачиваясь, вокруг него раздавались стоны смерти. Ройс знал, что, несмотря на все им увиденное, его ад еще даже не начался.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Находясь в одиночестве в небольшой комнате на вершине башни форта, Гиневьева наклонилась возле открытого окна, посмотрела на массы внизу и заплакала. Она больше не могла сдерживать слезы. Она выглянула и вспомнила, как Ройс исчезал из вида, как его уводили рыцари, как он растворялся в хаосе толпы, пока они медленно вели его к докам. Ее сердце было разбито. Ей было невыносимо видеть Ройса, привязанного к столбу. Еще хуже было слышать, что его приговорили к Ямам. На ее глазах человека, которого она любила больше всех в этом мире, за которого она собиралась выйти замуж, увели на верную смерть.
Это несправедливо. Ройс отдал свою жизнь, чтобы спасти ее, бесстрашно ворвался в замок и рискнул всем. Гиневьева вздрогнула, вспомнив о том, как руки Манфора схватили ее, вспомнив о своем ужасе. Если бы Ройс не прибыл в ту минуту, она не знает, что сделала бы. Ее жизнь была бы кончена.
Но, может быть, она все-таки кончена. В конце концов, она по-прежнему в ловушке, все еще не знает о своей судьбе. Она вспомнила слова Лорда Норса, и они звенели в ее ушах как погребальный звон:
"Но твоя невеста никогда не будет твоей. Она станет собственностью одного из наших дворян".
От них не убежать, от них никогда не убежать. Знать управляет их жизнью, как всегда. Неуважение к одному из них означает возможную смерть, а убийство одного из них гарантирует ее. Но Ройс не колебался, убив одного из них ради нее.
У Гиневьевы закружилась голова от этой мысли. В то мгновение она увидела, как сильно Ройс ее любит. Ему было так легко отказаться от своей жизни ради нее. Она тоже хотела всем рискнуть ради него, хуже всего ей было от того, что она оказалась в ловушке здесь, не в силах помочь ему.
Вдруг по другую сторону ее двери отодвинули тяжелый железный засов, нарушив тишину, и Гиневьева вздрогнула в своей одиночной камере. Раздался скрип толстой деревянной двери, когда ее открыли, и девушка увидела двух солдат с каменными лицами, которые молча ждали ее. Ее сердце ушло в пятки. Неужели они собираются отвести ее на смерть?
"Пойдем с нами", – хрипло произнес один из них.
Они стояли молча, ожидая ее, но Гиневьева только стояла, застыв от ужаса. Часть ее хотела остаться в одиночестве здесь, в этой камере, узницей до конца ее дней. Она была не готова встретиться лицом к лицу с миром, не говоря уже о дворянах. Ей нужно было больше времени на то, чтобы обдумать это, больше времени подумать о Ройсе. Гиневьева знала, что вернуться к нормальной жизни больше невозможно. Теперь она – собственность дворян, и они могут делать с ней все, что хотят.
Гиневьева сделала глубокий вдох в тишине, сделала первый шаг вперед, потом другой. Идти навстречу этим людям было хуже, чем идти на виселицу.
Когда они пошли по коридору, дверь позади нее захлопнулась, один солдат грубо схватил ее – слишком грубо, его мозолистые пальцы впивались в нежную плоть ее руки. Гиневьева хотела закричать от боли, но не стала. Она не доставит им такого удовольствия.
Солдат наклонился так близко, что она ощутила его горячее дыхание на своей щеке.
"Твой жених убил моего господина", – сказал он. – "Он будет страдать. Ты тоже будешь страдать, но по-другому. Дольше, беспощаднее".
Солдат толкнул ее, ведя вниз по коридору, звук их шагов эхом отражался от камня, и Гиневьева вздрогнула. Она пыталась не думать о том, что ее ждет. Как все так обернулось? Этот день начался как самый счастливый в ее жизни, и каким-то образом обернулся трагедией.
Гиневьева выглянула в открытое окно, когда они проходили мимо, и увидела двор далеко внизу, где приходили и уходили массы. Они все уже вернулись к своим дневным обязанностям. Гиневьева не понимала, как жизнь может вот так продолжаться, словно ничего не произошло. Для нее жизнь изменилась навсегда. Но мир, казалось, оставался невозмутимым.
Посмотрев на камень далеко внизу, Гиневьева ощутила внезапный прилив надежды. Она поняла, что в ее распоряжении на самом деле осталась одна последняя сила – сила покончить со всем этим. Все, что ей нужно сделать, – это вырваться из рук солдат, побежать и выпрыгнуть из открытого окна. Она может покончить со всем этим.
Гиневьева посчитала, сколько для этого потребуется шагов, сумеют ли они поймать ее до того, как она прыгнет, и упадет ли она достаточно далеко, чтобы сломать себе шею. Думая об этом, Гиневьева ощущала извращенное чувство радости. Это единственная оставшаяся у нее сила. Это единственное, что она может сделать, чтобы показать свою солидарность Ройсу. Если Ройс умрет, она тоже должна умереть.
"Чему ты улыбаешься?" – прошипел солдат.
Гиневьева не ответила, она даже не осознавала, что улыбается. Ее поступки ответят за нее.
С колотящимся сердцем Гиневьева ждала, когда его хватка ослабнет, чтобы она смогла выдернуть руку и побежать. Но, к ее ужасу, он сжал ее руку только сильнее, ни на секунду не ослабив хватку.
Сердце Гиневьевы ушло в пятки, когда они свернули в новый коридор без окон. Они подошли к новой двери и, когда солдат ввел ее внутрь, она осознала, что ее шанс утерян.
"В следующий раз", - пообещала она себе.
Гиневьева вошла в сводчатые покои с высокими потолками, здесь было тускло и прохладно. Ее ввели в середину комнаты два стражника, которые, наконец, отпустили ее и отошли на несколько метров. Она потерла руку в том месте, где они держали ее, испытывая облегчение от того, что они отпустили ее.
Напротив Гиневьевы стоял человек – очевидно, дворянин, судя по его виду. Он стоял в нескольких метрах от нее и смотрел на нее холодным, тяжелым взглядом. Казалось, он рассматривает ее так, словно она была статуей или интересным предметом искусства, который ему принесли.
Гиневьева ощутила мгновенное отвращение при взгляде на него: он был похож на Манфора. Может быть, его брат?
Он стоял перед ней: прекрасная холеная внешность, лет двадцати, высокомерный хмурый взгляд на лице. Облаченный в лучшие бархатные одежды, свидетельствующие о его положении, он находился в компании двух мужчин постарше, одетых не менее роскошно. Позади них стояли несколько слуг. Его глаза были красными, словно от слез, лицо обрамляли длинноватые, волнистые каштановые волосы. Ей показалось, что он мог бы быть привлекательным, если бы его лицо не раздувалось от такого высокомерия и жестокости.
Мужчина холодно смотрел на нее, и она сжала челюсти, глядя на него, невосприимчивая к его ненависти. В конце концов, она не нуждается в его одобрении.
Комнату окутала долгая тяжелая тишина, пока они стояли, глядя друг на друга, не говоря ни слова. Комната была полна тихого напряжения горя, обвинения, гнева и возмездия. Не нужно было ничего говорить.
Наконец, мужчина заговорил.
"Ты знаешь, кто я?" – спросил он. Его голос был неприятным – голос власти, привилегии, полномочий.
Гиневьева смотрела в его тяжелые карие глаза, изучая их.
"Могу предположить, что брат Манфора", – ответила она хриплым от долгого молчания голосом.
Он покачал головой.
"Я был его братом", – поправил он. – "Мой брат теперь мертв, благодаря тебе".
Его глаза неодобрительно сузились, когда он посмотрел на нее так, словно это она вонзила кинжал в его брата. Гиневьева жалела о том, что это не так. Она хотела бы взять на себя бедственное положение своего любимого Ройса, чтобы он не страдал из-за нее.
Гиневьева отчаянно хотела положить этому конец. В конце концов, перед ней стоит ее враг. Она украдкой оглядела комнату в поисках оружия – меча, который она может вынуть, кинжала, который может бросить – что угодно, что она может вонзить в сердце этого человека. Гиневьева быстро нашла решение. Она заметила, что у одного из солдат, который смотрел в другую сторону, на поясе висит кинжал, и она подумала о том, чтобы схватить его, прикинула, насколько быстро она может сделать несколько шагов и пронзить его до того, как они остановят ее.
"Ты слышала, что я тебе сказал?"
Гиневьева моргнула и посмотрела на него, вырванная из своих мыслей, не осознавая, что он говорит.
"Я сказал", – повторил он. – "Меня зовут Альтфор. И твой драгоценный Ройс прямо сейчас лежал бы мертвый, если бы не крестьяне. На самом деле, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем наблюдать за тем, как его лишают головы на площади. Но это не имеет значения. Он все равно умрет, хотя и во время долгого, мучительного пути в Ямы. Полагаю, что так лучше, хотя это и лишает меня моего удовлетворения".
Гиневьева сгорала от негодования, когда Альтфор сделал шаг ближе. Он усмехнулся.
"Моего брата лишили жизни", – он кипел от злости. – "Моего брата убил бедный крестьянин. Это позор!" – крикнул он, и его слова эхом отражались от стен и пола, его гнев задержался в воздухе.
Альтфор понизил голос.
"А все из-за тебя", – заключил он с презрением.
Снова повисло тяжелое молчание. Гиневьева не собиралась отвечать. Ее не волновал его гнев, на самом деле, она желала его гнева. Она хотела, чтобы он страдал так же, как страдала она.
"Тебе нечего сказать?" – наконец, спросил он.
Между ними оставалось молчание, они смотрели друг на друга, в равной мере настроенные решительно, пока она, в конце концов, не заговорила:
"Что вы хотите от меня услышать?" – спросила она.
Его взгляд отяжелел.
"Что тебе жаль. Что ты не хотела, чтобы это произошло. Что ты рада, что Ройс умрет".
Гиневьева сжала челюсти.
"Это неправда", – ответила она, ее голос был спокоен, чего она до сих пор не ощущала. – "Я рада, что ваш брат мертв. Он был вором, убийцей и насильником. Он похитил меня в день моей свадьбы. Он украл у меня самую большую радость в моей жизни. И в результате гнусных действий вашего брата человек, который любит меня, человек, который пришел спасти меня, теперь изгой. Я сожалею только о том, что ваш брат не умер раньше, и что не я сама вонзила в него клинок".
Ее слова вылетели с гневом и злобой, которые соответствовали его чувствам, и она видела, что каждое ее слово причиняет ему боль. Вместе с тем, она видела, что Альтфор удивлен. Очевидно, он ожидал, что она сдастся, но она этого не сделала.
Альтфор теперь смотрел на нее с потрясением и, возможно, с чем-то, близким к уважению.
"Ты своенравная девушка, не так ли?" – сказал он, медленно кивнув. – "Да. О тебе так и говорят. Девушка с сильным духом. Но какой прок от духа в жизни девушки? В конце концов, кем бы ты стала? Женой. Матерью. Ты провела бы свою жизнь за шитьем и вязанием, подтирая младенцев. Тогда для чего тебе твой дух?"
Гиневьева нахмурилась.
"Вы порочите род деятельности, который является более благородным, чем ваш", – огрызнулась она. – "Вы порочите род деятельности своей собственной матери, хотя, судя по результату, я не удивлена".
Альтфор нахмурился, очевидно, растерявшись от ее слов. Гиневьева смотрела на него, молча кипя от гнева. Она на самом деле решила стать преданной женой и матерью, и для нее не было призвания лучше. Кроме того, она решила тренироваться и стать воином. Она уже управлялась с мечом лучше большинства молодых людей. Ей доставалась справедливая доля охоты, чего не случалось с другими девушками, и цель ее стрелы была вернее, чем у большинства мужчин, которых она встречала. Даже Ройс бы не так точен, как она.
"Ирония в том", – продолжала Гиневьева. – "Что если бы сейчас в моем распоряжении были лук и стрелы, я выпустила бы стрелу вам между глаз еще до того, как вы договорили бы. Жена и мать – не единственные мои таланты. У меня есть и другие таланты, которые я с удовольствием продемонстрировала бы на вас".
Потрясенный Альтфор смотрел на нее.
Затем, когда, казалось, прошла целая вечность, он улыбнулся.
"Они и правда тебя недооценили", – ответил он. – "Мой брат схватил тебя как развлечение, от которого он бы избавился до конца дня. Очевидно, он и понятия не имел о том, кого он выбрал".
Альтфор окинул ее другим взглядом с ног до головы. В этом взгляде ясно читалось уважение и даже, возможно, восхищение. Гиневьеве не понравился этот взгляд. Она бы предпочла, чтобы он смотрел на нее только с презрением.
"Я выше тебя по положению", – продолжал он. – "Но я вижу в тебе что-то. Мой брат выбрал тебя по ошибке, я же выберу тебя по собственному желанию. Тебя нельзя убить, если мы хотим успокоить крестьян. Но я не могу освободить тебя после всего того, во что ты была вовлечена, хочу я этого или нет".
Альтфор вздохнул.
"Поэтому я женюсь на тебе", – заключил он, словно торговался на рынке и решал, купить ли особенно прекрасную овцу на ужин.
Гиневьева уставилась на него в изумлении.
"Считай, что тебе повезло, что я нашел тебя сегодня здесь", – продолжал Альтфор. – "Многие женщины в этой стране отдали бы все за возможность стать моей женой, но ты победила. Считай себя счастливицей. Ты войдешь в благородную семью, я решу этот вопрос от имени своего отца и восстановлю мир с крестьянами. Мы оставим это неприятное дело в прошлом ради наших семей и ради нашего королевства".
Пока он говорил, Гиневьева чувствовала, как жизнь медленно ускользает от нее, ее тело немело от потрясения. Она не была удивлена тем, что он получит ее. На самом деле, она думала, что он изнасилует ее и станет мучить, если не убьет. Ее удивили его слова. Какими возвышенными, какими изящными они были. Он сделал ей комплимент, когда от него этого не требовалось. Он даже говорил о ней с восхищением. Он возьмет ее не как игрушку, как она думала, а как свою жену, как члена своей семьи, как дворянку.
Разумеется, все это было в высшей степени оскорбительно, учитывая то, что они сделали с любовью всей ее жизни, с человеком, которого она любила больше всего на свете. Но больше всего Гиневьеву беспокоило то, что в этом так же было кое-что лестное. Ей этого не хотелось. Было бы легче принять это как наказание. Несмотря на свои чувства, несмотря на свою сильную ненависть к нему, несмотря на желание вонзить кинжал в его сердце, Гиневьева вынуждена была признаться самой себе, что в глубине души какая-то часть ее поражена им и даже восхищена. Несмотря на свое высокомерие, он вылеплен из совершенно другого материала, чем его брат. Разница была поразительной, и это полностью застигло ее врасплох.
Гиневьеве было плохо, она чувствовала себя предательницей даже за самые мысли об этом и ненавидела себя за это. Она знала, что есть только один способ прогнать эти мысли о нем из своей головы: она снова осмотрела комнату в поисках кинжала. Ее сердце забилось быстрее, когда она собралась броситься за ним.
Альтфор рассмеялся, удивив ее.
"Ты никогда не получишь этот кинжал", – сказал он.
Гиневьева вздрогнула, когда оглянулась и увидела, что он смотрит на нее с улыбкой на губах.
"Посмотри внимательно", – добавил он. – "Он привязан со всех сторон. Попытайся извлечь его, и ты застрянешь. Забудь об этом".
Гиневьева проследила за его рукой и увидела кинжал на его собственном поясе.
Она покраснела, чувствуя себя глупо, понимая, что он прочитал ее мысли. Альтфор был намного проницательнее, чем она думала о нем.
Он посмотрел на стражу, и его взгляд снова стал холодным.
"Уведите ее".
Вдруг ее снова схватили грубые руки, уводя ее. Гиневьева ожидала, что Альтфор прикажет солдатам отвести ее на виселицу, прикажет убить ее за попытку напасть на него. Но вместо этого он отдал им приказ, который потряс ее больше, чем смог бы удивить приговор к собственной смерти:
"Пусть она помоется", – сказал он. – "И подготовьте ее к свадьбе".
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ройс сидел в трюме корабля, свернувшись в клубок в темном углу, обняв руками колени. Он медленно открыл глаза, пробудившись от прерывистого сна. Он осмотрелся по сторонам, мгновенно насторожившись, как все то время, что он провел здесь, внизу. Его глаза постепенно привыкали к темноте, пока он осматривал комнату, полную хаоса и смерти.
Увиденное заставило его пожалеть о том, что он проснулся. Здесь было мрачно, как никогда, здесь было больше мертвых, чем живых, пол был покрыт телами, нарывами и рвотными массами. Вонь была невыносимой. Он поражался тому, что сюда сбрасывали все большее количество молодых людей, этот поток казался бесконечным, а трюм использовался в качестве свалки, предположительно для наказания наверху или просто для тех, кому не повезло.
Все гамаки были заполнены молодыми людьми: одни были насторожены, другие храпели, кто-то тупо смотрел в потолок. Они все сильнее раскачивались, больше обычного, когда Ройс ощутил плеск волн о корабль. Он хотел бы и сам оказаться в гамаке. Тем не менее, он давно понял, что лучше освободить гамак в пользу пола. Он много раз видел, как спящих молодых людей убивали в гамаках: другие подкрадывались к ним и убивали ради спального места. Они были беспомощны и не могли сопротивляться, находясь в сети гамака как в западне. Ройс уже давно сидел на полу, отыскав самый темный угол, он спал, положив руки на колени, спиной к углу, чтобы никто не смог напасть на него. Так было безопаснее.
Один раз в день стража открывала люк, впуская порывы морского воздуха и света. Когда это происходило, сначала Ройс думал, что им всем позволят подняться наверх и они получат небольшую свободу передвижений. Но потом он увидел, что они открывают огромные мешки и сбрасывают их вниз, словно по полу волокли песок, видел, как молодые люди бросались к ним, как дикие животные, хватая содержимое горстями. Он понял, что в мешках зерно. Это было время обеда.
Молодые люди засовывали зерно в рот, расталкивая друг друга, нанося удары, кровь капала на зерно. Это была конкурентная борьба за выживание, которая случалась раз в день. Стража всегда оставляла люк открытым достаточно долго, чтобы наблюдать за ними, широко улыбаясь представлению, после чего запирали его.
Ройс говорил себе, что он никогда не станет принимать участие в той яме. Но после однодневного голода он бросился к мешкам вместе с остальными, хватая пригоршни зерна, в то время как другой юноша пытался вырвать зерно из его рук. Они какое-то время сражались, пока Ройс не выдернул зерно, а юноша не перешел в другое место. Ройс немедленно проглотил зерно. Оно было хрустящим и безвкусным, и Ройс не мог им насытиться. Но это было хоть что-то. Он также извлек урок – на следующий день он попытается схватить две горсти зерна и будет нормировать добычу.