Елена Хаецкая
ВОЗРАСТ ДОЖДЯ
Гонимая лютым голодом, Агген бежала домой.
Ей тринадцать лет, она совершенно не задумывается над тем, что этот голод приходится ей ровесником: никто старше четырнадцати (ну в крайнем случае - пятнадцати) не способен его испытывать.
Взрослые голодают уныло, с надсадой: кто-то - от нехватки средств, с которой "надо что-то делать", кто-то - от необходимости победить ожирение, которое "вредно для здоровья". Голод стариков эфемерен: просто еще одна болезнь, неразличимая среди множества прочих, одолевающих человека в старости.
Лишь юное создание способно голодать так жадно, с таким упоительно-нестерпимым желанием восполнить утраты, понесенные мышцами и сухожилиями в процессе беганья, прыганья, пинанья и пиханья, а также чтенья, болтанья, свистенья, плеванья и корченья гримас. И только в эти лета возможно убегать от голода так стремительно, что он, кажется, отстает от тебя на несколько шагов, и пыхтит следом, и гремит костями, и даже ноет: "Погоди ты, погоди - не так быстро - дай же себя укусить…"
Ты влетаешь в дом и прямо с порога кричишь:
- Мама, давайте поскорее обедать!
- Хорошо, милая, но сначала умойся.
Торопливо ты умываешь лицо и руки… И вот тут-то, возле рукомойника, голод наконец настигает тебя и стискивает крепкими пальцами весь твой живот. "Ну так что же, - произносит негромко голод, - стоило ли тебе убегать от меня?"
Но гремят уже тарелки, возникает запах жареных колбасок, и голод исчезает прежде, чем ты успеваешь впиться зубами в мамочкин обед. Однако, уходя, он напоследок пинает тебя под дых, да так сильно, что ты даже синеешь от удушья.
- Что с тобой, Агген? - спрашивает озабоченно мама. - Почему ты такая синяя?
Мама не помнит, как это бывает - когда дико хочется есть.
- Ничего, - давишься ты. - Очень вкусно пахнет, мама.
- Ты слишком быстро бегаешь, Агген. Так не годится. Ты уже почти взрослая.
Ты больше не слушаешь маму, потому что в этот самый миг для тебя наступает блаженство.
У всего на свете есть собственный возраст, но самые лучшие вещи всегда молоды.
Что же могло остановить Агген во время ее бегства от кусачего голода? Уж всяко не станет она глазеть на красивый дом с узорной решеткой - для любования этим домом существуют утренние часы, когда она ползет из дома на занятия в училище для подрощенных детей.
Не задержит ее и старуха соседка с расспросами о здоровье (Агген просто не понимает, что такое здоровье, потому что в тринадцать лет этого понятия еще не существует); пробегая мимо, услышит Агген обвинения в дерзости и пропустит их мимо ушей. А разве не дерзко ловить ее на улице с разговорами, когда она так спешит?
Без внимания останутся и кошка с котятами, и расцветшее дерево, и драка подростков ремнями и палками, и даже лучшая подруга Кахеран, которая воображает себя влюбленной и каждый день делится новостями на сей счет.
И все-таки нашлось нечто, обо что споткнулась Агген, как ни торопилась она скорей обедать.
Говоря о ежедневных пробежках Агген в училище и обратно, следует учитывать еще одно обстоятельство: училище располагалось на два витка спиральной дороги ниже по склону Альциаты, чем дом матери Агген. Это весьма мудро устроено Королевским Правительством. Ведь покуда дети малы, родители их молоды, и для них не составляет большого труда спускаться под гору, а затем подниматься назад в гору, сопровождая отпрысков в училище и обратно. Но затем, когда дети подрастают, родители их набирают возраст и вес, и подобные прогулки делаются для них нежелательными. Поэтому начиная с двенадцати лет все дети Золотой Альциаты посещают познавательное училище самостоятельно.
На полпути между жилым кварталом десятого витка и училищем (восьмой виток) разбит городской парк. Там много красиво подстриженных деревьев и клумб, и дорожек для прогуливанья маленьких детей, и лужаек для игранья в мяч, а также для драк палками и ремнями, и кустов для целованья и обмениванья максималистическими клятвами, и беседок для ничегонеделанья с книжкой или вышиваньем на коленях.
Обычно Агген пролетала парк стрелой, а в тот день она не рассчитала поворот (с ней такое случалось, только редко) и врезалась в густой, колючий куст.
- Проклятье! - вскричала Агген, а голод пощекотал ее животик и ущипнул за бок.
Агген принялась поспешно освобождаться от колючек. У нее плохо получалось, и она раскровянила себе пальцы. Она лихорадочно дышала, ненавидя каждое мгновенье задержки, но сопенье лишь мешало ей, и потому она перестала дышать вообще.
И только благодаря этому расслышала в кустах еще чье-то дыхание. Это насторожило ее. Забыв и о голоде (который от подобного небреженья прямо-таки растерялся и сам отошел на пару шагов), и об опасности для своей одежды, она села на корточки. Колючки тотчас охотно исцарапали ее кожу и изорвали на ней рукава, но Агген этого даже не заметила, такое сильное любопытство ее охватило.
Она раздвинула ветки руками, нагнулась и близко-близко от себя увидела существо, опасно напоминавшее человека, но тем не менее человеком не бывшее. Оно было гораздо более худым, чем полагалось бы человеку, и куда более темным - с полупрозрачной смуглой кожей. Полуоткрыв рот, полный квадратных зубов, оно шумно дышало и при каждом выдохе надувало в ноздре красноватый пузырь.
Агген уставилась на него, а оно уставилось на Агген. Выждав несколько секунд, оно пошевелило губами и приподнялось. Агген поняла - сейчас оно заговорит. Ей подумалось, что допустить этого никак нельзя, поскольку такое было бы противоестественно. Поэтому она выскочила из кустов и в спешке оставила на ветке кусок своего рукава.
Голод, кажется, был напуган не меньше, чем сама девочка, - он куда-то подевался, и она тихонько добралась до дома.
Мама сказала:
- Агген! Ты просто на себя не похожа!
- Это потому, что я порвала платье, - ответила Агген.
- Так вот в чем дело! - воскликнула мама, всплеснув руками. - А я-то гляжу и не понимаю, что в тебе сегодня не так!
- Угу, - пробурчала Агген.
- В таком случае ты должна как следует умыться и идти обедать, - решила мама.
Агген послушно направилась к рукомойнику и плеснула себе в лицо холодную воду. Не слишком-то ей это помогло. Обычно водой удавалось смывать разные неприятные чувства, которые остаются, например, после ссоры с Кахеран или плохой отметки за контрольную работу, но увы: воспоминание о темном взгляде нелюди по-прежнему тревожило девочку и заставляло ее огорчаться.
Она сунула голову прямо в рукомойник и фыркала там, пока не заболело в носу, но это помогло лишь на короткое время. За обедом она только и думала что о том существе, которое пряталось в колючем кусте посреди парка. Сострадание по сути своей старше, чем тринадцатилетняя девочка, потому-то Агген плохо понимала происходящее и смущалась так сильно.
Она поела и отправилась читать книгу, однако слова на страницах казались ей плоскими, как будто их раздавили и размазали по дороге подошвой, а это - верный признак того, что мысли ее находились где-то в другом месте.
Она закрыла глаза и сразу увидела обрывок своего рукава, висящий на ветке. Это обрадовало ее. У нее прямо гора с сердца свалилась. Агген неожиданно сообразила, что по такой явной примете сразу же найдет тот самый куст, стоит ей только пожелать. Тогда она начала раздумывать над другим: желает ли она.
Сначала Агген казалось - нет, совсем не желает, а потом сразу, без всякого перехода, сделалось ясно: ничего не свете она так не хочет, как снова увидеть то странное существо с темной кожей. Теперь она понимала, отчего смотренье глаза в глаза считается таким опасным; а прежде она этого совсем не понимала.
У того существа глаза были плоские, сдвинутые к переносице. Они глядели настойчиво, как будто стремились забраться к Агген под кожу и посмотреть, как там дела у нее в легких, в желудке и в кровеносной системе. Нет ли изъяна в почках? Хорошо ли снабжается сердце?
Бух! - стукнуло сердце так близко к подбородку, что у Агген даже лязгнули зубы.
Она отложила книгу, встала.
- Мама, я зайду ненадолго к Кахеран, - сказала она очень спокойным, естественным тоном.
Агген обычно не лгала матери - просто не возникало надобности; но когда такая надобность возникла - солгала на удивление легко, а это свидетельство полной душевной гармонии.
Она выбралась из дома и зашагала по дороге, торопясь спуститься на виток вниз и очутиться в парке.
Час пришел не вечерний, но сумеречный; это было то самое время суток, когда начинают движение два не смешивающихся людских потока на спиральных дорогах Альциаты: достопочтенные граждане возвращаются домой, в то время как подозрительные личности, напротив, выбираются из своих нор. На нижних ярусах горы хватает и тех, и других. Днем ни один оборванец не рискнет показаться на чисто выметенных дорожках парка; ночью туда стараются не заглядывать приличные люди. Но едва лишь серая дымка начнет окутывать Альциату, все они встречаются на спиральной дороге. Люди текут вверх и вниз двумя потоками, не задевая и как бы не замечая друг друга. Короткие минуты - нет, не перемирия, но взаимного равнодушия; фигуры заново расставляются на доске, и незримые игроки, уже отложившие тетрадь с белыми правилами, еще не взяли с полки тетрадь с правилами черными.
Вот в такой час бежала Агген по дороге вниз, пробираясь против течения: ей надлежало бы возвращаться домой с дневным людом, а она уходила из дома вместе с людом ночным.
Серость торопливо делалась фиолетовой; фасады домов проваливались в темноту; пятнами лихорадки, как в болезни, заляпывались стены - красными, желтыми, зеленоватыми, - в зависимости от цвета занавесок.
Агген вошла в парк. Здесь стало холодно и сыро. Дневные цветы закрылись. Пахло падалью, как на задах мясной лавки.
Агген пробежала по дорожке и вдруг остановилась: с дерева свисала на тонкой шее чья-то белая голова, искаженная мерзкой гримасой. Девочке потребовалось несколько секунд, чтобы понять: распустился с наступлением тьмы цветок на лиане. От него и разило тухлятиной. Мясистые белые лепестки были неряшливо осыпаны пыльцой, точно прыщами.
"Хорошо, что я быстро найду мой оторванный рукав и смогу поскорее убраться отсюда", - подумала Агген.
Однако ей пришлось изрядно побегать по дорожкам, прежде чем она увидела наконец лоскут, болтавшийся на ветке.
Девочка поднялась на цыпочки и приблизилась к кусту. Она прислушалась, но теперь, когда кругом пыхтела и вздыхала ночь, не смогла различить дыхания незнакомца. Поэтому она села прямо на сырую траву, вытянула шею, заглядывая под ветки, и позвала:
- Эй.
Сейчас внятная речь из уст незнакомца не показалась бы ей таким уж противоестественным явлением.
Сначала ничего не происходило, только оторвался и со шлепком упал вдруг на землю тот самый перезревший цветок лианы. К утру он, наверное, засохнет, и его уберут дворники.
А потом донесся тихий голос:
- Эй.
Агген вытянулась на траве и еще глубже заглянула под куст. Теперь она различала что-то белое, может быть ногу.
- Ты кто? - спросила она.
- Филипп, - прошептал незнакомец.
Агген задумалась. Слово было незнакомое, но неприязни не вызывало. Из книг она знала, что все, кто желает тебе зла, обладают отвратительным наименованием. Например, один такой убийца на прямой вопрос девушки: "Кто ты?" - ответил: "Твоя смерть!" Встречаются и другие варианты: "А ты как думаешь?" Или: "А чего ты ожидаешь?" Или даже: "Ха-ха-ха, несчастная!"
- А что значит "Филипп"? - решилась наконец Агген.
- Самое полное обозначение того, что я такое, - сказал чужак. - И вместе с тем наименее определенное.
- Я тебя не понимаю.
- Это имя, - объяснил Филипп.
Агген почесала бровь. Ей подумалось тут, что Филипп - кем бы он ни был - старше нее.
- Я тоже могу назвать тебе мое имя, - заявила наконец Агген. - Это объяснит тебе что-нибудь?
- Послушаем, - согласился из куста Филипп.
- Агген, - представилась девочка.
- Должно быть, ты из хорошей семьи, - высказался Филипп.
Агген сразу насторожилась:
- Почему ты так решил?
- По тому, как ты произнесла свое имя.
- Ну, - почему-то ревниво осведомилась Агген, - и как я его произнесла?
- Оно тебе нравится, - объяснил Филипп. - Ты охотно показываешь его. Твоя семья давала тебе имя с любовью, а у тебя никогда не было повода усомниться в семье. Но ты не аристократка, - прибавил он задумчиво. - Аристократы окружают свои имена незримыми виньетками и росчерками, чтобы тот, кто слышит их впервые, сразу же мысленно пал на колени и воскликнул: "О, великая честь!"
- А как выглядят незримые виньетки?
- Так же, как мысленное падение на колени, - тотчас ответил Филипп. - Их нельзя увидеть, но можно ощутить.
- Я никогда не знакомилась с аристократами, - призналась Агген. - А ты аристократ?
- Нет, - сказал Филипп.
- Тогда ты - чудовище?
- Нет, - повторил Филипп.
- Ты из-под земли?
- А почему ты лежишь в кустах?
- У меня, кажется, повреждена нога, - сказал Филипп. - Может быть, обе. Я упал.
- Упал? - недоверчиво переспросила Агген. - Но здесь неоткуда упасть.
- Может быть, я с кем-нибудь подрался, - предположил Филипп. - Или меня сбили с ног.
- О! - сказала Агген. - Значит, ты с самых нижних витков. Я и не слыхала, что там живут плоскоглазые.
Это простое с виду признание заставило Филиппа надолго замолчать, как будто он оказался в логическом тупике.
Потом он сказал:
- Помоги мне выбраться отсюда.
- Твоя одежда совсем разорвется, - предупредила Агген. - А кожа поцарапается. Кусты очень колючие.
- Другого пути нет, - возразил Филипп. - Я уже думал об этом. Ты ведь вернулась для того, чтобы помочь? Если сейчас ты не сделаешь этого, то уйдешь разочарованная. К тому же одной по ночам ходить опасно.
Агген посмотрела по сторонам и увидела, что сумерки закончились. Наступила настоящая ночь.
- А как ты защитишь меня, если повредил ногу и не можешь ходить?
- Сначала помоги выбраться, а там - поглядим. У меня есть кинжал. И я выгляжу высоким, по крайней мере в здешних краях.
Агген поразмыслила и поняла, что он прав. К тому же ей хотелось рассмотреть его получше и расспросить о тысяче разных вещей. Например, о том, каково это - являться Филиппом. Иметь плоские глаза, быть старше, чем Агген, быть чудовищем, быть выдуманным, быть из-под земли.
Она протянула ему руку:
- Хватайся, будем тащить.
Девочка зажмурилась, собирая в себе мужество для чужого прикосновения. Оно действительно оказалось неприятным, но только в первое мгновение и только потому, что Агген вообще с трудом переносила, когда до нее дотрагивались, даже близкие. У Филиппа была сухая, жесткая ладонь - крупнее, чем ожидала Агген. Эта ладонь как будто довершила то, что начал голос: теперь Агген почти совершенно понимала - каково это "быть Филиппом". Не имело значения, можно ли счесть его чудовищем, был ли он из-под земли и не выдумал ли его кто-нибудь: где-то очень далеко у Филиппа оставались друзья и семья.
- Крепко держишься? - шепнула Агген. Она боялась говорить громко.
Филипп ответил:
- Кажется.
Агген изо всех сил потянула его на себя. Он сначала как будто упирался, а потом одним рывком вывалился на траву и скорчился, поджав одно колено к животу. Вторая нога у него была прямая, как палка.
Агген обтерла руку о платье и села рядом с головой Филиппа. Голова чуть повернулась, плоские глаза уставились на Агген.
Луна ползала между ветками большого дерева, то поглядывая вниз мутным оком, то опуская полупрозрачное веко и жмурясь. В этом неверном свете Агген и Филипп рассматривали друг друга.
Потом девочка сказала:
- Ты будешь лежать всю ночь?
Такое развитие событий представлялось ей весьма скучным.
- Надо выбираться из парка, - согласился Филипп.
- А с кем ты подрался? - спросила Агген, не предприняв ни малейшей попытки помочь ему встать.
Филипп осторожно перевернулся на спину, вытянул и вторую ногу. Сунул ладони под голову.
- Сначала я повздорил с какими-то типами, сам того не желая, а потом меня сшибли на землю и проехались по мне колесами - и опять-таки без малейшего желания с моей стороны, - ответил он. - Вот как это вышло. Я приближался к подножию горы…
- Это Золотая Альциата, - перебила Агген.
- Гора? - уточнил Филипп.
- Гора и город на ней. И все королевство. Это все - Альциата.
- Королевство - гора?
- И город на ней. А на самой вершине - королевский дворец. И во дворце, в самой высокой башне дворца, - король. Разве ты этого не знал?
- Я многого не знал и до сих пор не знаю, - отозвался Филипп задумчиво. - В любом случае, поначалу Альциата не показалась мне такой уж Золотой…