* * *
Огромная скала высилась на самом берегу моря. Филипп шел медленно, увязая в песке, он падал и поднимался. От усталости ноги его горели. Притяжение скалы было, однако, неодолимым - у обычного смертного человека не нашлось бы никаких сил противиться ему.
Море у этого берега было теплым, но каким-то неприятным. Волны, задушенные погибшими водорослями, скучая, кидались на берег и пятнали его все новыми и новыми разводами грязи. Песок казался таким же мертвым, как и волны. Камни, дома, ракушки - все обратилось в прах, и теперь одинокий человек обреченно попирал этот прах ногами.
Только та скала, что росла впереди и делалась все выше и выше, оставалась неколебимой. Ни соленые морские бури, ни роковой процесс выветривания, ни жестокие войны между людьми и животными - ничто не оставило на темной скальной породе ни царапины.
Филипп ясно различал бесконечную спиральную дорогу, которая обвивала скалу десятками колец, поднимаясь к самой вершине. Видел он и строения, ближе к вершине - немногочисленные и роскошные, а у подножия - целую россыпь убожества и бедноты.
Любопытство - напудренный моложавый старичок - так и заплясало рядом с Филиппом, подталкивая его под локоть и нашептывая ему в ухо: "Идем, узнаем, что это за гора! Пошли скорее, выведаем, что это за город!"
А чувство долга - красивый строгий юноша немного старше самого Филиппа - прибавило: "Возможно, это как раз один из тех географических объектов, что подлежат непременному нанесению на глобус".
Сперва Филипп глянул на любопытство - оно подмигнуло ему, опустив и снова подняв морщинистое веко. Глаза у любопытства бездумно-ясные, помаргивает в них слепенькое старческое бескорыстие.
Затем Филипп повернулся к своему чувству долга, а то сохраняло бесстрастие и никак не ответило на безмолвные вопрошания Филиппа, потому что никогда не переменяло своих мнений.
Филипп уставился на гору и задумчиво проговорил:
- Я странствую исключительно ради полноты глобуса - такого глобуса, на котором разрисована странами и морями не только видимая половина, обращенная к гостиной, но и отвернутая к стене ее отверженная товарка. Там, без сомнения, уже приготовлено место для Негропонта, и Модона, и Торона, и Будерино, и Воницы, и Ашаюоли, и таинственных стран мейсинов, ботентротцев и животоглавцев, а также, если того захочет Бог, - Японии… Сдается мне, - продолжал Филипп, надеясь речами вселить в себя мужество, - что только такой глобус и будет истинным, что бы там ни утверждали профессор фон Шмутце и мой отец - а они утверждают обратное.
Теперь оба незримых его спутника молчали. Они всегда вот так замолкали, когда Филипп начинал разглагольствовать.
- Ныне, когда я лично побывал в Негропонте и у животоглавцев, никто в мире не посмеет объявить эти земли несуществующими, разве что объявив войну мне и здравому смыслу, - добавил мужественно Филипп, взбалтывая ногой песок и неотрывно сверля взглядом гору, словно в попытке подчинить ее своей воле.
Поскольку возражений ему, как и всегда в подобных случаях, не последовало, Филипп тряхнул головой и зашагал прямо к горе.
Вот миновал он скорым шагом городскую черту и ступил на спиральную дорогу, на самое ее основание, как бы выходящее из-под корня горы. Филиппу не терпелось узнать, как называется страна, до которой он добрался, чтобы дополнить ее изображением пустую и безгласную сторону глобуса.
В предгорьях и у подножия горы не имелось никаких строений, что само по себе могло расцениваться как некая странность: предместья имеют склонность к расползанию. Ничего подобного здесь не наблюдалось.
Однако сама высеченная в скале дорога оказалась густо заселенной, причем с первого же шага: вдоль нее выстроились конусообразные домики с неряшливыми черепичными крышами и кривыми водостоками. При взгляде на них у Филиппа закружилась голова, как будто он долго всматривался в спираль.
Он постоял с закрытыми глазами, обвыкаясь в новых для себя условиях, а затем зашагал по дороге в надежде скоро встретить местных жителей.
Очевидно, весь город представлял собой единую бесконечно длинную улицу, которая постепенно поднималась все выше и выше по склону.
Но дорога как будто вымерла. Если в домах и находились какие-то люди, они не давали о себе знать. Филипп поднялся уже немного над равниной и теперь глядел на море сверху. Оттуда, где он остановился, видна была колыхающаяся граница между чистой водой и мутной, зараженной трупами водорослей.
Филипп сделал еще сотню шагов и очутился наконец на круглой площади, прорубленной в скалу глубже, нежели дорога. Площадь находилась за поворотом и вынырнула неожиданно.
Будто мановением волшебства Филипп очутился в совершенно ином мире. Здесь было полно народу, раздавался праздничный шум, люди толкались, болтали, ссорились, смеялись, размахивали какими-то длинными тонкими дощечками. Некоторые даже били этими дощечками друг друга по головам.
В первое мгновение Филипп застыл, глубоко пораженный зрелищем, которое открылось его взору. Никогда прежде не встречал он подобных людей. Они были невысоки ростом, плотные, чтобы не сказать толстые, с круглыми мясистыми лицами. Но удивительнее всего показались Филиппу их глаза - выпуклые, как у некоторых видов рыб, раздвинутые к вискам. При этом жители спирального города меньше всего походили на рыб. По правде говоря, они ни на что не были похожи из всего, увиденного Филиппом за его жизнь.
Филипп всмотрелся в них повнимательнее - как они жестикулируют, ругаются, хохочут, проводят по длинным тонким зубам дрожащим от смеха языком, как они вращают глазами и взмахивают розоватыми ресницами, очень длинными и пушистыми, - и нашел их красивыми. По крайней мере, он испытал к ним симпатию.
Ему непонятно было, что происходит на площади, но он догадывался: это нечто вроде праздника. Может быть, день урожая, а может - казнь главного злодея, который грабил простых людей и покушался на жизнь прекрасной королевы.
Он понял это по тому, как возбужденно гудела толпа.
Присмотревшись внимательнее, Филипп увидел в самом центре площади возвышение, а на нем - человека в ярко-красных с золотом одеждах. На голове у этого человека красовался убор в виде гигантского черного банта с перьями и самоцветами; вдоль висков у него свисали ленты, а ресницы были выкрашены золотой краской. У ног этого разодетого человека сидело несколько других с пачками дощечек в руках.
Филипп начал проталкиваться к помосту, чтобы получше рассмотреть разодетого вельможу - владыку урожая, а может быть, осужденного.
Сначала местные жители, слишком занятые праздником, не обращали внимания на Филиппа, но затем он, очевидно, начал им досаждать своей настойчивостью. Сперва один, потом другой толкнул Филиппа. В ответ Филипп весело улыбался и кивал в знак извинения.
Толчки и тычки становились все злее, все больнее. Никто ничего не говорил, мелькали локти, а потом и кулаки. Наконец кто-то огрел Филиппа дощечкой по голове. Другой ударил его по плечу. Острый край дощечки рассадил Филиппу кожу на виске, так что он сразу перестал улыбаться и вскрикнул от боли.
Еще несколько человек окружили его в толпе. Филипп ощутил их враждебность, и вдруг ему стало страшно.
Он не понимал, почему они ополчились на него, а они молча били его по ребрам - втихую, так, чтобы человек на помосте не разглядел возникшей в толпе драки.
Филипп с силой оттолкнул ближайшего к нему человека и бросился прочь, нырнув прямо в кипящее многолюдье. Толпа смыкалась вокруг него, пинала его, сжимала и сдавливала, а он отчаянно бил локтями и без устали наступал на чужие ноги.
Ему казалось, что он уже вырвался на край площади, туда, где дорога безлюдна, но тут его настигли трое местных. Эти были одеты хуже остальных - в рубахи из грубого полотна и широкие, подвернутые до колен штаны. В руках у них имелись уже не дощечки, а самые настоящие дубины.
Филипп отступил на несколько шагов.
Он думал, что эти трое сейчас набросятся на него и попытаются убить, но один из них выступил вперед и заговорил:
- Значит, плоскоглазые действительно существуют.
Он произнес это до крайности задумчиво, что странно противоречило его воинственному виду и простой одежде. Готовые сорваться в драку люди не бывают такими задумчивыми, а простая одежда вовсе не располагает к беседам на отвлеченные темы, напротив - склоняет к темам элементарным и практическим.
Филипп коснулся ладонью своего разбитого лица и ответил ему:
- Да. Я существую.
- Но тебя не должно быть, - настаивал человек с дубинкой.
Двое его товарищей закивали головами.
- Я есть, - повторил Филипп. - Вы поэтому напали на меня?
- Мы на тебя еще не напали, - указал человек с дубинкой. - Когда это произойдет, тебя больше здесь не будет.
Филипп молчал.
- Ты нарушил, - добавил второй человек с дубинкой, подходя ближе.
- Что я нарушил? - спросил Филипп, недоумевая. Он даже огляделся по сторонам, но ничего предосудительного в своем поведении так и не обнаружил.
- Правильный порядок, - ответил этот человек и начертил в воздухе пальцем спираль. - Раз в месяц Великий Лагоник спускается к нам, на нижние ярусы, и каждый имеет право подать ему жалобу или просьбу. Они записаны на священных дощечках. Но следует соблюдать правильный порядок, иначе все будет лишено смысла.
И он повторил движением руки спиральный узор.
Филипп молча обдумывал услышанное. Очевидно, выпученные, расходящиеся к вискам глаза местных жителей обусловили окружность как единственно возможную для них форму существования. Они не в состоянии двигаться иначе, как по кругу. Спираль, размыкающая круг и позволяющая подниматься, опускаться или продвигаться вперед, для них священна. Пробираясь сквозь толпу поперек спирали, Филипп, сам того не желая, попирал основополагающий принцип здешнего бытия.
- От всей души я прошу у вас прощения, - сказал Филипп. - Я не желал ничего дурного. Я даже не подозревал, что нарушаю какие-то важные правила.
Те трое молчали, и Филипп ощущал себя и свои оправдания жалкими.
- Ты можешь разрушить гору, - вступил в разговор третий человек с дубиной. Он повернулся к своим товарищам: - Почему вы не подумали об этом? Плоскоглазые, которые ходят сквозь спираль, тревожат дремлющую ось. Если ось начнет колебаться, она развалит всю гору, и мир завершится. Нас ведь предупреждали об этом.
Он хлопнул дубиной по ладони и приблизился к Филиппу на несколько шагов.
- Что скажешь, плоскоглазый? Ты согласен быть немедленно убитым ради всеобщего блага?
- Нет, - ответил Филипп. - Ни за что!
- Но это единственный выход из положения, - настаивал человек с дубинкой.
- Я так не считаю, - возразил Филипп.
- Твои предложения! - потребовал он.
- Вы скажете мне, как называется эта страна, а я…
Они переглянулись между собой с таким удивленным и даже испуганным видом, что у Филиппа просто упало сердце.
- Я обязан нанести ее на карту, - попытался объяснить он. - Иначе мое путешествие сюда окажется бессмысленным.
- Но это запрещено! - выпалил первый из вооруженных людей. - Только не нам! И только не тебе!
- Хватит разговоров, - угрюмо промолвил второй человек с дубинкой. - Плоскоглазому надлежит умереть, а нам не следует слушать его разговоры.
- Согласен, - кивнул первый.
Филипп понял, что разговоры окончены. Он повернулся к тем троим спиной и побежал что было мочи. Они быстро настигали его. Следовало незамедлительно что-то предпринять - спрятаться или, на худой конец, спрыгнуть с горы.
Едва очутившись за поворотом, Филипп схватился за куст, росший из расщелины между витками дороги, и начал карабкаться наверх. Он забрался на высоту в половину человеческого роста и скорчился на небольшом скальном выступе, держась за ветки одной рукой. Сверху он видел, как преследователи остановились в растерянности. Один из них пробежал вперед, но вскоре вернулся, а другие двое просто стояли и ждали. Тот, который вернулся, отрицательно покачал головой. Несколько минут они втроем обсуждали странное происшествие с исчезновением чужака, а затем зашагали обратно к площади.
Филипп не верил собственной отчаянной удаче: ни один из пучеглазых даже не догадался посмотреть, что творится прямо у него над головой. Очевидно, как движение сквозь спираль, так и взгляд в этом направлении были здесь немыслимы.
Филипп подождал еще немного - чтобы преследователи скрылись наконец за поворотом - и полез выше. Он перебирался с выступа на выступ, цепляясь за камни, за пучки травы, засовывая пальцы в трещины, рассекавшие скальную породу. Некоторые из этих трещин были влажными - оттуда, из таинственных глубин земли, сочилась вода.
Кое-какие слова нападавших, впрочем, сильно смутили Филиппа. Если движение поперек спирали может поколебать ось и заставить скалу содрогаться, то поступок беглеца является верхом безответственности. С другой стороны, Филипп не мог допустить, чтобы его просто так забили дубинками. Кажется, законы здешней страны позволяют преступнику соглашаться или не соглашаться с предложенным наказанием. Так что хотя бы в отказе Филиппа умереть не заключалось ничего противоправного.
Филипп немного передохнул, собрался с силами, оттолкнулся ногой от выступа, на котором стоял, и ухватился за край невысокого каменного ограждения. Еще немного усилий - и вот он уже снова стоит на дороге.
Каждый виток спирали обладал собственным обличием, или, поэтически говоря, особой физиономией.
Тот, на котором очутился сейчас Филипп, очевидно, считался более респектабельным по сравнению с тем, откуда Филипп только что сбежал. Небольшие пестрые домики выстроились вдоль обочины, точно бусины на нити. Не зная, как не привлекать к себе ненужного внимания, Филипп опустил голову и быстро зашагал вперед, поднимаясь выше и выше.
То и дело, впрочем, он приостанавливался и прислушивался: не началось ли колебание оси и содрогание горы, о котором предупреждали его громилы с дубинками. Но пока что все вокруг оставалось тихим и безмятежным.
Несколько раз навстречу Филиппу попадались местные жители. Двое или трое из них, несомненно, заметили, что он плоскоглазый. Один даже остановился и разинул от удивления рот, а другой скорчил жалостливую гримасу, полагая, что путник просто-напросто болен какой-то печальной, быть может врожденной, болезнью, от которой глаза втягиваются внутрь черепа и расплющиваются.
Филипп постарался убраться как можно дальше от удивленных обывателей. Не хватало еще, чтобы они сообразили, что он явился издалека, и вызвали стражу. Неизвестно ведь, как относится местный закон к пришельцам извне. Может быть, таковых предписано сбрасывать со скалы в море!
Несмотря на все эти очевидные неудобства для путешественника, гора все больше и больше нравилась Филиппу. Он с удовольствием миновал еще два витка, потом третий и остановился.
Море блестело теперь далеко внизу, нарядное, сплошь залитое белым светом. Отсюда оно выглядело так, словно не принадлежало к обитаемому миру, а представляло собой своего рода "тот свет", край, где нет никакой жизни и откуда не бывает возврата. Да и сам Филипп неожиданно для себя начал воспринимать его так, а ведь еще недавно он плавал по этому самому морю на корабле и на шлюпке, и притом не на одной шлюпке, а на разных, и видел высокие волны и полный штиль, и пережил гигантское одиночество, на которое обречен человек посреди бешеной стихии, и испытал восторг объединения со стихией, обманчиво покоренной.
"Странно это, - подумал Филипп. - Я как будто постоянно изменяюсь и в то же время остаюсь все тем же Филиппом. Каждое новое впечатление превращает меня в незнакомца, но там, внутри себя, я все еще прежний, так что старые друзья без труда узнают меня, когда я вернусь домой".
Приблизительно на середине очередного витка начинались дебри обширного парка. Местные садоводы не поленились доставить сюда грунт, чтобы высадить деревья. За годы зеленые кроны разрослись, от парка веяло отрешенностью и прохладой. Дорога входила туда, точно туннель: деревья наглухо смыкались над ней.
Филипп залюбовался яркими, полными солнца листьями. За месяцы, проведенные на корабле, а потом и среди песков, на скудном берегу, у которого не было даже названия, он стосковался по зеленому цвету.
Ему нестерпимо хотелось войти в заманчивый туннель и очутиться среди тихой листвы, вдохнуть запах травы, услышать, как трется сломанная ветка о сухую кору.
А между тем с верхнего витка к ничего не подозревающему Филиппу приближалась беда.