* * *
Беда - если говорить о материальном ее воплощении - представляла собой шестерых молодых людей, ехавших на безупряжной тележке. Утверждая, что тележка была безупряжная, мы имеем в виду именно отсутствие у нее каких-либо приспособлений для запряжения тягловых животных. Единственный механизм, которым обладала эта телега, были колеса; впрочем, некоторые утверждают, будто колеса никак нельзя назвать механизмом. Например, профессор Дерптского университета Генрих Леопольд Кухензухен писал в своей монографии "О механизмах": "Что до колес, то мне затруднительно отнести оные к означенной славной когорте или дать им какое-либо внятное определение, кроме того, которое им уже дала природа: колеса - они колеса и есть, как изъясняется наш кучер Митрофан".
С адским грохотом катилась по спирали вниз телега, на которой удерживались стоймя шестеро молодых людей. Стоявший впереди управлял колесами при помощи двух палок. Телега была с виду самая ужасная, сколоченная из грубых, необработанных досок, с широченными колесами, которые никак не смягчали для ездоков столкновения с шероховатостями дороги, а напротив, превращали любую ямку как бы в глубокую рытвину, а каждый камушек - в изрядное всхолмие. Телега скакала и грохотала, производя ужасные шумы и смятение.
Люди, избравшие для себя этот странный вид транспорта, принадлежали к числу так называемых парольдоннеров, причем название свое производили они от слова "доннер", то есть "гром", и не признавали никакого иного истолкования. Все они обитали на верхних ярусах горы и видели в стремительном спуске вниз своего рода спорт или испытание удальства.
Набившись в телегу без бортиков, без тормозов и, как уже говорилось, без вьючного животного, которое могло бы хоть как-то направлять действия молодых удальцов, эти господа - в развевающихся одеждах, блистая украшениями и длинными распущенными волосами - болтались и подпрыгивали на телеге, хватались друг за друга, размахивали руками в попытке удержать равновесие, громко кричали и смеялись, тревожа покой мирных обывателей.
К тому моменту когда они явились из-за поворота, они успели проделать уже довольно долгий путь. Телега их разогналась до немыслимых скоростей, она гремела и скакала, раскачиваясь притом во всех направлениях - слева направо и справа налево, - словом, телега была практически неуправляема. Это еще больше веселило парольдоннеров, которые вторили грохоту колес оглушительными воплями и смехом, лишенным осмысленности.
Филипп попытался уклониться с пути этого одушевленно-неодушевленного чудовища, однако в этот самый момент одно из колес телеги коснулось лежащего на дороге камушка, отчего траектория ее движения внезапно поменялась. Несущаяся во весь опор телега вместе с шестью развеселыми удальцами в пестрых одеждах с маху налетела на Филиппа, сбила его с ног, подмяла под себя, проехалась по нему, завалилась набок, скидывая с себя ездоков, и наконец остановилась, лишь два ее колеса продолжали крутиться в бессильной попытке продолжать движение.
- Вот это прокатились! - вопили парольдоннеры, вытряхивая пыль из своих волос и одежды. - Вот это мы упали! А сколько шуму наделали, сколько переполоху! Спорим, та красотка, что корчила нам рожи из окна, теперь оглохла и ей придется по нескольку раз переспрашивать своего парня - чего он добивается да что он имеет в виду!
Тут Филипп наконец очнулся - а в первые мгновения он погрузился было в беспросветный мрак и даже не осознал произошедшего.
Прислушавшись к разговорам, он сообразил, что беспечные молодые люди нимало не интересуются человеком, которого они сшибли с ног, помяли своей телегой, придавили и покалечили. Поэтому он подал голос:
- Эй!..
Молодые люди не расслышали. Один из них увлеченно спорил с другим, доказывая, что на двенадцатом витке у проходящей мимо молочницы скисло в кувшине молоко - так сильно они шумели.
- Я уловил кислый запах, клянусь! - настаивал он. - Спорим на два пальца моей стряпухи? Я сам отрежу ей эти пальцы, клянусь, если ошибся! - горячился он. - Давай вернемся на двенадцатый виток, сыщем молочницу и спросим у нее!
- Эй! - повторил Филипп настойчивее и зашевелился под телегой.
Молодые люди наконец замолкли. Они переглянулись, и один спросил другого:
- Ты что-то слышал?
- Ничего, - отвечал тот с твердостью.
- Ну так вот, - заговорил третий, - придется нам признать, что побить достижения Альфена опять не удалось.
- У Альфена телега тяжелее, - возразил ему еще один голос. - Ему мастер Фульгозий делал.
- Закажем и мы Фульгозию.
- Пробовали уже - он отказывается.
- Отказывается?
- Наотрез! Говорит, Альфен ему приплачивает, чтобы он нам отказывал.
- Проклятье на голову Альфена! - закричали разом пять или шесть молодых людей. - Чтоб он провалился! Он, и Флодар, и Озорио, и вся их шайка!
- Эй, вы! - в третий раз позвал Филипп. На сей раз он повысил голос и говорил с легкой ноткой властности, как человек, имеющий право громко требовать участия к себе, хотя бы даже и из-под телеги.
- По-моему, здесь есть кто-то еще, - неуверенно произнес молодой человек, поминавший мастера Фульгозия.
- Если и так, то какое нам до этого дело? - резонно возразил ему другой. - В мире полным-полно людей, мы не можем останавливаться и беседовать с каждым из них. Пойдемте лучше домой: путь неблизкий.
С этими словами они затянули песню на несуществующем языке, который понятен был лишь этим шестерым, и, весело распевая, обнявшись и раскачиваясь на ходу, начали восхождение по дороге. Филипп смотрел на них, лежа под телегой, и гадал - что теперь с ним будет.
Странно, однако, что беспокоила его не только собственная участь, но также и участь брошенной телеги. Ему казалось удивительным, что эти молодые люди, явно дорожившие своим транспортным средством, оставили его теперь лежать на дороге, завалившимся набок, с тихо поскрипывающим колесом, которое никак не могло угомониться и понять, что ехать больше никуда не нужно.
Недоумение Филиппа длилось, впрочем, недолго: вскоре на дороге появились шестеро других молодых людей, одетых гораздо проще и обладающих более грубой внешностью. Руки у них были длиннее и крепче, плечи - шире, ноги - коряжистее и кривее. Это были слуги беспечных юных господ. Кряхтя и бранясь через слово, они подняли телегу и утвердили ее на колесах.
- Эй! - закричал Филипп, когда телега наконец перестала быть преградой между ним и видимым миром. - Эй, я здесь, нерадивые олухи!
Он больше не стеснялся в выражениях, поскольку уже понял, что повредил при падении ногу и нуждается в неотлагательной помощи.
Слуги переглянулись между собой.
- Я здесь! - заорал Филипп. - Не притворяйтесь, будто не видите меня!
- Мы-то тебя видим, - сказал наконец один из слуг, - но нам до тебя нет никакого дела. Мы должны прикатить наверх вот эту тяжелую телегу. За это мы получаем жалованье от наших господ. А за то, чтобы вести разговоры с плоскоглазым, мы никакого жалованья не получаем.
- Ваши безмозглые господа сбили меня на дороге! - рявкнул Филипп.
- Такое порой случается, когда они выезжают кататься, - согласились слуги. - Нет ничего удивительного в том, что кто-то опять подвернулся им под колеса. Такова уж участь обывателя, и ты должен с нею смириться.
- Да помогите же мне! - Филипп готов был заплакать. - Неужто у вас совершенно нет сердца?
- У нас имеются сердца, глаза, руки и ноги, - ответили шестеро слуг, - и животы, и контрживоты, и печень, и все положенные человеку органы пищеварения, включая желудок. Но это никак не меняет дела. Ты должен был осторожнее вести себя на дороге. А теперь - прощай.
И слуги повернулись к нему спиной. Они уперлись руками в борт телеги и начали толкать ее. Телега неохотно покатилась в гору, но стоило слугам замедлить шаги, как она останавливалась и начинала обратное движение, норовя раздавить их. "И впрямь, работа у этих молодчиков не из легких", - подумал Филипп.
Он оперся ладонью о пыльный камень, чтобы попробовать встать на ноги, но у него никак не получалось обрести достаточно надежную для этого точку опоры, так что он перемещал ладони то туда, то сюда, ближе и дальше от себя, и вдруг нащупал что-то совсем странное, похожее на блюдце.
Сначала Филипп решил, что это какая-то деталь, выпавшая из телеги. Но телега была смастрячена таким образом, чтобы обладать возможно меньшим числом деталей, особенно мелких; в этом заключался основной принцип парольдоннеров. Они, можно сказать, презирали детали и делали это с большим размахом.
Филипп временно оставил потуги принять вертикальное, достойное человека положение и смирился с положением горизонтальным, свойственным скорее пресмыкающимся.
"В конце концов, нет ничего зазорного в том, чтобы быть пресмыкающимся, - подумал он. - Или, к примеру, можно вспомнить о черепахе и ее умении питаться воздухом… Для человечества всегда сыщутся у природы все новые и новые уроки".
С такими мыслями он выкопал пальцами из пыли свою находку и обнаружил, что она представляет собой золотой диск окружностью приблизительно в ладонь и толщиной приблизительно в фалангу указательного пальца.
Диск этот был покрыт тончайшими узорами, невероятно мелкими и выгравированными с превеликой тщательностью.
Филипп нимало не сомневался в том, что этот ценный предмет выпал из-за пазухи одного из парольдоннеров и что произошло это во время крушения телеги. Он хотел было позвать слуг, чтобы они забрали вещь и возвратили хозяину, но те уже исчезали за поворотом. Поэтому Филипп оставил диск у себя.
Затем он вновь предпринял попытку встать. Требовалось также оценить степень нанесенного здоровью ущерба. В конце концов Филипп установил, что одна нога худо-бедно слушается своего повелителя, но другая все время подворачивается, являя тем самым гнусное неповиновение. Став жертвой этого мятежа и разлада, Филипп чрезвычайно жалким, скачущим образом добрался до парка, а там нашел подходящий густой куст, заполз под него и забылся тяжелым сном.
* * *
- Значит, у тебя болит только одна нога? - обрадовалась Агген. - А вторая цела? Это очень хорошо, потому что ты можешь прыгать на одной, поджав вторую.
- Может быть, пока я лежал под кустом, разболелась и другая, - предположил Филипп. - С этими ногами всегда так: никогда не знаешь, которая подведет.
- Что, правда? - Агген, казалось, была озадачена его заявлением.
- Правда.
- Ну не знаю, - протянула девочка.
- У тебя что, и мозолей никогда не было? - не поверил Филипп.
- Мозоли не считаются, - заявила Агген.
- А царапины?
- Они тоже не считаются, потому что они всегда.
- И растяжений не случалось?
- Нет.
- А у меня, кажется, случилось, - произнес Филипп с укоризной, как будто Агген была в том виновата.
Она сразу возмутилась:
- Это твое дело - что с тобой случилось! Нужно лучше глядеть по сторонам. Парольдоннеры могут выскочить в любое мгновение. Они опасные, потому что быстрые. Хотя по характеру совсем не злые. Мы с Кахеран хотели бы как-нибудь с ними покататься, но они женщин не берут. Но ничего, мы уже все решили. Мы переоденемся мужчинами, тогда они не увидят разницы.
- Это вряд ли, - усомнился Филипп.
- Точно тебе говорю, - кивнула Агтен. - Они ведь тоже носят длинные волосы, и руки у них нежные, как у девочек, потому что они не работают. А помимо всего прочего, они невнимательно смотрят, потому что им нет дела до других. Мы с Кахеран запросто бы их обманули!
- Возможно, - сказал Филипп, не желая больше спорить.
Агген надула губы. Потом она спросила:
- Ты много путешествуешь?
- Да.
- Я просто так спросила, - сообщила девочка. - На самом деле мне неинтересно. Я и сама уже обо всем догадалась. Ты ищешь дорогу домой?
- Нет, - ответил Филипп. - Я знаю дорогу домой. Она сама откроется мне, когда я пройду всю противоположную сторону глобуса, ту, что отвернута к стене и не закрашена никаким цветом, и окажусь там, откуда видно всю гостиную, и кресло, в котором любит сидеть мой отец, и столик с портвейновым графином, и окно, выходящее в сад…
- Ясно, - кивнула Агген.
Филипп проговорил:
- Где-то есть такие страны, где у людей только одна нога для хождения, а вторая у них мягкая и гнется по всем направлениям и к тому же снабжена гигантской ступней, наподобие зонтика. Этой второй ногой они обмахиваются, как веером, во время жары или укрываются ею от дождя, а в иных случаях секут ею дворовых, потому что она гибкая, как кнут.
- Чтобы у тебя была такая вторая нога, нужно переломить колено, - сказала Агген задумчиво. - Иначе она не будет гнуться по всем направлениям.
- Природа моя такова, что обе ноги должны быть у меня одинаковы, поскольку я использую их в равной мере, - сказал Филипп. - В этом мы с тобой сходны, Агген.
- Вообще-то ты мог бы опираться на палку, как делают старики, или на меня, как делают красивые раненые калеки, - великодушно предложила Агген. - Тогда мы доберемся до моего дома.
- Я ничего на свете так не хочу, как только оказаться в чьем-нибудь доме, под крышей, - признался Филипп и улыбнулся девочке.
Она деловито добавила:
- Надеюсь, мы не разбудим маму. Но если это и произойдет, ничего страшного. Ты просто поздоровайся и назови свое имя. Мама сразу все поймет.
* * *
Доковыливанье до жилища Агген превратилось в нечто долгое и скучное. Точнее, скучно было Агген, которой приходилось идти очень медленно, то и дело останавливаться и слушать извинения Филиппа. Филипп же, напротив, измучился от разнообразия ощущений, на которые щедра оказалась поврежденная нога (да и стукнутая голова, как оказалось, тоже). Дерганье, колотье, нытье, а то вдруг пронзанье - все это досаждало ему без передышки, одно за другим, сменяясь и не ведая устали.
Самым изматывающим было в этом то, что каждый вид боли обладал собственным возрастом. Так, дерганье - самый легкий и ничтожный, скоропреходящий вид боли - свойствен возрасту полного здоровья, то есть годам семи по человечьему счету, а колотье - оно постарше, ему лет пятнадцать, и случается оно, если, положим, много всего съесть за обедом, а потом очень быстро бежать вверх на гору, к подруге Кахеран. Нытье - боль, присущая старикам; от них она почти не отстает и превращается в нечто привычное, сродни сматыванью шерсти в клубок. Ну а пронзанье - боль зрелых людей; она впивается в них, точно меч или кинжал, а потом медленно отпускает и наблюдает со стороны, усмехаясь, - хватит ли человеку мужества и выдержки не перемениться при этом в лице.
Таким образом, Филиппа не только терзали разные виды боли - его также перебрасывало из юности в старость, из зрелости в детство, и все это без малейшей передышки, так что в конце концов он начал казаться сам себе чем-то вроде целого ходячего госпиталя, где мучается по меньшей мере десяток разных больных.
Агген приплясывала рядом и жужжала, как муха:
- Ты смотри, уже ведь скоро начнет светать. Скоро люди выйдут из домов, а мы тут с тобой посреди дорога. Ты труслив, Филипп, потому что боишься боли. А ты сделай небольшой рывок. Наберись дерзости и сделай! Доберемся до дома - там и будешь корячиться. Филипп, мне на тебя глядеть тошно. Я сейчас уйду, догоняй меня.
- Не надо! - взмолился он. - Да что ты за жестокое созданье, Агген!
Она пожала плечами и ничего не ответила, потому что в силу своего возраста, естественно, была жестокой.
О каждом встреченном доме, мимо которого они проходили, Филипп безмолвно молился, чтобы он оказался тем самым, и в конце концов молитвы его оказались услышаны.
- Вот здесь живем мы с мамой, - объявила Агген.
Она указала на небольшое конусовидное строение. Стены этого здания, как и многих других, были обвиты спиралевидным выступом вроде пандуса, по которому можно было подняться до самой крыши.
Филипп похолодел, когда до него дошел смысл увиденного. Мгновеньем спустя Агген подтвердила мелькнувшую у него догадку.
- Поднимаемся! - объявила девочка.
Филипп сдался.
- Иди вперед, - попросил он, - и не оборачивайся. Я пойду следом.
- Не оборачиваться? - удивилась она. - Почему?
- Если я скажу почему, исчезнет весь смысл необорачиванья.
- Понятно.
Она выпустила его руку и быстро начала карабкаться по пандусу к самой крыше. Филипп отбросил костыль, встал на четвереньки и пополз за ней следом. Поврежденная нога волочилась неохотно, она ныла и как бы завывала, сделавшись открытым агентом старости в молодом, истыканном колотьем и пронзаньем теле.
Агген, коварное созданье, все-таки потихоньку обернулась через плечо и увидела, конечно, каким ничтожеством являет себя Филипп. Но она смотрела на него совсем-совсем недолго и даже не фыркнула и не засмеялась, чему сама была немало удивлена.
Вход в дом располагался на макушке конусовидной крыши, а первым помещением дома была, разумеется, кухня. Это устроено для того, чтобы весь чад и дым сразу же выходили наружу, не пятная комнат и не вредя домашней атмосфере. Как и все дети горы, Агген страшно гордилась тем, как мудро сконструированы жилища Золотой Алыщаты.
Филипп ввалился в кухню мешком и некоторое время просто лежал неподвижно на полу, так что Агген даже тронула его веточкой для растопки, а когда он не пошевелился, то пощекотала этой веточкой ему нос.
Филипп чихнул.
- А! - сказала она. - Я уж думала, ты умер. До мертвяков дотрагиваться противно. Я однажды выносила из дома мертвую крысу. Она что-то не то съела и издохла. Мы с Кахеран для этого сделали особые щипцы. Да, кстати, вот они!
И она живо вытащила откуда-то и предъявила Филиппу деревянные щипцы, обмотанные веревкой.
Филипп поглядел на них обреченным взглядом. Он представил себе, сколько хлопот доставит девочке, если умрет сейчас на полу ее кухни. Ей придется брать его щипцами и выволакивать на крышу. Она сбросит его на дорогу, спустится по стене дома и, толкая труп в бок щипцами к краю, наконец выпихнет его с горы, и он упадет в море. Потусторонний мир примет его, и Филипп, качаясь на волнах, постепенно уплывет в страну, откуда не бывает возврата.
Мечтая об этом, он заснул.
- Ты скучный, - сказала Агген, глядя на него сверху вниз.
После этого она тоже отправилась спать.