- Не волнуйтесь, Борд, - сказал Гомон, забираясь под купол и закрывая люк. - Меня зовут Уизли. - Он полез в карман ночнушки и достал оттуда серебряное распятие с пурпурной розеткой. По кресту шла надпись, сделанная таинственными буквами, эмблема Церковного Разведывательного Управления. - Агент Уизли, ЦРУ, работаю под глубоким прикрытием.
- Агент Борд, - сказал Седарн и неожиданно захотел предъявить такой же пафосный значок.
- Я рад поработать с тобой над этим делом. Ситуация у нас плохая. Должен сказать, что операция "Первородный грех" - это самое трудное задание, которое я когда-либо получал от кураторов. Здесь скоро все вылетит в трубу, а мы даже не знаем, с чего начать.
Седарн кивнул:
- Я в замешательстве. Понятия не имею, чего от меня ждут. Румпель заклинило, идем против ветра, и нет ножа, чтобы перерезать бензель.
- Прости, что? - заинтересовался Уизли.
- Это морское выражение. Я его… э-э-э… слышал в лодке, когда плыл сюда. Из Ля-Франс, - поспешно опомнился лютнист.
- Понятно, - кивнул агент под прикрытием. Он посмотрел в окна купола. - Похоже, горит Колледж Церковной Гильдии. Вот уж и заваруха! Если Искусство Магии протухнет, то что останется людям вроде меня или тебя?
Триумф предпочел не размышлять о подобных материях в столь тесном месте, на столь большом расстоянии от земли, в столь поздний час, к тому же с незнакомцем.
- Да к черту все! - решил он. - Ну и ночка!
Солсбери проснулся, одинокий, замерзший, почти под утро. В Виндзорском дворце стояла мертвая тишина.
Герцог с ворчанием заворочался. Ему было холодно, кожа покрылась липким потом от плохих снов. Он агрессивно рухнул на подушку, но что-то заставило его открыть глаза и посмотреть наверх.
Нож замер на расстоянии дюйма от глазного яблока, мерцая в серой мгле.
Солсбери застыл: ужас морозом пронесся по его тучному телу. Над ним стоял Джасперс. А потом, еще больше испугавшись, герцог заметил, что лезвие растет прямо из пальцев священника.
- Ты - тупой жирной дебил! - сказал ему Джасперс.
- Ч-чего?
- Сегодня ночью твое глупое поведение чуть не обернулось для нас провалом. Я в последний раз предупреждаю тебя, Хокрэйк. В следующий раз вместо себя я пришлю нечто, пришедшее из самых дальних пределов некромантического пространства, и оно сожрет тебя, для начала расправившись с душой.
- Я… я понял, - ответил герцог Солсбери, давясь от страха.
Невероятно заостренные пальцы Джасперса прорезали наволочку, и оттуда вылетел клок перьев. А потом преподобный исчез, просто исчез - как будто его никогда и не было в комнате.
Долгое время Солсбери лежал неподвижно, уставившись в плохо видимые картины на потолке комнаты, пока не начал различать все больше и больше деталей. Только тогда он понял, что за окном светает.
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Повествует о случившемся в пятницу
Мало кто может вытащить вас из постели утром в пятницу так быстро, как человек, молотком прибивающий мертвую кошку к вашей входной двери. Разве только человек, прибивающий живую кошку.
Прерывистые удары, сопровождавшие вышеупомянутую затею, эхом разнеслись по дому номер семнадцать по Амен-стрит в Сохо и грубо вторглись в сознание Аптила, разлучив его с прекрасным сном о моторном баркасе, Барьерном рифе и девушке по имени Руути.
Расширенный грезами разум резко сократился, когда абориген пробудился и застонал. Лодка, риф и Руути помахали ручкой с исчезающей границы Страны Снов и покинули его, одинокого и раздраженного, в мрачной, дикой, чужой стране, к которой Аптил уже начал питать искреннее отвращение, и сейчас оно обратилось на равномерный стук внизу.
Неохотно ссутулив плечи, австралиец вперевалку зашлепал вниз по лестнице, стряхивая сон с глаз. Широко зевая, он распахнул дрожащую входную дверь.
Человек снаружи резко остановил молоток, уже замахнувшись, и прикрыл головку инструмента рукой совсем рядом с лицом Аптила.
- Ох ты, твою-то мать! - воскликнул он и невольно отскочил, осознав, насколько мускулист, непривычен, обнажен и рассержен великан, открывший дверь.
Затем громко выругался и затряс рукой, когда депеша о столкновении молотка с ладонью прошествовала вверх по руке и прибыла в мозг.
На пороге дома стояли три человека, судя по одеждам - обыкновенные торговцы и ремесленники, а прямо под дверным молотком был распят окоченевший труп английской домашней гладкошерстной. Двое из мужчин опасливо взглянули на Аптила, тогда как третий танцевал импровизированную джигу, зажав руку под мышкой и выкрикивая слова, в которых стремительно убывало количество букв, зато возрастал градус возмущения. Аптил окончательно проснулся и решил оглядеться по сторонам, пока не столкнулся носом к носу с новым дверным украшением. Он мигнул. Кошка не смогла. Похоже, она стала жертвой какого-то экипажа задолго до распятия, и на морде ее застыла гримаса того рода, которую, по предположениям Аптила, успевает скорчить животное, поющее в аллее свои песни и прерванное тремя тоннами критики, влекомыми лошадиной упряжкой.
В общем, выглядела она еще менее счастливой, чем Аптил.
"И что же, черт побери, вы тут делаете, а?" - хотел сказать гигант, но понял, что не может. Привычка вбила в него Маневр чуть ли не на павловском уровне. Он удовлетворился тем, что одарил всех присутствующих, в том числе и кошку, своим наиболее безжалостным взглядом.
- А пусть это будет предупреждением, вот, да! - крикнул человек с молотком, наконец совладав с собой.
Аптил обдумал сказанное и снова взглянул на распятое животное. Он и раньше не помышлял завести домашнего питомца, но до сих пор понятия не имел, что лондонцы относятся к этому настолько плохо. Теперь же австралиец внял их совету и окончательно отбросил и так не слишком привлекательную идею.
Аптил кивнул, улыбнулся и уже хотел закрыть дверь. Трио с опаской наблюдало за ним.
- Эт самое, ты все усек, дикарь? - прорычал парень с молотком, его уверенность в себе повышалась по мере того, как гигант скрывался в доме.
- Да нет, ты чего? - встрял его компаньон. - Он же дикарь, а значит, родился без большого ума для размышлений, вот так.
Друзья понимающе закивали.
Аптил снова вышел на крыльцо и решил возобновить дискуссию. Если бы на нем сейчас была рубашка, то он, определенно, закатал бы рукава. Несколько раз ударить их головами друг о друга или о скребок - это же не нарушение Маневра, рассудил он. Руперт всегда сможет списать это на кашу в голове невежественного аборигена, к тому же подобный поступок значительно улучшит столь дурно начавшуюся пятницу.
- Не будете ли вы так добры, джентльмены, объяснить цель вашего присутствия здесь? - спросил неожиданно появившийся Агнью, туго затягивая пояс халата.
Выглядел он еще мрачнее Аптила и кошки.
- Эт предупреждение, да! - повторил человек с молотком, угрожающе махнув означенным предметом в сторону сухопарого и сурового слуги.
- Я так не думаю, - ответил Агнью, изучая новое дверное украшение. - Скорее я склонен посчитать это издевательством над бедным глупым животным и актом вандализма по отношению к частной собственности. Знаете ли вы, сколько времени понадобится, чтобы убрать следы от гвоздей с обработанной древесины дуба такого качества?
Последовала пауза. Один из мужчин, который, так сложилось, когда не участвовал в акциях по распятию кошачьих, работал столяром, услужливо ответил, пока остальные на него не зашикали:
- Около семи рабочих дней, это если раствор хороший и руки умелые…
- Мистер, мы, это, в курсе, чей это дом и чего его хозяин наделал, - сказал молотконосец, сжав зубы. Те были настолько же белыми и ровными, насколько серебряные монеты, побывавшие в огне, а потому слова не встречали никаких затруднений, вырываясь сквозь них наружу.
Агнью терпеливо сложил руки на груди.
- Так просветите и меня, пожалуйста, - сказал он, - прежде чем я буду вынужден взять большую дубину, одолжить ее моему другу и не думать о последствиях.
Держа молоток под рукой, глава трио сделал шаг вперед:
- Я - братуха Боб. А это вот братуха Томас и братуха Колм. - Братуха Боб указал на каждого любимым инструментом.
- Утро доброе, - откликнулся братуха Томас (по совместительству столяр).
- Мм, - кивнул не столь радостно братуха Колм.
- Вы что, монахи? - спросил Агнью.
- Чего?
- Чернецы? Члены какого-то ордена? Или вы… действительно братья?
Мелкий рыжий Боб осмотрел долговязого лысеющего Томаса и пухлого седого Колма. Они обменялись лихорадочными испуганными взглядами.
- Ну, я так и сказал, мы - они самые… - начал Боб.
- То есть вы - дети одних родителей? - осведомился Агнью.
- Нет, мистер. Нет, мы не дети. Мой отец - старина Ловкий Джордж, а Боб - сын… - пустился в объяснения Томас.
Братуха Боб сказал ему заткнуться.
- Тогда на каком основании вы называете друг друга братухами? - спросил Агнью.
- Мы, - резко ответил Боб, - братухи, в смысле, по общине, давшие клятву, преданные служители тайного союза, объединенные хармоническнми отношениями братства настоящих мужчин.
Агнью кивнул:
- А, так вы состоите в тайном обществе.
Трио нервно взглянуло на него.
- А вы никому не скажете? - спросил братуха Томас.
- Так в каком? - вздохнул слуга.
- Мы непосвященным ничего такого не говорим, да! Да шоб вас оспа покарала за дерзость! Да я лучше подохну, кровью истеку, но не стану болтать о тайных знаниях нашего братства.
- Вы из Жилищного комитета, так? - с грустью спросил Агнью.
Братухи неуклюже стали переминаться с нот на ногу.
- Так, я спрашиваю?
- Да, - пропищал братуха Боб.
- Вы скоро сведете меня в могилу своими планами, записками и встречами. Если дело не в состоянии брусчатки, так в обеспечении должного освещения улицы, а если и с ним все в порядке, то тогда ожидай толпу с факелами с требованием подписать петицию о починке водосточных канав. Что на этот раз? Количество прибитых к стене кошек не удовлетворяет законным требованиям?
Братуха Боб выпрямился и поправил свой воротник размером с доброе колесо.
- Я, - начал он громогласным голосом, от чрезмерной самоуверенности и красноречия его и так неказистая речь стала окончательно неряшливой и неразборчивой. Агнью поморщился. - Я - избранный п'езидент инициативной г'уппы Равного Комитета Моральной Развращенности.
- Мы встречаемся по четвергам в комнате над "Пыхтящим Фазаном", - встрял Томас, решив пояснить ситуацию.
- Ты, это, не говори им тут, дуралей! Это секрет! - Братуха Боб повернулся к Агнью, а братуха Томас качнулся назад со стремительно краснеющим отпечатком молотка на лбу. - И вот наша инициативная группа, она, как и весь город, реально озаботилась теми увасными мудическими деяниями, которые охватили весь Лондон. Тут Колледж сгорел прошлым вечером. Видали, наверное. Это иностранное злое колдовство, да, и делают его злые колдуны, которых специально тренируют в дьявольщине.
- И?.. - спросил Агнью.
- Это дело вред приносит этой самой оквуге, и мы этого не потерпим, - заключил Боб.
- И?.. - спросил Агнью, теряя терпение.
- Ну… сэр Руперт вроде как в этом виноват, ведь так?
- Нет, - твердо ответил слуга. - Хорошего дня, - добавил он и хлопнул дверью.
Агнью открыл ее секунду спустя, когда братуха Боб решил провести голосование, продолжать ли им орудовать молотком, и спросил:
- А как со всем этим связана несчастная кошка?
Братуха Боб наклонил голову в издевательской манере, словно глава цеха, оценивающий работу своего самого малообещающего подмастерья:
- Ты шо, не понял ни шиша? Это ж предупреждение. Чтоб привлечь внимание общественности к собственности, на которой висит проклятие дьявольщины и увасных мудических деяний.
- А почему кошка?
Братуха Томас выступил вперед с самоуверенным видом:
- Так должно быть, ибо сказано в законах Комитета, пункте один-семь-шесть и далее: "Кота или подобное животное следует использовать, дабы пометить оскорбляющую собственность, так как с этими животными связаны традиции суеверий".
- Спасибо, братуха, - сказал Боб.
Братуха Колм важно кивнул.
- Я припоминаю единственную примету, связанную с этими животными: если черный кот перейдет тебе дорогу, то это приносит удачу, - заметил Агнью.
- Эт да, конечно, а вот если прибить его к двери, тот тут дело другое! Черная кошка, прибитая к двери, приносит только несчастье. Только.
- Я думаю, что больше всего несчастья она принесет слепому торговцу, вздумавшему постучать в эту дверь, - ответил слуга и серьезно обдумал следующие слова, прежде чем сказать их. - Отвалили отсюда быстро - и кошку не забудьте.
Он снова хлопнул дверью. В зале, под аккомпанемент ворчанья Жилищного комитета, все еще доносящегося с улицы, Аптил взглянул на Агнью и вздохнул:
- Мы должны найти Руперта. Мне уже совсем не смешно.
Слуга кивнул:
- Передай мне пальто, а потом выпьем чаю. Он всегда помогает моему мыслительному процессу. После чего приступим к поискам.
Абориген последовал за ним на кухню со словами:
- Я бы тоже не отказался от кружечки этого напитка, если он так хорош, как ты говоришь. У меня нет даже намеков на идею, с чего начать.
Агнью насыпал из чайницы две ложки с горкой порошка, похожего на порох, и сказал:
- Начнем от входной двери и пойдем дальше.
Растрепанная пятница устало тащилась по Лондону. На бойнях Истчипа мясники раздраженно сметали малоприятные побочные продукты торговли свининой в сточную канаву, обеспечивая Пуддинг-лейн ее знаменитое имя, но в мыслях своих служители плоти были далеко. Многие из них желали оказаться вместе с требухой на мусорном корабле, идущем по Темзе прочь от города, жить в котором почему-то расхотелось. Редеющий дымный столб над Вестминстером лишний раз напоминал о довольно мрачных перспективах.
Следователи милиции копались с пинцетами и увеличительными стеклами в коптящих развалинах, в воздухе стояла отвратительная вонь, и дело было не только в гари. Все хотели оказаться подальше от Колледжа Гильдии. Де Квинси принес мел для разметки местоположения трупов, хотя был уверен, что обрисовывать после пожара, скорее всего, нечего.
Доктор отошел к скамейке, стоящей в западном углу плаца Колледжа, где мог присматривать за работой и курить трубку. Даже здесь, на расстоянии в полфарлонга от пепелища, ему пришлось стряхнуть с сиденья стеклянные осколки. Кончина здания больше напоминала извержение вулкана.
Вскоре должен быть подойти Галл, и де Квинси совершенно не прельщала перспектива делать доклад о причинах возгорания. Его краткость могла сравниться только с полным отсутствием хоть какого-то понимания того, что здесь произошло. В освинцованной комнате практически ничего не уцелело, кроме нескольких следов трупного воска и комочков жира: никаких свидетельств, улик, причин, ответов, естественно кроме горестного и прочувствованного заявления Джасперса, подтвержденного свидетельством более дюжины перепуганных насмерть послушников. Джасперс, который выставил покойного претора назойливым, некомпетентным дураком, решившим совершить опасную операцию, несмотря на все его, Джасперса, увещевания. Даже несколько коротких минут в обществе Еноха заставили де Квинси сильно усомниться в версии преподобного.
Доктор выбил трубку о ножку скамейки и поднялся на ноги. Галл с двумя солдатами приземлились во дворе, подобно ястребам; мощные крылья "винчи" хлопали, борясь с сопротивлением ветра и гравитацией. Де Квинси направился к ним. В его голове роились, беспокоя, непоколебимые, но совершенно недоказуемые подозрения, и он не знал, кому рассказать о них и даже как начать рассказ.
Тем не менее воспоминания о лице преподобного, залитом отсветами пожара, не шли у него из головы.
К северу от Вестминстера матушка Гранди села на упавший воротный столб, лежавший на краю Мурфилдского болота, и съела последний крекер. До столицы оставалось несколько часов ходу. Грозовые облака, ползущие со стороны центральных графств, катились над ее головой по направлению к Лондону. Судя по скорости, что-то их туда сильно влекло.
Далеко на юго-востоке Джузеппе Джузеппо слизнул соленые брызги с губ и посмотрел на Ла-Манш, почти скрытый туманом. Колокола бакенов еле слышно позвякивали в мертвом штиле. Такелаж "Battista Urbino" мягко поскрипывал. Путешествие отняло больше времени, чем рассчитывал ученый.
На сцене "Лебедя" Лун Седарн менял струны на лютне.
Кто это сказал, что "театр - это блаженный эликсир от жестоких ран действительности"? Или что "пьеса мягко сглаживает заботы повседневной жизни"? Или даже что "на этой сцене деревянных фантазий муза оборачивает нас в плащ желаний и возможностей того, что в драгоценный час лучшие сны однажды могут плотью стать"?
Когда Уилм Бивер, эсквайр, решительным шагом пересек порог "Лебедя", столь драматические высказывания переполняли его энергичный и жаждущий ум, а толстая пачка исписанной бумаги - карман штанов. Он напевал радостную песенку. Город был порван в эмоциональные клочья, оплот магической силы превратился в дымящиеся руины, всюду витали слухи, что какой-то гоэтический призрак вырвался на свободу и бродит по улицам Лондона в поисках жертв. Однако, с точки зрения Уилма Бивера, то был хороший, прекрасный, многообещающий день. По его разумению, "Лебедь" и все олицетворяемое им на миллион миль отстояли от ужасов мира и этого проклятого изменника Руперта Триумфа, который, по общему мнению, был виновником всех зол.
Уилм Бивер, эсквайр, - это, на случай если вы забыли, ваш покорный слуга и автор, то есть я, ведь восторг от столь увлекательной повести мог поразить и отвлечь вас.
- Простите, - обратился я, Уилм Бивер, к блондину с лютней, - я ищу месье Гомона или месье де Тонгфора. Они здесь?
- Скорее всего, - ответил музыкант. - Поищите-ка вот там. - Он указал потрепанным инструментом в сторону гримерки.
Было где-то полдвенадцатого утра, и большинство членов труппы еще спали.
Я (Уилм Бивер) дружелюбно кивнул, намекая, что прекрасно знаком со сценическими порядками, и произнес с усмешкой:
- Представляю. Наверное, репетируют.
- Спят, пердят или получают удовольствие, коли вчера было с кем уединиться, - ответил лютнист. - Подозреваю, в некоторых случаях занимаются всеми тремя делами одновременно.
- Эм-м-м… - протянул я, не будучи уверенным, какой колкостью подобает отвечать в таком случае.
Лютнист встал. Вторая струна щелкнула кнутом и мягко завыла.
- Луи Седарн. - Он протянул мне руку.
- Ах да. Уильям Бивер. Рад встречи. Милый.
Музыкант странно на меня посмотрел.
- А актеры разве не называют друг друга "милый"? - нервно переспросил я.
- Те, кого я встречал, нет. Но не спрашивайте меня. Я тут новенький, месье.
- Вы - француз?