С тех напряженных часов в зале суда Руперт еще несколько раз видел этого монстра. И в каждом случае - дважды в "Русалке", однажды в "Верховой Кобыле" и еще один раз в "Большом Орле" - О'Бау наглядно демонстрировал, каким образом двадцатиоднолетний красивый мичман может превратиться в обугленную отбивную.
Триумф всегда оставался в стороне от подобных демонстраций. Он слишком хорошо помнил те синие глаза, покрытую ямами опухшую рожу и труп Пайкера, лежащий на столе в морге.
Руперт часто размышлял, как громила приобрел такое количество шрамов. Словно кто-то выжег ему все лицо раскаленной добела сковородой. Иногда Триумфу очень хотелось пожать этому храбрецу руку, хотя он и был уверен, что для исполнения этого ему придется общаться с мертвецом.
Глаза морехода привыкли к утреннему мраку, и он больше не натыкался на вещи. Пистолет-кинжал удобно лежал в руке. Руперт внимательно смотрел по сторонам, уверенно распознавая вот эту декорацию, фонарную стойку, висящие тросы лебедки…
И огромный силуэт.
Удар пришелся неожиданно и сбил Триумфа с ног. Со сдавленным криком он пролетел спиной сквозь фанерный замок Дунсинан, в груди стало горячо от боли.
Какое-то время Руперт лежал неподвижно, думая, что уже умер.
Но нет. Он пополз по разбитому в щепки дереву и оседающей пыли, нащупывая пистолет. Тело болело совершенно неописуемо.
Уравнитель О'Бау тоже никуда не делся.
- Вор-французик! - прошипел голос, который мог исходить только из поврежденных перекошенных губ.
- Что за… почему? - умудрился произнести Триумф, каждый вдох, каждое слово оборачивались мукой.
Нечто массивное, раздвигая руины декораций, подошло ближе.
- Это работа, - презрительно сказало оно.
Рука размером с якорь боевого корабля взяла его за воротник и рывком подняла в воздух. Мягко покачиваясь, Триумф оказался лицом к лицу с синими обжигающими углями. Не с лицом и не со шрамами.
Было все еще слишком темно, но глаза сапфирами горели во мраке.
- Ты… - В течение долгой паузы память О'Бау щелкала, пытаясь отыскать нужное имя. - Ты… Луи Седарн?
- Нет, - ответил Руперт Триумф. Говорить правду всегда легко и приятно.
- О! - призадумался бесформенный монстр, опять замолчав. От него несло пивом. - В этом случае я извиняюсь за то, что вверил моему топору удар по вашей персоне. Я разбираюсь в тех, кого убиваю.
- О, это прекрасно, - ответил мореход, чувствуя явный привкус крови во рту.
- Я ищу Луи Седарна, которого назначен убить, - продолжил О'Бау, даже не собираясь ставить собеседника на землю. - Вы подходите его предписанию, а потому я сделал невод, что вы - это он.
- Я - не он, - сказал Триумф и тяжело рухнул на пол, отбив колени и локти.
- Прошу прощения, - сказал громила и ушел.
Руперт довольно долго лежал, не имея сил подняться, стараясь восстановить дыхание и заглушить боль. Он схватился за грудь, чувствуя острые завитки кольчуги, открытой ударом топора. Усиленный камзол Кью спас его от худшего из холодных орудий.
- Так где он может быть? - неожиданно гаркнул О'Бау в ухо Руперта.
- Без понятия, - ответил тот, окаменев.
- Я легко могу прикончить вас за отказ сотрудничать.
- А почему вы хотите его убить? Мне он показался довольно приятным парнем.
- Вполне возможно, вполне возможно. Тем не менее мне наказали его убить.
- Ай-яй-яй! - посочувствовал Триумф.
Трясущимся пальцем он медленно взвел курок пистолета, встроенного в кинжал.
- Да, неловко получается, - продолжил О'Бау. - У вас есть какие-нибудь сор и брожения, где я могу найти его место, пол и сожаление?
- Да он прямо перед тобой, уродливая тварь! - заорал Триумф, ткнув кинжалом в великана и нажав на курок. Раздался сухонький щелчок. - Твою же мать! - воскликнул сэр Руперт, взводя курок заново.
На него готовилась рухнуть лавина.
Взрыв, оглушающий из-за узкого пространства между двумя борющимися телами, прозвучал, как залп салюта.
Триумф отпрыгнул назад из хватки монстра и рванул прямо сквозь вещевой хаос, царивший за сценой. Он ударился лбом о качающееся колесо и содрал кожу о сигнальный фонарь.
Руперт обежал циклораму и с ходу вписался в лестницу, ведущую на галерку. Вот только Уравнитель двигался еще быстрее.
Мореход покатился вниз, борясь и пинаясь, но понимая, что все его усилия напрасны. О'Бау весил больше трех сотен фунтов. Кулак вонзился в челюсть Триумфа, голова ударилась о ступеньку. В дюйме от левого уха врубился в дерево массивный топор. Руперт махнул кинжалом, вспомнив, что его алмазное лезвие "может прорезать все на свете". Прорезало оно только воздух. Лапа, похожая на медвежью, схватила лютниста за кисть, вывернула ее и ударила руку о ступеньки за головой Триумфа. От боли пальцы разжались, и оружие отлетело прочь.
Руперт посмотрел в отвратительное лицо человека, собирающегося убить его, и, собравшись с последними силами, ударил ладонью в заклейменную рожу. Большинство пальцев случайно попали в ощерившийся рот О'Бау, и тот решил демонстративно их укусить.
Неожиданно раздались мощный хлопок, треск дерева и жалобный музыкальный всхлип, как будто взорвался ящик со струнами.
На Триумфа внезапно рухнули три сотни фунтов мертвого груза.
Он с трудом выбрался из-под тела О'Бау, которое поверженным титаном растянулось на ступенях. Над ним стояли Долл с совершенно безумным лицом пепельного цвета и ваш покорный слуга Уилм Бивер с останками "Тэвисток Лютнекастера" в руках.
- Мне пришлось, - промямлил я, пожимая плечами и по-прежнему не отпуская обломков инструмента.
Не находя слов, Долл подняла Триумфа на ноги и прижала к себе.
- Надеюсь, ты был к ней не слишком привязан, - добавил я, кладя разбитую вдрызг лютню покоиться на лежащей лицом вниз туше О'Бау.
- К жизни я привязан сильнее, - сумел выдавить из себя Руперт, крепко обнимая актрису.
Он взглянул на свои руки и, не отпуская Долл, быстро пересчитал пальцы. Все десять оказались на месте. Камень в печатке свободно болтался на маленьких шарнирах.
- Вот те раз! - протянул Руперт. - Он проглотил мышьяк.
Я с недоверием уставился на кольцо:
- Значит, я ничего не сделал… в смысле, лютней… Я имею в виду… Ты не… ну что вот так…
- Спасибо. Несомненно, ты оказал неоценимую помощь своим вмешательством.
Я с довольным видом посмотрел на обнимающуюся парочку, а потом на моем лице отразилось отчасти понимание, а отчасти замешательство.
- Она назвала тебя Рупертом.
- Когда? - спросил Триумф через плечо Долл.
- Ну, еще до того. В смысле… - добавил я. - Но это значит… - прервал я сам себя. - Ну точно… - заикаясь, промолвил я и замолк, уставившись на Руперта и Долл, пока те наконец не оторвались друг от друга и не перевели взгляды на меня. - Ты же сэр Руперт Триумф, так? - Охотничий инстинкт журналиста зажегся в моих до того сонных глазах.
- Да, - честно признался он.
ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Суббота распускалась.
В это особенное утро не слышалось обычных для завтрака лондонца замечаний вроде: "В этом чае как будто посуду помыли", "Где мой бекон?" и "Еще несколько минут". Вместо них над кухонными столами витали странные фразы наподобие: "Это древковая часть или вольная?", "Ты видел мои новенькие рюши?" и "Убери свечу от треклятых огненных колес!".
То была Суббота Коронации, и город готовился Чертовски Здорово Провести Время, что было замечательно, если, конечно, в ваше понимание Чертовски Здорового Времяпрепровождения входят флаги, патриотические песни и потенциально смертельная комбинация фейерверков и алкоголя.
Утро излилось на Лондон, здоровое и основательное. Кроме упрямых индивидуумов, которые все еще были решительно настроены с толком закончить пятницу (большинство из них расположилось в "Верховой Кобыле"), город поднялся с постели и деловито оседлал субботу, которая обещала стать Веселым Событием (да, непременно с прописных "В" и "С"!).
Уже на рассвете городские улицы принялись исторгать из себя штандарты: яркие, хлопающие на ветру трехцветные штандарты, которые, по-видимому, появились из каждого тенистого угла так, как фокусники вытаскивают носовые платки из ртов, ушей и подмышек удивленных добровольцев, ведь еще секунду назад в означенных местах ничего не было. Столица неожиданно принарядилась в целые мили ткани, о существовании которой даже не подозревала, и могла лишь поаплодировать столь изящному трюку с искренним изумлением на лице.
За штандартами пошли флаги - тысячи флагов, подвешенных, привязанных, обернутых или еще каким-нибудь образом свисающих с каждой доступной поверхности над улицами. Длинные полотнища и узкие ленты, угрями плывущие на легком ветру, стяги и хоругви, покрывалами спадающие с водосточных желобов и карнизов, треугольные вымпелы и гвидоны, кнутами хлопающие на трубах и веревках для сушки белья, эмблемы Гильдии и Союза, ярко переливающиеся в лучах утреннего солнца.
Казалось, каждый житель города нашел у себя флаг, вытащил из коробки на антресолях, подштопал и водрузил на крышу. В дело шло все: юбилейные джеки, кресты Союза, эмблемы, вымпелы, оставшиеся после дня рождения или Рождества, орифламмы, карантинные треугольники красного цвета и клубные гвидоны. Ветры, привычно курсирующие по Лондону, неожиданно для себя запутались в акрах пузырящейся, раздувающейся ткани. Признанный острослов и весельчак сэр Томас Декретц заявил, что город рискует подхватить флагопатию, но колкость тут же потеряла всю свою прелесть, ибо произнес он ее, роясь под диваном в поисках штандарта, некогда принадлежавшего отряду его дядюшки Альберта.
Помимо реальной опасности, что весь город улетит от излишне сильного порыва ветра, существовала угроза и с другой стороны. Тайники с неразорвавшимися фейерверками заминировали Лондон с такой тщательностью, на какую не был способен ни один сапер. Если вспомнить о предполагаемом количестве алкоголя, которое жители собирались употребить по случаю праздника, то произошло бы настоящее чудо, коли все эти заряды взорвались бы, как планировалось.
Члены городских пожарных бригад сидели и мрачно пили кофе, готовясь вмешаться, когда крики на улицах из "О-о-о!" преобразуются в "А-а-а!" и в "Э, а это не твой дом был?".
Подразделения милиции в рабочем порядке останавливали взводы солдат, тащившие по улицам артиллерию.
- Скажите, а не слишком ли большое у вас количество пушек для салюта? - покорно спрашивали милиционеры, но урезонить восторженных вояк не было никакой возможности.
- Конечно, у нас нет официального разрешения, - говорили те, - но ведь сегодня Суббота Коронации, а?
- Цельтесь в небо, - напутствовали их.
- Разумеется, без вопросов, - следовал ответ, пока солдаты передавали по кругу энную бутылку рома, после чего шли вниз по улице, возвращались за позабытыми пушками и улыбались служителям порядка, чем мало тех успокаивали.
Цветочные букеты украшали каждую поверхность, еще не занятую мелким флажком или коробкой с праздничным фейерверком. Где-то остались луга, поляны и лощины, полностью лишенные цветочного покрова. Спрос на букеты был так велик, что к тому времени, как флористы добирались до Денмарк-хилл, у них оставались исключительно крапивные пучки, которым, откровенно говоря, недоставало всего, кроме попытки сойти за приличную бутоньерку.
Триумф вел Долл и меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера, из "Лебедя" в кафе под названием "Ель" на Скиттер-лейн. Уже с шести часов утра там предлагали сладкий чай и печеные яблоки всем, кто в такую рань вздумал заняться подъемом флагов, прибиванием букетиков и прикручиванием запалов к фейерверкам, то есть практически каждому в городе.
За освинцованными, закопченными окнами скрывался небольшой зал, где, казалось, даже воздух стал коричневым от дубильных веществ. Ароматы ромашки и лаванды заполняли помещение, сочась из паровых облаков, вырывавшихся из чайников на очаге. Две дюжины, а то и больше клиентов сидели в темных кабинках, курили, посасывая горячую коричневую жидкость из фарфоровых чашек, и обсуждали деликатные вопросы вроде подтяжки фала, преимуществ хоругви перед флажком в деле наилучшего изъявления патриотизма, а также насущную проблему, будет ли туалетная кабинка достаточной защитой в случае крайне малой вероятности того, если, чисто гипотетически, все двенадцать Больших Разрывных Небесных Ракет Номер Четыре подожгут одновременно.
- Чайник ассама и фруктовый пирог, - сказал Триумф одной из официанток, когда сумел отвлечь ее внимание от разговоров про реющие, развевающиеся и полощущиеся флаги.
- Круто, да? - спросила она с радостью, принимая заказ.
- Вы даже не представляете насколько, - ответил он, выдавив натянутую улыбку.
Триумф отвел Долл и меня вглубь кафе, где посадил в кабинку, которая не просматривалась из окон и защищала от посторонних взглядов.
- Я не уверен, стоит ли мне ввязываться в ваши дела, - устало промямлил я, когда принесли чай, и осторожно коснулся опухшего лица.
- Выбор за тобой, - сказал Руперт, передавая мне горячую чашку, - но выпей, прежде чем уйти. Ты немало пережил за последнее время, поэтому тебе надо успокоить нервы.
Ваш покорный слуга взял чашку и молча сделал глоток, погрузившись в размышления. Триумф и Долл принялись жадно поглощать десерт - так, словно участвовали в конкурсе по поеданию пирогов на время.
- Ты - представитель четвертой власти, Бивер, - смахивая с губ пирожные крошки, произнес Триумф. - И похоже, неплохо владеешь пером. А у меня есть история, на которой можно сделать карьеру, и я был бы очень тебе обязан, если бы ты записал ее ради меня.
Я посмотрел на него, и во взгляде его плескалась бездна любопытства.
- Уже сегодня вечером я могу умереть. И я был бы гораздо счастливее, если бы знал, что кто-то расскажет всю правду после моей безвременной кончины.
Они заказали еще один чайник и пирог. Я вытащил карандаш и блокнот:
- Тогда расскажи мне все.
Хмурые работники Ричмонда совершали обход, вытряхивая из фонарей прожаренных мотыльков. Светильников было около четырех тысяч штук, насекомых - еще больше, не говоря уже о коротких фитилях, которые приходилось подправлять, дабы привести их в готовность для розжига.
Уборщики сметали граблями с влажных газонов опавшую листву вперемешку с трупами бабочек. Парковые жаровни плевались искрами, источая странный, лепидоптерический аромат.
Сквозь дворцовые ворота катились целые кавалькады: тележки и вагоны с прогибающимися от груза еды и вина осями, театральные экипажи с таким количеством декораций и актеров, что можно было одновременно поставить все драматическое наследие Джонсона. Шумные компании музыкантов стаями кучковались на телегах, некоторые на ходу наигрывали бойкие мелодии. Возницы кисло смотрели на весельчаков. Будучи на ногах с четырех часов утра, они совершенно не разделяли радости своих пассажиров. Дворцовые управляющие сновали в толпе, организовывая, советуя и направляя, но уже с тоской начинали понимать, что план, превосходно выглядевший на бумаге, в реальности оборачивался логистическим кошмаром.
Дождевые облака укоряли знойное небо, но угрозы их были пустыми, а солнце уже принарядилось для праздника, грубо распихав по сторонам даже намеки на непогоду.
Что бы ни случилось, суббота, похоже, обещала быть прекрасной. В двадцати милях к югу от столицы, среди дремлющих пшеничных полей Норт-Даунса, Джузеппе Джузеппо спустился с повозки и посмотрел вперед. Казалось, до Лондона отсюда ехать столько же, сколько до спящего солнца, а в холмах вокруг нет ничего, кроме ветра, клонящейся под его порывами пшеницы, редких жужжащих шмелей и дороги, пожирающей всякие перспективы.
- И?.. - спросил он возчика, некоего Чаба Блэкетта.
Тот протянул охапку свежесорванного клевера коню и сказал:
- Ну, тут-то проблем нет, доберемся за день или два, это точно.
Джузеппе тяжело сглотнул и задумался, не подводит ли его недостаточное знание английского языка.
- Мне надо попасть в Лондон как можно скорее, - напомнил он Чабу, улыбнувшись.
- Да ну! - ответил тот, нахмурившись, так как тяжело дышащий скакун траву есть отказался.
- Сэр, мне кажется, вы не понимаете. Простите, возможно, мое не слишком хорошее владение вашим языком ввело вас в заблуждение. Я должен быть в Лондоне как можно скорее. Это жизненно важно.
- Да ну! - сказал Чаб, вытирая потные бока усталого мерина.
- Но… - начал Джузеппе.
- А теперь послушайте, мистер. Этот конь побежит так далеко и так быстро, как сможет. Если я хлестну его кнутом, он сдохнет на месте.
- Но…
- И нет смысла жаловаться. Я вас доставлю в Лондон к воскресенью, это будьте уверены. А если приспичило попасть туда быстрее, так можете идти пешком.
Джузеппе промокнул лоб рукавом и осмотрел коня. Его каштановая шкура блестела от пота. Чаб гнал животное галопом от самого побережья.
Животное взглянуло на итальянского путешественника бездонными темными глазами, и тот понял, что любой дальнейший спор совершенно бесполезен.
- Расседлайте коня, - просто приказал Джузеппе возчику.
Чаб какое-то время рассматривал пассажира, прикрыв глаза рукой, а затем послушался, не сказав ни слова. Он отвел мерина к обочине дороги, где тот принялся вяло щипать траву.
Джузеппе взобрался на козлы и открыл сумку, достав оттуда книжечку с заклинаниями и войлочный мешочек с монетами. Последний он бросил Чабу. Тот ловко его поймал:
- Это что?
- За повозку. А теперь я советую вам посмотреть куда-нибудь в другую сторону. Например, вот туда, - сказал Джузеппе, махнув в сторону туманного горизонта за пшеничными полями, который Чаб тут же послушно принялся созерцать.
- И не оборачивайтесь, пока я не уеду, - добавил ученый, листая хрупкие страницы мятого блокнота.
С первой минуты, как он встретил итальянца, у Чаба появилось странное предчувствие, а потому сейчас возчик подчинился инструкциям беспрекословно.
Он посмотрел вдаль, на холмы, на пшеницу, в ту точку, где поле соприкасалось с небом. Вокруг жужжали пчелы. Позади раздавалось, хотя ему совсем не хотелось этого слышать, бормотание на латыни, сопровождаемое скрипом телеги. Воздух вокруг него, да и по всей местности, неожиданно стал тяжелым и словно замер в предчувствии грозы, заряженный электрическим мраком. А еще донесся запах сиропа. Или патоки?
Неожиданно раздался грохот пришедшей в движение телеги, грохот и визг колес, только топота копыт не было. Конь на обочине встрепенулся, раздув ноздри, но Чаб успокоил его опытной рукой, не отводя глаз от далекой точки на горизонте. Волосы на затылке у возницы встали дыбом.
Шум от повозки растворился вдалеке и исчез.
Блэкетт медленно повернулся. Он стоял вместе со своим конем совершенно один посреди золотого океана пшеницы и раннего утра.
- Да ну! - пробормотал Чаб, ни к кому особо не обращаясь.