- Мне нужен сертификат конечного пользователя на партию оружия, - сказал я вместо приветствия. - На гербовой бумаге с государственной печатью. Импортер - любой, кроме Астлана, Монсальвата и Ангкор Шаня. Экспортер - торговый дом "Хастур и сыновья". Тип товара - зенитно-ракетные комплексы "Стингер" с боекомплектом. Количество - сто штук. Дата выдачи - месяц назад. Срок действия - год.
Пальчики Лайлы забегали по клавиатуре ноутбука.
- Когда Раххаль желает получить заказ?
- Завтра утром.
Ведьма наморщила лобик.
- За срочность я плачу отдельно, - добавил я.
Лицо Лайлы - бледный треугольник, очерченный туго затянутым черным хиджабом, из-под которого выбивалась непослушная прядь огненно-рыжих волос - просветлело. Умные глаза хищно прищурились.
- Раххаль желает также получить контракт между домом "Хастур" и покупателем товара?
И в бизнесе, и в постели Лайла оставалась расчетливой и дальновидной стервой.
- Два экземпляра с живыми печатями, плюс пакет нотариально заверенных ксерокопий, - сказал я. - И еще мне нужен новый паспорт.
Лайла встала из-за компьютера и прошуршала в сторону сейфа. Когда она повернулась ко мне спиной, ее фигура - неплохая, в общем-то, фигура нестарой и вполне симпатичной (если вам нравятся акулы) женщины - полностью исчезла в черных складках бесформенной блузы и длинной, до пят, юбки.
- Гражданство? - спросила она, перебирая разноцветные бланки паспортов.
- Не имеет значения, но мне нужен безвизовый въезд в Астлан.
- Тогда Тифарет, и временный вид на жительство в Монсальвате. На имя Раххаля ат-Танджи?
Я покачал головой.
- Есть некий Джованни Ботадеус, - предложила ведьма. - И паспорт, и вид на жительство. Только переклеить фотографии, проставить печати и заменить ламинат.
- Устраивает. Сколько за все?
Когда Лайла прикрыла на мгновение свои темно-синие глаза, ее лицо стало похоже на восковую маску покойника. Закончив вычисления, ведьма сказала:
- Полторы тысячи дирхемов.
Я бросил на стол мешочек с авигдоровым золотом. Кредитных карточек, как и долгих прощаний, Лайла не признавала.
- И я заберу свой свинцовый ящик, - сказал я.
Зверинец Фуада располагался на окраине Базара. Старый охотник поставил свой шатер так, чтобы до него не доносились ни гомон Базара, и ни запахи зверей, а из входного проема была видна пустыня.
Это всегда поражало меня в пустыне - она начинается вдруг. Вот ты сидишь в шатре, пьешь чай с пахлавой, а выйдешь наружу и зайдешь вон за тот бархан - и все, ты уже посреди нигде, и вокруг нет ничего, кроме песка, неба и солнца… Солнце садилось, и барханы были розовыми в его косых лучах. Сквозь откинутый полог шатра прокрался прохладный ветерок и принес с собой ласковый шепот остывающего песка…
- Угощайтесь, уважаемый Раххаль, - сказал Фуад, когда одна из его жен поднесла ко мне блюдо с пахлавой.
На полу шатра лежала мохнатая шкура нифльхеймского мастодонта, а на центральном столбе были прибиты рога буйвола из Тимбукту и висела керосиновая лампа. В ее неверном свете угадывались очертания других охотничьих трофеев Фуада, разбросанных по шатру…
Небрежным жестом Фуад отослал супругу на женскую половину шатра и сказал, наполняя кальян фруктовым табаком:
- Когда мне было столько же лет, сколько сейчас уважаемому Раххалю, я много путешествовал и еще больше охотился.
Я откусил липко-сладкой, истекающей медом пахлавы и поспешил запить ее чаем.
- Я гарпунил кракена на Тортуге, ловил живьем диких драконов в Шангри-Ла, три дня гнал вепря в Каэр-Исе, травил гончими мастодонтов в Нифльхейме и стрелял райских птиц в Амаравати, - продолжал Фуад, раскуривая кальян. - Но больше всего я мечтал о шкуре тигра из Ангкор Шаня… Но сафари в этот мир стоит дорого. И тогда я начал зарабатывать тем, что умел делать лучше всего - охотой. Я хотел скопить на сафари…
- И что? - спросил я.
Зверолов вскинул брови:
- Разве уважаемый видит здесь шкуру шаньского тигра?
Я непонимающе покачал головой.
- Я накопил уже на десять сафари, - с горечью сказал Фуад. - Только всякий раз мне подворачивался еще один выгодный контракт, прибыльная сделка и шанс заработать еще немножко денег… Я так и не убил своего тигра. И мне горько видеть, как такой молодой человек, как вы, Раххаль, покупает верблюдов вместо драконов… Конечно, караван верблюдов - это выгоднее, чем один дракон. А в Ираме все привыкли мерять выгодой…
Взгляд Фуада стал пустым, седые брови сползлись к переносице, и лоб прорезали глубокие морщины.
- Я ненавижу этот город и этот Базар, Раххаль. Здесь так легко увязнуть в деньгах…
Я хмыкнул. На темно-синем, как глаза Лайлы, небе стали загораться первые звездочки. Предвкушение завтрашнего отъезда, сентиментальная речь зверолова, общая лиричность обстановки и шепот пустыни заставили меня вытащить фляжку с коньяком и наполнить чайные стаканчики.
- У меня есть тост, - сказал я. - За твоего тигра, Фуад!
- И вашего дракона, Раххаль! - улыбнулся в усы зверолов.
Старший таможенный инспектор Хаджар прищурил свои маленькие поросячьи глазки и внимательно всмотрелся в сертификат. Было пять утра, и спросонья таможенник вряд ли бы обнаружил огрехи в работе Лайлы.
- Замечательно, - зевнул Хаджар, - а где экспортная декларация и инвойс?
Я всучил ему всю стопку документов, а сам прикрикнул на смуглых астланских невольников, грузивших ракетометы:
- Осторожнее там!
"Стингеры" были упакованы в брезентовые тюки, которые рабы навьючивали на бока верблюдов. Ракеты были в зеленых цинковых ящиках, переложенные обычной соломой. Хозяин склада сновал между ящиками, пересчитывал, записывал, суетился, нервничал, помечал ящики мелом и то и дело поторапливал рабов. Наконец один из невольников - худой и очень жилистый парень, одетый в набедренную повязку и сандалии, оторвался от погрузки и на певучем астланском наречии обложил кладовщика отборным матом.
- Я все понимаю, Раххаль, - сказал Хаджар. - Но объясни мне, на кой ляд в Тимбукту зенитные комплексы?
Я мысленно выругался. Чувство юмора Лайлы не всегда было уместным.
- Мое дело - караван, - сказал я. - Кто заказывает груз, меня не касается.
- Ну да, ну да… - ухмыльнулся Хаджар, оглаживая куцую бороденку.
Его пухлые пальчики, перебиравшие документы, наткнулись на конверт. Глаза таможенника маслянисто заблестели, а щеки надулись от усердия, пока Хаджар пересчитывал купюры.
- Будем ставить пломбы? - спросил Хаджар. В Ираме продавалось и покупалось все…
Тем временем перепалка в складе грозила перерасти в потасовку: хозяин уже замахнулся на строптивого раба плетью, а у того в руке возник нож.
- Эй, парень, подойди-ка сюда! - окликнул я невольника.
Жилистый мальчишка приблизился со всем возможным достоинством, которое можно выказать в рабском ошейнике. Нож исчез так же быстро, как и появился.
- Как тебя зовут?
- Ксатмек, - вздернув подбородок, ответил паренек.
- Что ты ему сказал? - Я кивнул на хозяина склада.
- Что если он будет нас торопить, мы уроним ящики и все отправимся к праотцам! - с вызовом бросил Ксатмек, глядя мне прямо в глаза.
Астланский раб, который разбирается в ракетах… Я ухватил Ксатмека за запястье и вывернул его руку. Так и есть: предплечье обвивал пернатый змей. Лицо астланца, побелевшее от ярости, вытянулось, когда я вложил ему в ладонь ключи от ошейника.
- Возьми бурдюки и наполни их водой. И запомни, Ксатмек: если ты убежишь, станешь просто беглым рабом. А если останешься, сможешь вернуться в армию Итцкоатля. Пошевеливайся, парень! - Я хлопнул его по спине: - Я хочу, чтобы караван вышел из Ирама еще до рассвета!
ПЕРЕХОД
Мы идем по пустыне Руб-эль-Кхали тринадцатый день. Пали два верблюда, умерло четыре погонщика. Воды в бурдюках хватит еще на сутки.
С небом происходит что-то странное. Оно меняет цвет и переливается, как обычно во время Перехода, но время от времени по нему пробегают ядовитые серебристые полосы, похожие на струйки ртути. Солнце висит в зените, слепящий белый шар в косматой короне протуберанцев. Ночь не наступает уже сорок часов. Жара от песка сильнее, чем от солнца. Воздух дрожит зыбким маревом над солончаками.
Лапыверблюдов крошат соляную корку, проваливаясь по голень. Острые края соляного панциря пустыни царапают до крови ноги животным. В раны попадает соль, и верблюды протяжно и тоскливо ревут. У них гноятся глаза.
Не выдерживают даже опаленные солнцем астланцы. Их смуглая кожа облазит, и тела покрываются волдырями. Ксатмек кричит на них, запрещая обливать себя водой из бурдюков.
Наконец, солончаки пройдены. Под копытами верблюдов - белый песок, мягкий и податливый. Кое-где растет верблюжья колючка. Подъем на каждую дюну отнимает много времени. Караван замедляется. Один из погонщиков сходит с ума. Ксатмек перерезает ему горло ножом и сцеживает кровь в бурдюкиз верблюжьего желудка.
Я впервые сам совершаю Переход. Начинаю подозревать, что заблудился между мирами. Чувствую, как воняет мое немытое тело, болит копчик, плавятся от жары мозги. От белизны барханов начинаю слепнуть.
Горная гряда Чапультепек возникает на горизонте так неожиданно, что я принимаю ее за мираж. Когда понимаю, что это реальность, и мы почти дошли, нас окружают Дети Самума.
Их две дюжины. В черных бурнусах, перепоясанных пулеметными лентами. Верхом на лошадях и в двух джипах. Ксатмек достает нож и ощеривает красные зубы. Он пил кровь. Дети Самума смеются.
Я поднимаю руки. Спешиваюсь. Отцепляю от седла тяжелый свинцовый ящик, и мы вдвоем с астланцем тащим его к джипам…
Астлан
До паромной пристани я добрался на лодке, а дальше пошел пешком. Было семь часов вечера, и с парома сходила толпа крестьян с плантаций. Я, в своих старых джинсах и потертой кожанке, с портфелем в руке, легко влился в этот серый поток. Крестьяне, еще недавно пасшие коз в предгорьях Чапультепека, а сегодня вынужденные по двенадцать часов в день возделывать хлопок на плантациях Монсальвата, не обратили на меня никакого внимания.
Когда-то на северном берегу озера Хочимилько была рыбацкая деревушка. Теперь рыба здесь не водилась, и домики на сваях стояли пустые, мертвые, с темными окнами и прохудившимися крышами. Чтобы убедиться, что за мной не следят, я свернул с понтонного дебаркадера на узенькие мостки и минут пятнадцать блуждал по закоулкам деревушки. Кое-где между домиками еще висели дырявые сети. К сваям были привязаны полузатопленные пироги. От воды пахло гнилью.
На землю я сошел в зарослях тростника, держа портфель над головой и промочив ноги до колен - но зато был абсолютно уверен, что меня никто не видел. Выбравшись из болотистой почвы на асфальт, я зашагал к поселению.
Панельные бараки я обошел стороной и направился по утоптанной тропинке к окраине. Домики тут были глинобитные, некрашенные и небеленные, в загонах паслись ламы, а на огородах астланцы выращивали маис. Светила луна на беззвездном небе, в окнах домов не было ни огонька, и на узкой окраинной улочке было пусто и тихо, и только где-то совсем рядом шелестела сельва, да изредка лаяли собаки…
У нужной мне калитки я помедлил и, еще раз оглядевшись, вошел внутрь. Из собачьей будки донеслось угрожающее рычание, и выбрался, звеня цепью, уродливый пес с обвислой шкурой.
- Тихо, Тескатлипока, - сказал я и вытянул руку. - Это я.
Молосс обнюхал мою ладонь и негромко гавкнул. Тут же отворилась дверь глинобитной хижины, и в дверном проеме показался Ксатмек.
- Сколько здесь? - спросил Ксатмек, раскрыв портфель.
- Четверть миллиона тхебесских фунтов.
Ксатмек поморщился. Руки у него были в ружейном масле, а вороные волосы были схвачены на лбу плетеной тесемкой.
- Я же просил сеннаарские доллары, - сказал он.
- Не привередничай. С каких пор Итцкоатль не принимает фунты?
Ксатмек захлопнул портфель и поставил его на стол. На столе лежал разобранный штурмгевер и два рожковых магазина.
- Вчера сожгли Теспайокану, - сказал он. - Звено драконов выжгло плантации хлопка вместе с крестьянами. Клан Патекатля планирует рейд возмездия на Ареймех. Итцкоатль обещал помочь ему людьми и оружием. Нам нужны доллары, что купить еще "стингеры", Раххаль!
- Во-первых, - сказал я назидательно, - не зови меня так. Во-вторых, в Теспайокане никогда не выращивали хлопок, а только коку и пейотль. И Патекатль - обычный наркоделец, а вовсе не друг революции и Итцкоатля. А в-третьих - и не перебивай меня, Ксатмек! - Ареймех - это главная опорная база рыцарей Монсальвата в горах, и там не одно звено драконов, а целый улей, с королевой и кладкой. От того, что вы собьете "стингерами" двух-трех драконов и погубите полсотни бойцов, ситуация в Теспайокане не изменится…
Ксатмек отрицательно покачал головой.
- Ты чужак, Раххаль. Ты всегда будешь чужим в нашем мире, да и в любом другом тоже… Тебе не понять нашей борьбы. Каждый сбитый дракон, каждый уничтоженный рыцарь или инквизитор - это еще один вклад в победу повстанческой армии Итцкоатля!
Мне оставалось только горько усмехнуться. Я все время забывал, что Ксатмеку семнадцать лет…
- Кстати, о борьбе, - сказал я. - Ты подобрал кандидата?
Две недели назад возглавляемая Ксатмеком ячейка армии Итцкоатля провела дерзкий и молниеносный налет на каторгу в Кулуакане. Главным героем налета был пес породы молосс по кличке Тескатлипока, загрызший трех своих собратьев, верно служивших Монсальвату. Ксатмек и его бойцы через подкоп пробрались за колючую проволоку, вырезали охрану на вышках и проникли в бараки. Тревогу поднял отец-исповедник, принимавший в бараке последнее причастие у недавно крестившегося каннибала. Священника убили ножом, а потом под прикрытием автоматного огня из штурмгеверов погнали толпу каторжников в сельву.
В результате массового побега с каторги удалось вырваться более чем двумстам повстанцам Итцкоатля, из которых Ксатмеку поручено было выбрать троих, от силы четверых кандидатов для проведения акции по устранению Верховного инквизитора Астлана дона Хесуса де Сумарраги…
Ксатмек откинул в сторону циновку и отворил люк в погреб. Вниз вела крутая каменная лестница. В погребе было тесно. Я едва не задевал макушкой за мокрый, весь в капельках влаги, потолок. Через отдушину в стене тянуло запахами болота.
- Вот они, - сказал Ксатмек и поднял повыше потайной фонарь.
Ближе всех сидели два тощих индейца в белых полотняных рубахах. Смуглая кожа, черные волосы и фанатично горящие глаза делали их похожими на Ксатмека.
- Настоящие бойцы, - сказал Ксатмек по-ирамски. - Дрались в Чапультепеке, попали в плен. Преданы идее борьбы, ненавидят оккупантов, готовы возложить свои жизни на алтарь победы.
Другими словами, слишком тупы для такой деликатной работы.
- Дальше, - сказал я.
Пожилой мужик с огромными, как грабли, ладонями, и уродливым шрамом через все лицо. Он сидел спокойно, как скала, сложив ручищи на коленях и щуря от света глаза, похожие на морскую гальку: твердые и холодные.
- Палач клана Патекатля, - прокомментировал Ксатмек на том же ирамском. - Профессионал. Убил больше сорока человек. Принимал участие в дележе плантаций в Теспайокане. Готов работать только за деньги.
Последние бои между наркодельцами в Теспайокане закончились полной победой клана Патекатля двадцать лет назад. Палач был слишком старый, слишком выработанный.
- А там кто? - спросил я, указав на сгорбленный силуэт в глубине погреба.
- А, этот… - скривился Ксатмек. - Уголовник. Был рабом на галерах, бежал, попался, бит кнутом и сослан в Кулуакан. Нам не подойдет.
Я отобрал у Ксатмека фонарь и направил луч на уголовника. Сначала я даже его не узнал: обритая голова и нижняя половина лица были покрыты короткой, как лишай, щетиной, вместо одежды на нем было рваное пончо, из-под которого виднелась исполосованная спина, и мало что оставалось от прежнего смазливого красавчика в этом беглом каторжнике - если не считать несломимой спеси тортугского пирата в пронзительно-голубых глазах.
- Привет, Идальго, - сказал я. - У меня есть для тебя работа.
Все утро я провел в офисе на улице Тюльпанов, подготавливая на подпись дону Сумарраге план распределения гуманитарной помощи. Потом поехал к таможенным брокерам, где отдал им два пакета документов: по первому, груз "стингеров" из Сеннаара поставлялся через посредническую ирамскую контору в Меггидо, а по второму - партия консервов аналогичного веса направлялась в качестве гуманитарной помощи для благотворительной миссии Тифарета в Астлане. "Стингеры" выйдут из Ирама как коммерческий груз, а попадут в Астлан - как гуманитарный, после чего будут куплены Ксатмеком за четверть миллиона тхебесских фунтов у подставного дилера.
Схема была проста до гениальности: тхебесская разведка "Дхути" передавала через меня огромные суммы наличности для поддержки повстанческой армии Итцкоатля, а я, благодаря торговому дому "Хастур и сыновья", перекачивал десять процентов себе в карман, впрочем, не особенно торопясь перечислять остальные девяносто братьям Халиду и Малику. Были у меня определенные прогнозы касательно будущего всего Ирама и Хастуридов в частности…
От брокеров я поехал в свой любимый ресторанчик на бульваре Орхидей, где обычно обедал за столиком в углу открытой террасы. Сегодня я выбрал порцию рулетов-энчиладос с красным перцем и гуакамоле, лепешки-кейсадильос с авокадо в сальсе, а на сладкое - крошечные пирожки эмпанадиты, и распил полбутылки черного, очень терпкого карменера.
Перила террасы были обвиты диким виноградом, столики покрыты белоснежными скатертями, а из зала ресторана доносилась негромкая гитарная мелодия. По бульвару Орхидей прохаживались мулаточки, не слишком обремененные одеждой, священники, взопревшие в своих черных сутанах, рыцари Монсальвата в начищенных кирасах, носильщики в широкополых сомбреро, лоточники, продававшие буррито и апельсиновый сок со льдом, мальчишки со щетками для обуви, готовые навести глянец на сапоги благородных донов всего за пару медяков… Даже не верилось, что через час, когда солнце поднимется в зенит и выпалит с улиц Астлана последние остатки утренней свежести, бульвар полностью опустеет, и тогда наступит священное время сиесты.
Я заказал чашечку горячего шоколада со специями и принялся раскуривать тонкую панателлу, когда мой обед был безнадежно испорчен появлением Ипусета.
- Здравствуйте, дон Ботадеус, - сказал он, без приглашения присаживаясь на плетеный стул.
Пресс-атташе посольства Тхебеса в Астлане был плюгавеньким, подловатым и туповатым человечком с глазками навыкате и заискивающим голоском. Это, однако, не мешало ему быть резидентом "Дхути" и главным источником денег для армии Итцкоатля.
- И вам того же, Ипусет, - сказал я и выдохнул ему в лицо облако ароматного дыма.
У шпиона заслезились глаза, и он судорожно закашлялся, умудряясь при этом сохранять подобострастную улыбочку.
- Как продвигаются дела у миссии Тифарета? Надеюсь, пожертвования благородных людей достигают своей цели, и крестьяне Теспайоканы будут спасены от голодной смерти?
- Я доставил деньги, если вас это интересует, - поморщившись, сказал я.