- Ступай, Нерун. Да помни: сейчас ты меня - Лесану Острикову - благодарил, что не сдохла в крепости, науку постигая; завтра я к тебе приду как посланник Цитадели, и ты по обычаю на всю весь гульбище устроишь, как Хранители завещали, когда род да земля Осененного поселению дали.
Юрдон только сглотнул, а стоявшая в сенях Млада уронила на пол крынку с молоком.
* * *
Незнамо какой оборот Лесана ворочалась с боку на бок и все не могла задремать. Сколько раз она, устраиваясь на ночь в лесу или в своем холодном покойчике, мечтала, как будет отдыхать в родном доме, на мягком сеннике, в тепле и неге, а теперь… мается, словно бесприютная. И сон нейдет.
Блазнилось, только долетит голова до подушки - забудется сном. Но время шло, а сна не было. Почему она могла заснуть под дождем, трясясь в седле, и в лютый мороз в шалаше из лапника, а в отчем доме замучалась вертеться? Закопченный потолок, что ли, на голову давит? Или мешает запах щей, коим напитались потрескавшиеся от времени бревна стен? А может, дело в сверчке, который трещит за печкой? Или это мать, тихонько вздыхая, гонит от нее дрему?
Лесане было жарко, душно, тошно. Рядом, прижавшись горячим телом, спала Стояна. Прежде они всегда ложились вместе, но за пять лет старшая сестра привыкла спать одна, и нынешнее соседство мешало. Да что греха таить - ей мешало все! На соседних лавках сопели Руська и Елька (одиннадцатилетняя сестрица вернулась из леса, где с подружками собирала поздние сморчки, только к обеду, когда Лесана уже почти обжилась в родительской избе). А еще через заволоченные окна доносились шелест ветра и шум леса. И девушке нестерпимо захотелось услышать их не сквозь толщу стен, а лежа на земле, как, бывало, слушали они их с Клесхом.
Промучившись еще с оборот, обережница сняла с плеча тяжелую мягкую руку сестры, неслышно выбралась из-под одеяла и, прихватив меч, который привыкла везде носить с собой, шагнула в сени. Там сняла с гвоздя отцовский тулуп, достала из переметной сумы войлок и вышла из дома. В лицо ударил запах леса, росы, трав и земли. На мгновенье стало жалко оставшихся за крепкими дверьми людей, что спали, не зная, какой опьяняющей бывает ночь. Девушка даже подумала пойти разбудить хоть Стояну - позвать с собой, но что-то в сердце кольнуло - не поймет. Лишь перепугается до смерти.
Подойдя к старой яблоне, Лесана очертила ее обережным кр
у
гом, расстелила войлок, положила под руку нож, рядом устроила меч и улеглась. Не успела даже подумать ни о чем, как заснула.
Однако нынешней ночью маялась без сна не только старшая Юрдоновна. Девятилетний Руська ворочался на своей лавке, отчаянно грезя о мече сестры. Мальчишка почти не помнил Лесану, слишком мал был, когда крефф ее забрал. В памяти гнездились какие-то воспоминания, но ни лица, ни голоса сестры в них не сохранилось. Помнил, как спать укладывала и укутывала одеялом, чтоб не сбрасывал. Помнил, как умывала и чесала частым гребнем, несмотря на вопли и слезы. Помнил, как гладила по пухлым коленкам, когда под утро забирался к ней на лавку - досыпать.
Мать попервости часто сестру вспоминала. Все убивалась по ней. А уж какие слезы горючие лила, когда вернулась из Цитадели, повидав… До сих пор блазнились рыдания те. А сынишка тогда понять не мог - что же плачут по живой, как по умершей? Не понял и по сей день. Напротив, сегодня, увидев Лесану, Руська испытал восторг и… зависть. Ему бы вот так войти в избу - в черной одеже, опоясанным ремнем, с мечом за спиной! Чтобы каждая собака видела - вой вернулся. Защитник. Гроза Ходящих.
Но пуще всего Руське хотелось хоть одним глазком поглядеть на меч сестры. Ребятня окрестная завидовала пареньку - чай с настоящим ратоборцем (пусть и девкой) под одной крышей живет! А заодно пугали, будто оружие у воев зачаровано и больно жалит чужих, может и руку отрубить, ежели без спросу сунуться. Но Руська не верил. И потому лежал на лавке, борясь со сном, который как назло мешал дожидаться. Да еще сестра никак не засыпала, словно медведь в берлоге ворочалась. Чего ей неймется только? Он вон еле-еле глаза открытыми держит. Да еще Елька рядом так сладко сопит…
А что в итог? Зря пыжился, за бока себя щипал, сон прогоняя. Лесана вон встала да из избы вышла. С мечом вместе! Вот куда ее Встрешник понес?
Мальчишка тихонько поднялся следом. И половицы тут же предательски заскрипели. Руська тихо выругался. Как же она так прошла, что звука не раздалось? По воздуху, что ль, летела? А он, хоть в родной избе девять лет живет, загрохотал, будто на телеге проехал.
- Ты куда собрался? - сонно спросила из-за занавески мать.
- До ветра, - буркнул сын.
- Ведро в сенях, под лавкой стоит, - пробормотала Млада, поворачиваясь на другой бок.
Руська, уже не таясь, шмыгнул в сени.
И все-таки, взявшись за ручку двери, он засомневался. Страшно… Вдруг дверь отворишь, а там волколак глазами горящими из кустов смотрит? Сестра хоть и говорила, что резы на воротах и тыне надежные, но все равно боязно. Мать не раз пугала рассказами о том, как Зорянку кровососы утащили, а ведь всего до соседнего двора бежала в потемках. И ночь-то еще не настала тогда.
Однако любопытство пересилило страх. Руська утешил себя тем, что в деревне, как никак, настоящий вой из Цитадели, а значит, бояться нечего. Поэтому мальчишка высунул нос из избы, огляделся и прислушался. Острые зубы не клацают, голодного рычания не слыхать. Только соловьи заливаются да деревья шумят.
- Куда ж ты подевалась-то? - приплясывая от ночной прохлады, прошептал Руська и пошлепал босыми ногами по росе. - Упыри что ль утащили во Встрешниковы Хляби?
Сестру он нашел спящей возле дедовой яблони. Старое дерево давно не плодоносило, но в память об отце батя не хотел ее корчевать. Мол, Врон любил под ней сидеть. Тут и помер.
Лесана лежала на войлоке, накинув сверху отцовский тулуп, и сладко спала.
"Вот ведь вынесло ж ее, окаянную!" - рассердился братец. Дрыхнет - хоть бы что, а он трясись.
"Ежели бы не голова стриженая, сроду за воя не примешь, - думал Руська, разглядывая старшую Юрдоновну. - Девка как девка, только тощая".
Кинув вороватый взгляд на крепко спящую сродницу, мальчишка потянулся к заветному мечу. Ладные ножны, перехваченные крест-накрест толстыми ремнями, манили. Вот пальцы нерешительно коснулись широкой рукояти, оплетенной кожей, и… Вш-ш-ших! В горло вжалось что-то холодное. Острое. Русай замер, боясь шевельнуться.
Миг - и сестра сидит напротив, а на кончиках пальцев отведенной в сторону левой руки мерцает, переливаясь, синий огонек. Горит, но она не морщится. И в глазах ни отголоска сна. Будто притворялась. А другая рука вжимает закаленное лезвие боевого ножа в шею братца.
- Ты почто крадешься, как тать, а? - ровный голос Лесаны продрал до костей.
- Ме-е-еч посмотреть хотел… - заскулил мальчишка, чувствуя себя глупым и жалким.
- А спросить не мог? - рассердилась сестра. - Или гордый такой?
- Не-е-ет. Боялся.
- Кого? Меня? - удивилась она.
- Что откажешь, боялся, - Руська готов был разреветься от страха и стыда.
- Что ж я, злыдня лютая - брату родному не дать на меч поглазеть? - удивилась девушка.
После этих ее слов Русай не выдержал и бесславно разревелся, ерзая коленками по холодной земле. Так совестно сделалось!
- Ну… будет… будет… - обережница ласково обняла его острые плечи. - Вдругорядь не будешь руки тянуть, куда не просят. Скажи спасибо, что только усовестила. В следующий раз выпорю, чтоб по ночам не шлялся. Иди, спать ложись, пока мать не хватилась.
Но он замотал головой и вцепился в жесткие сестрины бока:
- Можно с тобой останусь? - а в глазах столько надежды и страха - вдруг откажет?
- Оставайся, только тулуп весь на себя не стаскивай, а то прохладно, - улыбнулась Лесана.
Позже, прижимая к себе затихшего и сладко сопящего храбреца, сестра осторожно положила ладонь на узкую мальчишечью грудь. Пока еще слабый огнь горел там, теплился, невидимый глазу, но в будущем грозил разгореться в пламя:
- Хватит и одного Осененного в доме, - горько вздохнув, Лесана затворила едва начавшую теплиться жилу.
* * *
На следующий день Остриковичи собирались в дом к старосте. Елька отчаянно стеснялась забытой и чужой сестры, а потому старалась на глаза ей не попадаться, все пряталась за мать или Стояну, да смущенно теребила кончик косы. Руська в новой рубахе и портах, но с отчаянно красными, выдранными за ночевку в саду ушами, вид все одно имел важный. Уши что - заживут! А вот как он окрестным мальчатам расскажет про то, что меч сестрин в руках держал да спал ночью в саду… от зависти все удавятся!
И только Млада, глядя, как старшая дочь натягивает через голову черную кожаную верхницу, вздохнула и полезла в сундук:
- Дитятко, на вот, надень, тебе вышивала. Думала, приедешь, порадуешься, - и мать неловко протянула обережнице расшитую по вороту и рукавам праздничную рубаху.
- Спасибо, - прошептала Лесана, разглядывая нежданный подарок.
Рубаха была хороша, и той, прежней Лесане, пришлась бы в пору и к лицу. Но то - прежней. А нынешней в груди окажется велика, на плечах натянется, вдоль тела обвиснет. И примерять не надо.
Поэтому девушка только вздохнула и, как могла мягко, сказала матери:
- Стояне больше пойдет. Она в ней пригожая будет, не то что я.
Млада недовольно поджала губы, но спорить не стала.
Дом Неруна, как и всякого кузнеца, стоял на окраине деревни. Богатый, добротный. Столы хозяева накрыли во дворе. Семья Юрдона пришла последней. Оттого отец всю дорогу костерил Стояну, что долго косу плела да бусы перебирала. Лесана знала - Стояниной вины в задержке не было, родитель попросту отводил душу из-за того, что старшая дочь шла рядом в неподобающем платье, да еще и черная, как ворона.
Ступив на хозяйский двор, обережница внезапно растерялась. Куда ей идти? Отец пошел за стол к мужикам, мать поспешила к хозяйкам, что стояли у крыльца, готовые приносить-уносить снедь, сестра убежала к подругам, которые яркой нарядной стайкой сбились в стороне. Чуть поодаль сгрудились парни, стояли, будто сами по себе, но то и дело бросали вороватые взгляды на румяных девок.
С появлением Осененной разговоры смолкли. Соотчичи с любопытством рассматривали старшую дочь Юрдона и Млады.
Чувствуя на себе осуждающие взгляды женщин, неодобрительные - мужчин, стыдливые взоры девок и любопытные - парней, Лесана снова ощутила себя чужой. Никому не понятной.
- Млада, чего это она у тебя к мужам-то села? - тихо охнула старая Тёса.
- Ей можно, ратоборец она, - услышала Лесана виноватый голос матери.
Только опустившись на лавку рядом с Неруном, девушка поняла, что нарушила все заветы дедов. Не по обычаям было, чтоб мужчины с женщинами садились рядом. Вот только обережница давно не относила себя к женщинам. Да и привыкла есть за одним столом с мужиками и спать с ними же бок о бок.
Единственный раз порадовалась Лесана за родителей - когда староста поднял в ее здравие братину. Отец тогда горделиво приосанился, а мать украдкой вытерла слезу. Однако сама девушка от чарки отказалась:
- Спасибо, Нерун, за честь, но Осененные хмельного не пьют.
- Что так? - подивился староста.
- Пьяный ни себе, ни Дару не хозяин, - ответила Лесана.
- Нам надысь колдун обережный круг обновлял, так что пей смело, - знакомый голос раздался где-то рядом. - Дар твой непотребен будет. Ходящие нашу весь за версту минуют.
Девушка отыскала взглядом того, кто нарочито громко, с кичливой поддевкой сказал эти слова, и с трудом узнала Мируту. Где тот статный парень, с которым она целовалась под калиновым кустом? Видать, там и остался. Напротив сидел детина с покрасневшим лицом (должно быть, пока столы накрывали, приложился к бражке) - некрасивый, чужой. И что она тогда, дурища, нашла в нем? Рожа глупая, глаза мутные, губы мокрые. Да и сам весь какой-то противный.
- Видела я круг, - кивнула Лесана, уводя разговор в другую сторону, - на совесть сделан; Велеш, поди, у вас был? - она повернулась к хозяину подворья.
- А кто ж его знает? Мы имя-то не спрашивали, - растерялся Нерун. - Молодой какой-то поутру приехал, еще… это… глаза у него, как бельма; буевище проведал, резы подновил, деньги взял да к вечеру отбыл. Даже на ночь не остался.
- Видать, торопился, - Лесана почувствовала, как горло сжалось от тоски.
Смертельно захотелось увидеть хоть Велеша, хоть кого другого из былых соучеников. Только бы не эти рожи. Кого угодно из Цитадели, кто примет в ней равную, а не девку, ряженую к собственному бесчестью парнем.
Сельчане неторопливо ели, разговоры тянулись своим чередом. Вот только Лесане беседовать здесь было не с кем и не о чем. Мужики чурались с ней говорить, опасались в лужу перед девкой сесть. Мать неловко краснела и тоже, по всему, боялась, что дочь подойдет и встрянет в беседу старших. Подружки… те все мужние уже, кто на сносях, кто ребятенка на руках тетешкает. О чем с ними говорить? Они ей про болячки детские, про труды домашние, а она им про что? И почему она, глупая, думала, будто ничто не поменяется, будто вернется она в деревню, и все будет по-прежнему? Нет. Не будет.
Заставила Неруна празднество собрать, думала отцу-матери честь тем оказать, пусть сельчане глядят теперь с уважением, окружат почетом. А вышло все иначе. Вроде и в чести родителям не отказывают, да только на этакую дочь глядя, глаза стыдливо отводят.
От острой досады захотелось встать и уйти. Сей же миг! Но куда и как уйдешь с пира, в твою же честь по твоему же требованию собранного… Сиди, дурища. Гляди и на ус мотай: прежде, чем делать, думать надо.
- А скажи, Лесанка, чего это вы - колдуны - такие деньжищи с нас дерете? - пьяный голос осмелевшего Мируты вырвал девушку из тоскливых дум.
- Я не колдун, я вой, - сухо ответила она. - Но, соберись ты обозом, еще больше возьму.
- Это за что же? - Мужчина подался вперед, устремив на нее взгляд помутневших глаз.
- За жизнь, - просто ответила обережница и так посмотрела на неудавшегося жениха, что тот осел обратно на лавку.
Но от этой его выходки на душе у девушки стало пасмурно. Вспомнила о том, как накануне сама, своими руками обескровила Цитадель. Затворила брату жилу, пожалела. Даже не столько его, сколько отца с матерью. Пусть им в старости подмога будет. Девки-то известно - из дома как птицы вылетят, а парень - никогда. Будет родителям опора в дряхлости. Жену приведет, детей народят. Не прервется род Остриков.
- Да ты хоть силу нам свою явить можешь? - Мирута никак не желал уняться. - За кою деньги дерете? А?
Кто его за язык дернул, сын кузнеца сказать не мог. Просто со вчерашнего дня как прознал, что неудавшаяся невеста вернулась в деревню, не находил себе места. Маятно сделалось. Вроде как и не виноват перед ней ни в чем, а от чего-то совестно.
Вечером, пока не стемнело, хотел идти на двор к Юрдону, повиниться, да жена не пустила. Завыла глупая баба, упала в ноги. Всех переполошила, дура. Так и не сходил. Сегодня же, едва увидел Лесанку, обмер. Хвала Хранителям, что не сговорил в свое время. Как с такой жить-то? Срамота одна.
С пьяных глаз забыл он, что не берут креффы сговоренных в Цитадель.
А теперь вот грызла сердце глухая злоба, что забылась Лесана свет Юрдоновна. Зазналась. Ранее-то на деревне ее род чуть не самый захудалый был, ныне ж так себя поставила, будто все ей в пояс кланяться должны. Поперед старосты почтение оказывать. Да и сама на бывшего жениха не посмотрела даже, словно и не миловались прежде. Нешто забыла все? Так ничего, он ей напомнит… Девка - она девка и есть, хоть с косой, хоть без. В портки или рубаху одетая - все одно: бабой родилась, бабой помрет.
- Ну, так… - постучал он чаркой по столу, - явишь силу? Аль нет?
- Я тебе не скоморох ярморочный, - отрубила Лесана.
- Ты иди, сынок, охолонись. Давай вон Ольху позову, пусть тебя проводит, - засуетилась мать, до смерти перепугавшаяся, как бы обережница не разозлилась и не наложила на пьяного дурня виру.
- Нет, пусть докажет, что она вой знатный, - пьяно набычился Мирута. - За что деньги-то ей платить?
Во хмелю он вовсе позабыл о том, что Лесана с него денег не требовала, что обозы он не собирает и защищать его она не просится.
- Не позорься, иди проспись! - с места поднялся Нерун. - Я грамоту видел.
"Пьяный проспится, дурак - никогда", - подумала про себя насельница Цитадели, но промолчала.
Зря.
- И что в грамоте той сказано? - продолжил яриться ее бывший жених. - Парень она иль девка? А то не разобрать. Забирали вроде девку с косой, а вернули парня стриженого.
Мирута закусил удила, и теперь его несло во все стороны разом.
Сельчане ахнули, испуганно переглядываясь. Лесана же молча встала, подошла к кузнецову сыну, поглядела в его налитые яростью глаза и громко с расстановкой сказала:
- Я тебе не парень и не девка. Я - ратоборец. Проверить ежели хочешь, попробуй, выйди против меня. Тогда, может, и поймешь, за что деньги нам платят.
Сказав так, девушка повернулась к замершему старосте:
- Мира в дому, Нерун. За хлеб-соль - спасибо.
И пошла прочь со двора.
У ворот наперерез гостье бросилась брюхатая баба.
- Родненькая, не губи, прости его дурака, он не со зла. Брага это в нем говорит, - в подбежавшей молодухе дочь Юрдона с трудом признала подругу.
- Уймись, Ольха. Не трону я его. Но, как проспится, скажи: узнаю, что меня славит - язык вырву.
Сказала, как ударила. И, больше ни на кого не глядя, вышла за ворота.
Далеко уйти не успела, услышала позади топот ног. Обернулась и лицом в живот ей тут же влетел Русай. Крепко обнял сестру и, запрокинув голову, блестя злыми слезами в глазах, выпалил:
- Вырасту - ноги переломаю гаду!
Девушка усмехнулась: