Там ему были предоставлены палаты белокаменные в императорском дворце с видом на Тибр, и полный пансион впридачу. И тут он занялся сочинительством. Он написал труд, названный "Иудейской войной". Там он превознес до небес силу римского оружия, Веспасиана с Титом и, естественно, не забыл про себя. В данной книге он является олицетворением кротости и рабом обстоятельств. И вообще, во всем этом безобразии с итоговым разрушением Храма, по его мнению, оказалось виновно быдло (если выразиться словами Контушёвского)…
Книга очень понравилась римлянам. Понятное дело! Что им было читать? Записки Цезаря? Всем оскому набили. Вергилия с Лукрецием? Ни Донцовой, ни Агаты Кристи…
И тут, представьте себе, произведение про недавнюю войну с участием императора! Свежак! Да еще в патриотическом стиле. Короче, Иосиф стал модным писателем. А чтобы его не причисляли к провинциальному быдлу, он, плюнув на имя своего отца, назвался Флавием. В честь родового имени Веспасиана и Тита. Возражений от них не последовало. Ну, а Иосиф был рад углу во дворце и безбедному существованию. Поэтому и занялся написанием второй книги.
Это произведение имело своей целью просветить варварский (по его мнению) античный мир. Оно должно было объяснить, откуда взялся закон Божий, кто такие Авраам и Моисей, и тому подобные вещи. Иосиф захотел познакомить мир с иудейской религией. Книга называлась - "Иудейские древности".
Потом он написал еще несколько незначительных произведений, и умер в сытости и относительном почете. Книги же его читались несколько столетий, а потом почти забылись. Но евреи прекрасно помнили его имя, потому что на протяжении многих лет
костерили его, на чем свет стоит. Причем, пользуясь всеми новыми для них языками. И вот произошло чудо! Оказалось, что его книги хранятся в библиотеке Ватикана.
В тысяча четыреста семидесятом году они были изданы на латинском языке. И принесли историкам всего мира головную боль. Даже еврейским.
Наш высокоученый Иосиф при написании своих творений пользовался источниками, большинства из которых давно не существует! Это относится и к самому первому изданию Септуагинты (христианской Библии). А про Иисуса Христа вообще разгорелся сыр-бор…
ЖОРА. Кстати, а как там было на самом деле?
ФЛАВИЙ. Я еще тогда не родился.
ЖОРА. А это случилось?
ФЛАВИЙ. Я слышал и читал…
ПРОФЕССОР. А вот про это - потом.
ЛЕНЬКА. Почему?
ПРОФЕССОР. Потому что это очень сложный вопрос. Да и какая тебе разница, что там происходило с Христом, если ты - ортодоксальный Циммерман?
ЛЕНЬКА. Ничего подобного! Я - ортодоксальный мингрел. И не только. Последний раз, например, - стопроцентный евангелист Джек Хопкинс. До того, как меня взорвал русско-исламский танк. Поэтому все, что касается Иисуса, меня интересует превыше всего!
ПРОФЕССОР. Поясняю для неучей. Кроме археологии существует ряд наук, которые занимаются изучением древностей. К ним относятся библеистика и лингвистика. Было установлено из переписки умных людей, цитировавших отрывки из сочинений Иосифа, что существующее описание деятельности Иисуса является позднейшей вставкой. Ведь попы всегда были наиболее образованной и хитрой прослойкой общества и прекрасно знали, где, как и что можно исправить. Но, к слову будь сказано, Иосиф действительно что-то упоминал. Правда, не в таком объеме, как это печатается сейчас…
Ну, а что касается дальнейшей судьбы произведений Иосифа, то, начиная с пятнадцатого века, они стали шествовать по планете, поднятые на знамена христианства.
Его "Иудейские древности" являются до сих пор основополагающим материалом для изучения истории Израиля и Иудеи. Надо же, какая слава! Даже евреи, которые до сих пор справедливо не любят автора, признают, что сия личность внесла большой вклад в мировую литературу и историю… Остается спросить уважаемого писателя об одном. Этак, коротко… Флавий, ты готов?
ФЛАВИЙ. Готов.
ПРОФЕССОР. Спрашиваю. Что тебе больше нравится: сидение в дубе или всемирная слава?
ФЛАВИЙ. М-м-м… Затрудняюсь ответить.
ПРОФЕССОР. Вот оно, тщеславие! Ну и сиди себе в дубе, пока он не рухнет! А когда это случится, переселишься в следующий!
ЖОРА. А почему так грозно и утвердительно?
ФЛАВИЙ. Нет, нет! Мне не нужна слава!
ПРОФЕССОР. Слава у тебя уже есть, и никуда от нее не денешься. Ты ее получил вместе с дубом.
ФЛАВИЙ. Ах, почему я не покончил с собой тогда, в пещере…
ХАСАН. Потому что ты - трус!
ПРОФЕССОР. И это факт.
КОНТУШЁВСКИЙ. Минуточку… Хасан, расскажи-ка о своей ночной беседе с Профессором.
ХАСАН. Я ни с кем и никогда ночью не беседовал.
КОНТУШЁВСКИЙ. Отключился. Эй, Профессор!
ПРОФЕССОР. Чего тебе?
КОНТУШЁВСКИЙ. О чем ты говорил с Хасаном?
ПРОФЕССОР. О способах заточки дамасских сабельных клинков, которые турки впоследствии использовали для того, чтобы выпускать кровь из польского панства.
КОНТУШЁВСКИЙ. Тьфу на тебя!
ПРОФЕССОР. Спасибо. Я устал, всем пока.
ЛЕНЬКА. Жора, ты что-нибудь понял из последнего?
ЖОРА. Да. Я тебя потом позову.
КОНТУШЁВСКИЙ. Без меня?
ЛЕНЬКА. А ты что, друг нам сердечный?
КОНТУШЁВСКИЙ. Нет, конечно. Но, мне кажется, что мы здесь вроде как в общей связке. И поэтому делиться мыслями нужно со всеми.
ЖОРА. Еще чего? Я б с тобой даже дыркой в сортире не поделился!
КОНТУШЁВСКИЙ. Ну и пошли вы все к Флавию жребий тянуть! Эй, где вы? Отключились…
ФЛАВИЙ. Я - не жульничал! Заявляю ответственно!
КОНТУШЁВСКИЙ. Так я тебе, еврейской древесине, и поверил. Вам только палец в рот положи - всю руку оттяпаете…
ФЛАВИЙ. Ну, и пошел ты туда, куда других послал ранее!
Мыслемолчание
Глава пятая
Глубокая ночь
ЛЕНЬКА. Жора?
ЖОРА. Тихо. Я слышу.
ЛЕНЬКА. Эй, кто-нибудь еще нас слышит?
Мыслетишина
ЖОРА. Думаешь, действительно, никто не слышит?
ЛЕНЬКА. Сейчас проверим. Эй, Контушёвский! Ты - вонючий дохлый козел!
Мыслетишина
ЖОРА. Вроде бы не слышит.
ЛЕНЬКА. А как насчет Калигулы?
ЖОРА. Этот придурок вообще в счет не идет. Эй, ау!
Мыслетишина
ЛЕНЬКА. Ладно. Все тихо. Знаешь, мне кажется, что я где-то встречался с Профессором. Причем, не только в прошлой жизни…
ЖОРА. Помнишь инструктора по выживанию в тяжелых условиях? Его звали - Пол Джонс.
ЛЕНЬКА. Да. Он говорил, что эмоции - путь к самоубийству. Чем больше эмоций, тем короче жизнь агента. Странное дело…
ЖОРА. Правильно. А в позапрошлой жизни ты случайно не сталкивался с таким же наставником?
ЛЕНЬКА. Стоп! Капитан Мешков!
ЖОРА. Да! Он был командиром нашей разведывательной роты в Афгане.
ЛЕНЬКА. Н-да! Я всегда считал, что именно благодаря ему я стал человеком, не боящимся ничего на свете! Ведь именно он научил меня быть самим собой…
ЖОРА. А кто такой - сам собой?
ЛЕНЬКА. Ну, это мужик. Человек, не испытывающий страха перед трудностями, идущий в бой, не боясь этого боя!
ЖОРА. Красиво сказано. А дальше?
ЛЕНЬКА. Что дальше?
ЖОРА. Ну, научился ты ничего не страшиться. Идти в бой, сражаться до последней капли крови, убивая всех врагов…
ЛЕНЬКА. Тпру, родной! Куда ты клонишь?
ЖОРА. Когда тебя увезли в госпиталь, я продолжал и дальше выполнять свой "интернациональный долг". Ты там прохлаждался более трех месяцев. А мы один раз попали в натуральную засаду…
ЛЕНЬКА. Это когда тебе потом дали орден "Красной звезды"?
ЖОРА. Да. Только это был не мой орден. Это был орден капитана Мешкова.
ЛЕНЬКА. Как так?
ЖОРА. Вот так. Мы в количестве взвода вышли на ликвидацию группы "духов". С нами, почему-то, пошел Мешков, хотя (это я сейчас понимаю) командиру роты разведки в рядовом рейде делать было нечего. По тропе, где мы залегли, должна была пройти банда душманов, состоявшая из десяти человек. Но, на самом деле их оказалось не менее двухсот. Это был ад! Они открыли такой плотный огонь, что мы не могли даже головы поднять из-за камней, за которыми прятались. И лишь Мешков творил чудеса.
Он, постоянно перебрасывая (именно перебрасывая) тело между камнями, стрелял из автомата одиночными. Причем, навскидку. Я сначала не понимал его действий. Но, спустя некоторое время заметил, что огонь духов заметно ослаб. Я приподнял голову и стал внимательно наблюдать за маневрами Мешкова.
Капитан, рывками двигаясь от камня к камню, выпускал пули одну за другой. Никто из наших бойцов не стрелял. Я увидел, что склон горы покрыт телами моджахедов. И вдруг понял, что каждый выстрел Мешкова достигает цели. Он был стрелком от бога или, точнее сказать - от дьявола!.. Вот приподнялась над валуном фигура душмана с зажатым в руках гранатометом. Бросок Мешкова. Выстрел! Гранатомет отлетел в сторону, тело безвольно повисло на камне. Душманы встают и яростно бросаются вперед! Перемещение Мешкова, выстрел - и главарь, подавший команду, заваливается спиной на землю…
ЛЕНЬКА. Я где-то читал, что львы именно так и поступают. Если львиный прайд с их территории вытесняет свора гиен, то лев неторопясь вычисляет самку, подающую команды. Потом, невзирая на укусы и нападения презренных животных, он несется через свору, врывается в центр, и разрывает в клочья самку-лидера. Сразу после этого гиены рассыпаются, и прайд остается на своей территории, а льву - почет и уважение от самок и детей.
ЖОРА. Возможно. Но здесь немного по-другому. Как говорится, на место одного имама придет другой. Если Мешков подстрелил командира, то это не значит, что не появится новый… Он, естественно, появился. Капитан тут же пристрелил и его! И следующего! И дальнейшего! А пока совещались насчет последнего, командир роты ухлопал еще десяток рядовых. Я видел, что за десять минут он отправил к гуриям более сотни моджахедов!
ЛЕНЬКА. И что дальше?
ЖОРА. Когда они поняли, что будут перебиты, то попытались сбежать. И тут я поднял всех в атаку. Если честно, то нервы не выдержали. Поднялся и - вперед! За мной пошли все. Только Мешков уселся на землю, и с усталой улыбкой наблюдал за нашим вдохновенным порывом. В результате мы перебили несколько десятков "духов" и взяли пленных…
ЛЕНЬКА. К чему ты мне все это рассказал?
ЖОРА. Потом, когда все закончилось, Мешков отозвал меня в сторону и сказал: "Мовсесян, запомни, если бой уже выигран, не надо идти в атаку. Нужно действовать без эмоций. Эмоция - плохая вещь для производства точного выстрела".
ЛЕНЬКА. Где-то я уже это слышал. По-моему, у Профессора.
ЖОРА. Вот то-то и оно…
ЛЕНЬКА. Значит, Профессор та еще рыба?
КОНТУШЁВСКИЙ. А что я говорил?
ЖОРА. Вот, блин, подслушал! И козлом, ведь, обзывали.
КОНТУШЁВСКИЙ. Сами вы козлы. А я не зря в свое время жалованье получал. Умею добывать сведения.
ЛЕНЬКА. Без щипцов и каленого железа?
КОНТУШЁВСКИЙ. С щипцами сведения добываются быстрее. А тут - жди, пока вы соизволите проболтаться. Но дело не в этом. А знаете, в чем? В том, что капитан Мешков и Профессор - одно и то же лицо!
ЖОРА. Мы и без тебя догадались.
КАЛИГУЛА. Я тоже. Кстати, сами вы придурки. А я - император!
ЛЕНЬКА. Так, всем пока. А императору - тем более.
КАЛИГУЛА. Куда вы все? Ну-ка, стоять! Эй! Где вы? Странно…
Мыслемолчание
* * *
Раннее утро
КОНТУШЁВСКИЙ. Эй, кто-нибудь!
КАЛИГУЛА. Да.
КОНТУШЁВСКИЙ. Я так понял, что ты вспомнил, кем был?
КАЛИГУЛА. Частично.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, и как ощущения.
КАЛИГУЛА. Все время чего-то хочется… Ты был палачом?
КОНТУШЁВСКИЙ. Лучшим их них!
КАЛИГУЛА. А как сажают на кол?
КОНТУШЁВСКИЙ. Вон, что тебе интересно…
КАЛИГУЛА. Да. Я - извращенец. Так Профессор считает.
ПРОФЕССОР. Так считает весь мир.
КАЛИГУЛА. Ничего про это не помню. А жаль.
ФЛАВИЙ. Не переживай. Пан Контушёвский тебе напомнит.
КАЛИГУЛА. А почему Пан? Он что, греческий бог?
КОНТУШЁВСКИЙ. Сам ты греческий бог. Пан, - это польское слово, означающее, что перед тобой не быдло низкоутробное, а шляхтич!
КАЛИГУЛА. Что такое шлюхтич? Это имеет отношение к извращениям?
КОНТУШЁВСКИЙ. Р-р-р-р!
ПРОФЕССОР. Конечно, имеет! Он - высококлассный садист.
ЛЕНЬКА.
ЖОРА. Ха-ха-ха!
КАЛИГУЛА. Кто такой садист?
ПРОФЕССОР. Это тот, кто причиняет боль другим и испытывает от этого сексуальное возбуждение.
КАЛИГУЛА. Понял. Я тоже садист.
ПРОФЕССОР. Ура! Контушёвский теперь не один.
КОНТУШЁВСКИЙ. Если откровенно - я рад этому факту. А то собрались вокруг одни холодные убийцы. Мясники без эмоций. А убивать всегда приятно, если получаешь от этого удовольствие. И чем громче кричит жертва и дольше мучается, тем удовольствие больше. Вот так и с кольями…
КАЛИГУЛА. Я весь внимание.
КОНТУШЁВСКИЙ. Существует два вида такой казни. Быстрый и медленный. Для начала кол смазывают жиром. Мусульмане - бараньим. Я же предпочитал свиной.
ЛЕНЬКА. Почему именно свиной?
КОНТУШЁВСКИЙ. Христианину, буддисту или язычнику - все равно каким. А вот для казнимого мусульманина или иудея свиной жир - еще один болезненный фактор, вызывающий дополнительные мучения. Надо учитывать всякие мелочи, чтобы жертве было хуже…
ХАСАН. Вот собака!
КОНТУШЁВСКИЙ. Ха! Я же говорил, что в мире не существовало палача лучше меня.
Так вот. При быстром способе казни жертва ставится на четвереньки, и кол сзади вгоняется молотком. Высшая степень искусства - направить кол так, чтобы он вылез изо рта через язык. Потом кол втыкается в землю, и казненный выставляется на всеобщее обозрение.
КАЛИГУЛА. Здорово! А медленный способ?
КОНТУШЁВСКИЙ. При медленном кол уже торчит в земле. Ноги и руки казнимого связываются особым образом, и тело насаживается сверху. Но - неглубоко. Таким образом, жертва может сидеть на колу долго, и зрители смогут наслаждаться ее мучениями несколько дней. Если почаще поливать преступника холодной водой, то он будет орать до трех суток.
ХАСАН. Я не забыл своего обещания. Я тебя обязательно найду! И проделаю с тобой то, о чем ты только что рассказывал. Только конец кола посыплю перцем!
КОНТУШЁВСКИЙ. Ого! Вот до чего я в свое время не додумался. Надо же, какой интересный совет. Спасибо.
ЖОРА. Ну вас всех к черту! Профессор, ты, случайно, в позапрошлой жизни не был капитаном Мешковым?
ПРОФЕССОР. Был. После вывода войск из Афганистана я уволился из армии, купил себе парочку дипломов и стал профессором.
ЖОРА. А ты помнишь нас?
ПРОФЕССОР. Конечно. Способные молодые ребята.
ЖОРА. Получается, что именно тебе мы обязаны умением убивать? Так сказать - без эмоций.
ПРОФЕССОР. Да. "Спасибо" скажете?
ЖОРА. Даже не знаю…
КОНТУШЁВСКИЙ. Эй, Калигула! О чем прошлой ночью беседовали Хасан с Профессором?
КАЛИГУЛА. Хасан вспомнил, что именно Профессор был наставником его юности и толкнул на путь убийцы.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ага. Вот оно что. Там толкнул Хасана, в другом месте - двух малолетних пентюхов. Интересно, а где еще?
КАЛИГУЛА. Он сказал Хасану, что его дуб срубят в течении недели.
КОНТУШЁВСКИЙ. Профессор, откуда ты это узнал? Отключился, мерзавец! Эй, Хасан! И этот тоже…
Мыслетишина
* * *
Вечер того же дня
ФЛАВИЙ. Какое небо черное. И ветер.
КОНТУШЁВСКИЙ. У меня уже две ветки обломало.
ФЛАВИЙ. Я видел, как она перебежала улицу.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ну-ка, ну-ка… Да, представьте себе, она у него. Интересно, как ей удалось открыть двери? Ведь дома никого нет, кроме него. Наверное, зубами.
ФЛАВИЙ. И чем они занимаются?
КОНТУШЁВСКИЙ. А тебе не видно?
ФЛАВИЙ. Нет.
КОНТУШЁВСКИЙ. Второе окно справа на первом этаже.
ФЛАВИЙ. Не видно.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, тогда я тебе сообщу. Они занимаются своим обычным делом.
ФЛАВИЙ. Как это возможно? У него не работают ноги, а у нее - руки.
КОНТУШЁВСКИЙ. Если ты такой дурак, то я тебя просвещу: для занятия сексом нужны не руки и ноги, а немного другие органы.
КАЛИГУЛА. Подробнее.
КОНТУШЁВСКИЙ. Он сидит в инвалидном кресле, а она сверху. Оп-па! Сидела… Кресло завалилось назад. Барахтаются.
КАЛИГУЛА. Ха-ха!
КОНТУШЁВСКИЙ. Слушай, Калигула, неужели ты не вспомнил свою первую жизнь?
КАЛИГУЛА. Немного. Помню, что был императором. Вспомнил, как меня звали. А остальное - так, некоторые картины. Какие-то ноги, задницы… И еще - конь.
ФЛАВИЙ. Какой конь?
КАЛИГУЛА. Светло-серой масти. Его звали - Инцитат.
КОНТУШЁВСКИЙ. Которого ты завел в здание сената и объявил сенатором?
КАЛИГУЛА. Наверное.
ФЛАВИЙ. Единственный, кто не хотел его убить - это конь. Неудивительно, что он назначил Инцитата сенатором. Чего только не сделаешь ради хорошего друга.
КОНТУШЁВСКИЙ. Лучше бы он ввел туда осла. В сенате любой страны мира заседают родственники именно этой ушастой скотины.
ФЛАВИЙ. Что это с погодой творится? Ну и ветер! И гром гремит. Начался дождь.
ПРОФЕССОР. Эй, Хасан!
ХАСАН. Слушаю.
ПРОФЕССОР. Готов?
ХАСАН. Уже?
ПРОФЕССОР. Да!
ХАСАН. Готов.
ПРОФЕССОР. Сейчас.
ХАСАН. Прощай.
ПРОФЕССОР. До встречи.
ХАСАН. Я не желаю с тобой больше встречаться.
ПРОФЕССОР. Это не в твоих силах.
Мощный раскат грома
ФЛАВИЙ. Ух!
КОНТУШЁВСКИЙ. Ай!
ХАСАН. Хря-я-я!
ЖОРА. Я видел молнию! Что там у вас происходит?
ЛЕНЬКА. Я тоже видел. Она ударила в место, где растут дубы.
КОНТУШЁВСКИЙ. Ох! Больно-то как!
ФЛАВИЙ. И у меня корни болят.
КАЛИГУЛА. А у меня ничего не болит. Даже приятно.
КОНТУШЁВСКИЙ. Эй, Хасан, ты как? Не отвечает.
ФЛАВИЙ. У него ствол обуглился, и осыпалась листва. Похоже - он мертв.
ЖОРА. Да что там у вас случилось?
ФЛАВИЙ. Огромная молния ударила в дуб Хасана. Он только крякнуть успел.
КОНТУШЁВСКИЙ. Это несправедливо! Я тоже хочу быть ударенным!
ЖОРА. Ты и так уже ударенный. Только не молнией… Эй, Профессор!
ПРОФЕССОР. Да.