* * *
- Роман?
Брат не повернулся от стены - и что он там видит, разве что мох, которым законопачены щели, - но пошевелился, дав таким образом понять, что слышит ее, Ганку.
- Роман, а тролль может спуститься с гор?
- Ты чего опять плетешь, коза?
Роман все ж таки повернул голову и недобро прищурился. Утром и вечером матуся клала ему на веки тряпицу с отваром мяты, чтобы глаза не высыхали, потому что опухшие веки не натягивались на глазные яблоки, а то, что осталось от ресниц, слиплось от гноя. Мята покрасила лоб и щеки Романа зеленью, словно он был уже мертвым, но почему-то двигался и говорил. Ганка теперь боялась его, и даже миску с супом приносила так, чтобы не коснуться его руки… А кроме супа он ничего и не мог есть. Разве что молоко пробовал пить, матуся говорила, это полезно для него, но от молока его рвало черной рвотой.
- Ну, тролли… те, которые в горах. Людоеды.
- Нет в горах никаких троллей, - он скривил обожженный рот, - выдумки одни.
- Если есть эльфы, - сказала Ганка рассудительно, - должны быть и тролли. Путники пропадают? Пропадают. Куда они деваются?
Она еще поразмыслила и решила призвать на помощь высший авторитет:
- А батька говорит, тролли не спускаются с гор, потому что они любят холод. Они живут там, где лед и снег. И жгут там свои огни.
- Раз так, зачем кому-то из них спускаться с гор?
- Может, у него кончилась еда, - рассудительно предположила Ганка, - или его выгнал другой тролль.
- Ты, коза, совсем сдурела, - устало сказал Роман, откинулся на матрасе и закрыл глаза. Ганка постояла немного, ожидая, что, может, он что еще скажет, но Роман больше не двигался, только дышал коротко и хрипло, словно в горло ему вставили трубу. Тогда Ганка задула фитиль у плошки и забралась к младшим на лавку. Жаль, что эльфенок схитрил и не отдал ей троллью шерсть, она бы показала ее Роману. Или опять обдурил ее эльфенок? Отвел глаза? Может, это и не шерсть была, а пучок рыжей травы? Ах, эльфенок, эльфенок, когда тебя нет, я по тебе тоскую, когда ты рядом - сержусь… Она завозилась, устраиваясь поудобней, под боком сладко сопел Василь… До чего ж темная нынче ночь, это потому что новолуние, а в новолуние даже на двор лучше бы не ходить, это всем известно… А если эльфенок не соврал?
Тролль в лесу, кто такое видел?
И батька с Митром в лесу… Нет, глупости все это, эльфенок видит сны, он бы сразу прибежал, ежели что, он бы предупредил… Но ведь она, Ганка, с эльфенком поругалась. Сказала, чтобы не ходил за ней больше. Да, но эльфенок, если захочет, все равно придет, он такой, ее Листик… И правда листик, только не дубовый - липовый, прилипчивый такой листик. Да, но один раз он уже прибежал, и предупредил, и что из этого получилось хорошего? Ничего!
Ганка ворочается и вздыхает, и вот уже ей кажется, что кто-то ходит вокруг хаты, большой и страшный, кто-то трется о плетень, и плетень шатается под напором большого тела… а если он перешагнул через плетень и стоит во дворе? У тролля ноги, как у человека, а лапы, как у медведя, желтые зубы, желтые глаза… И он любит жить на холоде, а тут ему жарко, душно, оттого он особенно злой, да и голодный, наверное…
Ганка натягивает одеяло на голову - душно, но не так страшно. На какой-то миг, уже в полусне, она вздрагивает и прислушивается, ей кажется, что она слышит рычание тролля, - не так, как показывал глупый эльфенок, а как оно на самом деле. Но потом понимает, что это у дальней стены стонет и хрипит во сне Роман.
…Утром страхи уходят сами собой - такое оно, это утро, ясное, и сразу становится понятно, что жара ушла и в этом году уже больше не вернется, и что сухие грозы больше не будут пылать над горным хребтом. И Ганка даже улыбнулась сама себе: глупый эльфенок, он все выдумал из мести, чтобы напугать ее, чтобы она бегала за ним и просила, чтобы он посмотрел в этом своем волшебном сне наяву - нету ли опасности? А она и поверила - как дура. В рассеянности она бросает взгляд на плетень и останавливается с открытым ртом.
Потом осторожно снимает с жердины рыжий волос - вдвое длиннее ее, Ганкиной, ладони.
* * *
- Матуся!
Мать смотрит подозрительно - Ганка в последнее время чудит. Это томится и зовет ее созревшая плоть, думает мать, вон как вытянулась девка, и, пожалуй что, красавицей стала. Надо бы ждать сватов, но у Ганки теперь дурная слава, как знать, придут ли сваты? Придется на сторону отдавать. Чужакам отдавать придется, а наша кровь с чужой плохо смешивается… И ведь вроде никому не говорила Ганка про эльфенка, а все откуда-то знают. Не иначе отец Маркиан разнес повсюду. Лихорадка побери эти создания леса, они умеют задурить девке голову, умеют заворожить, даже и святой хрест не помогает. Встретишь такого вот - белого, золотого, улыбнется он - и пропала девка. Хорошо их в последнее время меньше стало. Может, и совсем не останется.
- Что это у тебя, доча?
Ганка разжимает кулак.
- Матуся, - говорит она быстро-быстро, - он показал мне дерево, оно все сверху ободрано было, вот те хрест, матуся, и волос длинный, и он тоже мне его показал, а потом спрятал, я говорю - дай сюда, а он не дает, и я спросила Романа, а может тролль с гор спуститься, а Роман сказал, нет никаких троллей, это все выдумки, а я говорю, раз эльфы есть, то как и троллям не быть, и они все людоеды, а Роман сказал, отстань, коза, а ночью кто-то ходил вокруг дома, ходил-ходил, а я утром встала и вот оно что… на плетне висело. Он, что же, получается, вокруг нашей хаты ходил? Что же это делается, матуся?
Мать молчит, и только бледнеет, так быстро, что глаза кажутся совсем черными - и очень большими.
- Ты-то мне веришь? - с тоской спрашивает Ганка.
- Верю, - сухо говорит мать.
- И вовсе я тогда ничего не накликала. Само так получилось.
- Знаю, - эхом откликается мать, - само так получилось.
Мысли ее заняты чем-то другим. Потом она решительно говорит:
- Иди в хату. И дверь заложи. И носа на двор не кажи, поняла?
- Поняла, матуся. А что…
Та коротко махнула рукой, показывая Ганке, чтоб та заткнулась.
- И Василя никуда не пускай. И меньших. Даже на двор не пускай. Ясно?
- Ясно… А что…
Мать, отстранив ее, сняла с гвоздя кунтуш, торопливо натянула его и накинула на голову платок.
- Ты куда, матуся?
- До отца Маркиана, - мать вздохнула, - куда ж еще?
- Так что, выходит, есть тролли?
- Есть, есть, - мать протиснулась мимо Ганки, кисть платка мазнула Ганку по лицу, - как не быть.
И, уже у двери, так что Ганка едва разобрала:
- Обещал вернуться, вот и вернулся… ох, ты, боже ж ты мой…
Ганка отбежала к окошку: мать торопливо бежала в сторону крытой гонтом церкви, углы платка и черные косы, казалось, летят за спиной сами по себе.
* * *
- Что там такое, коза?
Ганка вздрогнула.
Роман не спал, он приподнялся на постели и морщился, потому что холстина прилипла к обожженной спине, и он пытался отодрать ее, осторожно шевеля плечами.
- Так… матуся пошла до отца Маркиана.
- Зачем?
Ганка еще раз выглянула в окно.
Десятка два зеленокутских мужиков бежали в направлении леса - все они держали наперевес кто вилы, кто топоры, впереди с ревом несся отец Маркиан, сам огромный и страшный, как тролль, и размахивал тяжеленным кадилом.
- Тролля бить побежали, - сказала она деловито. - Ты, Роман говорил, не бывает троллей, а матуся мне сразу поверила.
- Раз побежали бить, значит, есть, - криво усмехнулся Роман. Потом еще сильней сморщился от боли и сказал, - ты мне тряпку-то на глаза положи. Печет…
- Сейчас. - Ганка намочила холстину в миске с отваром, отжала ее и осторожно положила Роману на глаза - тот их пытался закрыть, но не смог, и полоски белков виднелись меж веками.
Прохладная тряпица, видно, принесла ему облегчение, и лицо Романа расслабилось.
- А знаешь, коза, - он осторожно откинулся на подушки, - я однажды видел ледяную девку. Вот как тебя.
- Правда? - Ганка подумала, что ее-то, Ганку, Роман из-за тряпицы как раз и не видит.
- Давно, тебя еще и на свете не было. А я тогда на спор в горы пошел. С парнями поспорил, что, мол, не побоюсь. Вижу - тень на снегу… Смотрю - стоит. Холодно, а она босиком… И на голове - венок из горных подснежников. Красивая. Только пугливая очень. Знаешь, все врут про них. Ничего они не отбирают разум. Они сами нас боятся. Я улыбнулся ей, и она мне, Ганка, тоже улыбнулась. Зубы мелкие, белые, а глаза зеленые. Наши девки все чернявые, а эта беленькая. Вот, сколько я не вспоминал, а сейчас вспомнил…
- Что ж ты, - спросила, помолчав Ганка, - даже и не поцеловал ее?
- Да я сам испугался… Только я к ней - он вышел. Тролль. Огромный. Как гора прямо. И как зарычит… На нее, на меня. Она шасть - и нет ее. Они их стерегут, тролли.
- Что ж ты вчера говорил, что троллей нет? - упрекнула Ганка. - Что я выдумала все?
- Испугался я тогда, - Роман вздохнул под своей тряпицей, - как дал деру… так никому и не сказал.
- А я-то… - Ганка не успела докончить, потому что дверь вдруг затряслась от ударов снаружи.
- Тролль! - она взвизгнула и прижала руку к губам.
- Ганка, - кричали из-за двери, - открой, открой скорее! Это же я! Открой скорее! Он за мной гонится! Открой же!
- Кто это? - Роман приподнялся на постели, и начал воспаленной рукою осторожно стаскивать с лица тряпицу.
- Это… - Ганка не договорила, подскочила к двери и убрала полено, которым дверь приперла. Василь и двое младших сидели, сбившись в кучу, испуганно сопя. Ганка сама их напугала, чтобы не бегали - мол, если выбегут на двор, придет страшный тролль, съест их…
Где же матуся? - подумала она мимолетно, - пошла до соседей? Или так и осталась в церкви?
Листик ворвался в хату и стоял теперь, дрожа и озираясь, тощие ребра ходили ходуном.
- Ганка, Ганка, я его видел! Он такой страшный!
- Эльфенок, - сказал Роман, - провалиться мне опять в кучу, эльфенок! Кого ты привадила, коза?
- Он такой страшный, - повторял Листик, он был слишком перепуган, чтобы обращать внимание на Романа, - он рычит… и он огромный, Ганка, огромный!
- Так я… - Ганка с натугой вновь пододвинула к двери полешко, - это ничего… Он же безвредный, эльфенок. Это мой Листик!
- Безвредный? - Роман пытался встать, но обожженная кожа саднила, и оттого он шипел от боли. - Эта нечисть? Выгони его или я сам его вышвырну. Хочешь, чтобы тролль пришел за ним сюда?
- Ганка! - эльфенок охватил ее руками, прижался к ней, и у нее, несмотря на страх, стало горячо и сладко где-то там, внутри. - Спаси меня, Ганка, не отдавай троллю!
- Не отдам, - Ганка и сама охватила эльфенка руками, так они стояли посреди хаты, обнявшись.
- Совсем сдурела, - сказал Роман и, нащупав кочергу, крепко ухватил ее обгорелой рукой. - Убирайся отсюда вместе со своей нечистью!
Роман подумал, я зачарована. Я сама уже как некрещеная лесная тварь, лихорадочно думала Ганка, обнимая эльфенка - а раз так, то можно отдать меня троллю. Я ж сглазила его, Романа, когда он упал в кучу…
- И пойду! - не выпуская эльфенка из объятий, она шагнула к двери, но тут клятый эльфенок ужом выскользнул у нее из рук и хихикнул!
- Да никто за мной не гонится!
Весь его видимый испуг прошел, и дышал он теперь спокойно, и лукавую рожу скорчил…
- Ах ты, нехристь поганая - устало сказала Ганка.
- Убирайтесь отсюда, - Роман взвесил кочергу в ладони, - оба!
Эльфенок вновь подскочил к двери и легко отодвинул тяжелющее полено.
- Пошли, Ганка, пошли! Тут страшно, душно, тесно. Я не люблю, когда душно-тесно. Тут воняет…
Он сморщил нос.
Пахло, и правда, не очень-то. Роман болен, думает Ганка, а от больных всегда пахнет известно как.
- Да, но тролль?
- Нету никакого тролля, - хихикнул эльфенок, - я обдурил тебя. Хотел напугать - вот и напугал.
- Зачем?
- Так просто, Ганка. Ты на меня рассердилась, и я тебя напугал. Больше не сердишься?
У бедной Ганки голова пошла кру́гом… Задурил ее эльфенок, совсем заморочил, так что она, Ганка, уже и не понимала, где правда, где ложь. Клятая лесная тварь, нехристь. А ведь отец Маркиан и все зеленокутские мужья носятся сейчас по лесу с вилами и топорами…
- А… царапины на дереве?
- Старые грабли я украл. Забрался на дерево, ну и… Ох Ганка, Ганка, я ж люблю тебя, разве я повел бы тебя в сердце леса, если бы там ходил страшный тролль?
- А шерсть откуда?
- Это овцы шерсть, Ганка. Я ее корой дуба покрасил. Ты что ж, овечью шерсть не узнала?
Ганка на миг зажмурилась. Потом открыла глаза. Нежная паутина невесомо летела в воздухе, невесомо коснулась ее лица. Последние летние деньки стоят, тихие, теплые… Что ж она, Ганка, натворила? Такой шум подняла - даже и не верится. А уж что матуся с ней, с Ганкой сделает, когда все раскроется, и подумать страшно. Может, не говорить никому, что тролля нет? Побегают, пошумят и вернутся.
- Ночью, - сказала она наконец, - кто-то ходил у хаты… шумел, рычал. О плетень терся. Тоже шерсть оставил.
- Так это ж был я, Ганка! - эльфенок хлопнул себя по коленкам и захохотал, аж затрясся весь, - я нарочно на плетне сидел, качался! Весело было…
Ганка размахнулась и ударила его по щеке. Эльфенок замер, удивленно вылупив глаза.
- За что, Ганка?
- Что ж ты наделал, Листик? Теперь все меня со свету сживут - и Роман, и мамуся, и отец Маркиан. А когда батя вернется с куренной поляны - ох, и подумать страшно!
Ганка села на поленницу и закрыла лицо руками. Хорошо бы куда-нибудь спрятаться, совсем спрятаться, пока не вернулись зеленокутские мужики с отцом Маркианом во главе…
Поленница была теплой, приятно шершавой, и пахло на дворе, и верно, не так, как в доме - хлевом, молоком, разогретым на солнце деревом, полынью…
Листик присел рядом, обнял за плечи, гладил теплой рукой по голове. Она поначалу отмахивалась, точно от назойливой мухи, потом перестала. Ах, эльфенок, эльфенок, нехристь лесной, что ты со мной делаешь?
- Я ж нарочно, Ганка. Чтобы тебя из дому выгнали. Роман черный, злой. Не будет любить тебя, больше не будет. Я буду любить тебя, Ганка. Теперь пойдешь ко мне жить? В землянку?
Ганка всхлипнула и утерла нос рукавом.
- Совсем дурак, что ли?
- Пойдем, Ганка, пойдем… пока они не вернулись, пойдем!
Ганке вспомнилось, как гнал ее Роман на двор, прямо в лапы страшному троллю, как кричал - "убирайтесь отсюда оба"!
Она встала, вздохнула, отбросила косу за спину и выпрямилась.
- Пойдем!
Не иначе как у эльфенка растет его волшебная сила, и хитрость растет вместе с ней, - заманил он Ганку к себе, в свою землянку, ведет ее по тропинке, ныряет под тяжелые ветки, собирает по пути землянику, подносит ее Ганке на грязной своей ладошке, и вот идет Ганка покорно вместе с ним, а ведь не собиралась… И то, куда ей, Ганке, деваться: потихоньку, исподволь рассорил ее эльфенок со всеми - и с Романом, любимым братом, и с мамусей, и с отцом Маркианом… И уж не сам эльфенок и наколдовал ту злую удачу Роману? А она, Ганка, поверила, а значит, тоже виновата в том, что лежит Роман в душной хате, весь обгоревший, и скрипит зубами, и плохо пахнет…
Лес стоит зеленый, светлый, тихий, паутина чуть колеблется в воздухе, сверкает на солнце, волшебный лес…
Вот он, эльфенок, скачет рядом, вприпрыжку. Совсем задурил эльфенок голову бедной Ганке. Будет она теперь лежать рядом с эльфенком на подстилке из папоротника, будет щеголять в венке из красных листьев, забудет людские обычаи, и стыд тоже позабудет…
- Вот, Ганка, вот, пришли.
Ганка озирается, точно во сне. Где явь, где кошар… совсем запутал ее эльфенок, сама стала как он, сна от яви не отличает. Вот смыкаются темные ели, вот расступаются, зеленый купол, шатер, моховой пригорок…
Но нет никакой землянки: развороченная страшная яма, какие-то тряпицы, ветки, влажные, рухнувшие бревна, мокрицы шевелятся, и рядом, ох, рядом такой же развороченный длинный холм, и пахнет влажной землей, и что там торчит из этой земли, что белеет, не кость ли?
И пахнет повсюду… кровью пахнет.
- Листик, - говорит Ганка сухими губами, - что же это, Листик? Куда ты меня привел?
И сверкают в полутьме глаза ее эльфенка - зеленые болотца, куда провалилась она, Ганка, навсегда провалилась.