Слушатели дрожали, и было им жутко и весело.
"Это что, - говорила Альва-старшая совершенно серьезным взрослым голосом, поправляя пухлыми пальчиками расшитый передник. - Слыхали вы, что случилось на соседней улице перед прошлым Заступниковым Рождением? Всем известно, что это за время. Накануне святого праздника верные слуги Змеедушца ходят по земле да сторожат, как бы кого натолкнуть на грех. Вот и приключилось так, что решила белошвейка Заза принарядиться для такого важного дня. Посчитала она собранные монетки и поняла, что никак не купить ей хороших нарядов. А в ту пору как раз умерла жена богатого законоведа и лежала в гробу, в церкви святого Игнатия. Вот и подумала белошвейка Заза: "Возьму-ка я с мертвой платье, расшитое каменьями да кружевами. Ей все равно без надобности, а я на празднике покрасуюсь да парням в красивом виде и покажусь". Дурное дело не ленивое, побежала белошвейка в церковь, а того не знала, что покойница была заклятая колдунья".
Дина и сама не знала, с чего вдруг пришли ей в голову эти старые истории. Она выглянула в окошко: кругом тянулись унылые опустевшие поля, обрамленные у горизонта кромкой леса. Казалось, что им скучно и одиноко; Дина подумала о том, что скорее бы выпал снег и спрятал эту неприглядную серую пустоту. Что еще делать в пути, кроме как предаваться воспоминаниям детства - мысленно переживать моменты своей нынешней жизни Дине не очень-то хотелось.
"И вот, как только пробили часы полночь, в доме погасли все огни, и ледяной ветер прокатился по комнатам, словно чье-то дыхание. Тотчас же раздался стук в дверь, и голос жены законоведа произнес: "Отдавай мое платье, белошвейка!". Сняла белошвейка Заза платье и выкинула его в окошко, но не прошло и мига, как колдовской наряд снова оказался на ней. "Не принимаю! - вскричала ведьма. - Ты брала его в церкви, так поди же туда и верни!". Стала она ходить вокруг дома и стучать в стены, задрожали все камни, посыпалась на пол посуда, все столпились, читая молитвы Заступнику, а бедная белошвейка сидела не жива, не мертва. Ведьма сунулась было в окошко, да к счастью косяки были натерты святой солью, так ее нечестивые лапы пламенем обожгло. Тогда призвала ведьма Змеедушца, своего покровителя, и ударила в дверь. Разлетелись железные запоры, и мертвец вошел в дом…"
Смеркалось. Дина зажгла лампу и вынула из сундучка авантюрный роман о приключениях отважного рыцаря Дитриса, но не прочла дальше первых строк. Мысли ее убегали то в далекое прошлое, то возвращались к делам нынешних дней. В конце концов, Дина убрала книгу обратно и посмотрела в окно. За ним уже успел сгуститься мрак - ночь была темная и дождливая. Совсем как та, которая привела ее и шеф-инквизитора Торна в безвестный трактир.
Шани… Интересно, думает ли он о ней. Дина потерла виски и решила больше не вспоминать ни о столице, ни о шеф-инквизиторе Торне - по крайней мере, пока не доберется до дома. Дорога сама по себе навевает меланхолию, незачем еще и добавлять.
На околице поселка Дину встретил прораб Кась. Второй прораб и невероятный болтун, он, по всей видимости, положил на Дину глаз, потому что немедля сообщил о том, что для госпожи архитектора уже готов прекрасный ужин с вином в его доме. Дина покачала головой и ответила:
- Я предпочитаю ванну с дороги и сон, - и уточнила: - В своей постели.
А потом, подремав в ванной и поужинав, она села в кресло в своей комнате и вдруг подумала, что терять ей нечего и прятаться не от кого. Некоторое время Дина наслаждалась нахлынувшим на нее облегчением, а затем придвинула к себе письменный прибор, обмакнула свежеочиненное перо в чернила и написала на листе бумаги:
"Его бдительности, шеф-инквизитору всеаальхарнскому…"
Глава 8. Котлован
Игнашка Рудый был убогим.
Возможно, это случилось потому, что и мамка, и батька его, и все прочие родственники во много-много поколений в глубины истории посвящали свое время в основном борьбе с зеленым змием при постоянной и окончательной победе последнего. А может быть, виной всему было то, что в раннем детстве Игнашка вывалился из окна их покосившегося домика-трехстенка и ударился как раз головой. Вполне вероятно и сочетание обоих аспектов; Игнашка не был клиническим идиотом, который пускает слюни и к тридцати годам знает меньше тридцати слов, но с умом у него было совсем скудно. Однако при немощи умственной он был славно развит телесно, изрядно вымахал ростом и очень любил копать. Поэтому братья инквизиторы и завербовали его на строительство храма на Сирых равнинах.
Помимо работы лопатой, Игнашка еще очень любил деньги. Металлические кругляшки приводили его в совершеннейший восторг. Мало того, что аальхарнские деньги были красивы сами по себе: на медных был отчеканен всадник на коне, а на серебряной монете, которую Игнашка видел один-единственный раз в жизни, красовалась большая лупоглазая сова - так на них можно было купить разных вкусностей, сладкого густого вина или блестящих узорных пуговиц с круглыми ушками. Вербовщики пообещали, что на строительстве он заработает деньги, а если станет хорошо махать лопатой, то получит очень, очень много денег - хватит пировать в таверне Каши Паца целых два дня.
Воодушевленный таким обещанием, Игнашка махал лопатой так, будто был не живым человеком, из плоти и крови, а хитроумным механизмом, созданным колдуном. Говаривали, что великий аальхарнский кудесник Апотека в свое время создал как раз такое существо: огромное, уродливое, из глины и железа, которое не нуждалось ни в еде, ни в питье, но при том могло работать за десятерых. Так ли оно было на самом деле, никто не знал, однако несколько крестьян, завербованных из Кокушек, самой что ни на есть аальхарнской глухомани, несколько раз подходили к Игнашке и опасливо трогали его за руку, чтобы удостовериться в том, что здоровенный парень с чуть опухшим лицом потомственного пьяницы - живое существо, а не порождение колдовского хитроумия.
Разумеется, никто никаких денег ему не дал и давать не собирался. Строители жили в жалких, сделанных на скорую руку бараках, в которых отовсюду с потолка сочилась дождевая вода, а солома спальных мест промокала и гнила. Вербованных кормили такой отвратительной кашей, что ее брезговали есть даже прибившиеся к стройке собаки, а работать приходилось столько, что под вечер, вернувшись в бараки, строители падали и засыпали мертвым сном.
По большому счету, до них никому не было дела. Котлован надо было вырыть до наступления зимы и провести все работы по его укреплению - вот это было действительно важным, а жизнь забитых полуграмотных крестьян не интересовала ни инквизиторов, ни наемных прорабов: сдохнут в грязевой жиже одни - завтра же на их место пригонят других, а бабы нарожают еще. Каким-то темным звериным чутьем Игнашка это понял, но не знал, что ему делать с этим пониманием. И потому он продолжал с прежним полусумасшедшим исступлением работать лопатой, довольствуясь тем, что уж эту радость у него никто не отберет.
Все изменилось в один прекрасный день, когда дождь перестал, из-за облаков выглянуло солнце, и лужи стали стремительно подсыхать, а настроение завербованных - улучшаться. Тогда к котловану в сопровождении двух прорабов пришла архитекторша, молодая девушка, которая была настолько хороша собой, что Игнашка мог бы описать ее только невероятным по забористости матом. Архитекторша остановилась как раз там, где Игнашка орудовал любимой лопатой, и спросила у одного из прорабов, Митека:
- А было ли что-то найдено в котловане?
Митек, та еще хитрая толстая рожа (из западенских, там все хитрые и себе на уме), поскреб макушку и сказал:
- Да что тут найдешь, ваша милость, кроме г*вна окаменелого, - тут он вспомнил, что вообще-то разговаривает с барышней из самой столицы, высокого полета птицей, а не забитыми селюками и мигом поправился: - Не г*вна, дерьма. Вот его тут навалом.
Девушка поежилась, плотнее кутаясь в легкий щегольский плащ.
- А я слышала, что на этом месте раньше был город…
- Врут, ваша милость, как есть врут, и языки без костей у того, кто это говорит, не извольте верить, - встрял второй прораб Кась - вот у него-то язык уж точно был без костей. - Никогда на этом месте не было никакого города, вот и в "Хрониках" утверждается, что…
И, продолжая болтать и увиваться, он повлек архитекторшу прочь от котлована. Тоша, завербованный с югов, чернявый и шустрый, копавший лишь немного медленней, чем Игнашка, посмотрел честной компании вслед и присвистнул:
- Эх, дурак! Не тебе она чета! - сказал Тоша и смачно сплюнул через щель между передними зубами. - Это княгиня, ее сам государь отличает! Не тебе, обрезанному, туда соваться!
- Обрезанному? - переспросил Игнашка. - Это как?
- Селюк, а не знает, - встрял дядька Бегдашич, самый старый и самый заросший мужик на стройке: по количеству дикого волоса издали его можно было принять за медоеда. - Как боров! Чтоб спокойнее был! Раз - и обрезали под корень, чего не надо.
По котловану пронесся смех.
- Дурак ты, Бегдашич, - сказал Тоша, - и шутки у тебя такие же. А у Кася такая вера. Он ведь из загорян, а им Заступник закон вполовину дал, обрезал. Глупые потому что. Весь не поймут. Потому и называются загоряне обрезанными.
Бегдашич очень обиделся на называние дураком и хотел было пустить в ход кулак да лопату, но Тоша вдруг тихим и мечтательным голосом промолвил:
- Говорят знающие люди, что в таких местах клады есть…
После такой новости Игнашка и Бегдашич побросали лопаты и сели рядом с Тошей. Игнашка прекрасно знал, что такое клады. Неподалеку от его родной деревни пахарь однажды выворотил плугом из земли тяжелый черный сундучок, полный красивых разноцветных каменьев и монет. Конечно, клад у него отобрали - из самой столицы приезжали государевы посланники, но пахарь в обиде не остался: его наградили новой лошадью и тремя мешками отборного зерна. И то правильно: на что селюку злато да каменья, а лошадь с зерном - дело нужное.
- Какие клады, Тоша? - спросил Бегдашич, озираясь и прикидывая, где бы тут мог быть спрятан клад и как его поскорее выкопать и удариться в бега. - Ты по сторонам посмотри, парень, тут кругом деревни да народ. Кто будет клад прятать в таком месте?
Тоша посмотрел на него как на скорбного разумом.
- Ты слышал, что та бумбарка сказала? - бумбарками на юге называли всех женщин приличного происхождения. - Тут был город. Кася ты не слушай. Он из обрезанных, да и сам дурак, каких поискать, только и умеет, что языком молоть. А бумбарка из самой столицы приехала, и сразу видно, что книг прочитала не одну, не другую, и всех и каждого тут по уму обгонит.
- Бабам ума не положено, - сказал Бегдашич. Он считал женщин чем-то вроде разновидности домашнего скота и искренне удивлялся тому, что они вообще умеют говорить.
- Положено или нет - это Заступнику решать, а не мне и не тебе тем более, - резонно возразил Тоша. - А я так думаю себе, что недаром бумбарка про находки спрашивала. Ей-то все про это место известно. Говорю вам точно, браты, был тут город. И кладов наверно - немерено.
Тоша бы еще долго рассуждал про клады, но тут появился хитромордый Митек, щедро раздал всем, сволочь такая, удары кнутом и велел возобновлять работу. Да и солнышко снова спряталось за облака, стало скучно и уныло. Однако Игнашка взялся за обычный труд с усиленной энергией. В том, что где-то тут, совсем рядом, зарыт клад, он не сомневался ни минуты. А когда он его выкопает - Игнашка так и представлял маленький такой сундучок из потемневшего от времени дуба - то к нему тоже приедут люди из столицы и наградят сладкими пряниками и горстью серебряных монет.
Игнашка действительно нашел клад, но совсем не такой, какой искал. Его лопата выковырнула из земли небольшую прозрачную ампулу из темно-зеленого пластика. Надписи на ампуле честно предупреждали: "Осторожно! Не вскрывать! Бактериологическая угроза!" - но Игнашка читать не умел, тем более на языках других планет. Он не заметил ампулы, а второй удар его лопаты вообще расколол тонкий пластик.
Под вечер Игнашке вполне предсказуемо стало нехорошо. Он валялся на гнилой соломе своего спального места, смотрел на Бегдашича, который сидел перед свечкой, пытаясь кое-как залатать прореху в рубахе, и чувствовал, что его бросает то в жар, то в холод. Вдобавок, начали слезиться глаза; Игнашка протирал их кулаком, но это плохо помогало.
- Э, парень, что-то тебе не ладно, - подтвердил очевидное Тоша и благоразумно убрался спать в другой конец барака. Бегдашич посмотрел на хворого соседа и высказал предположение, что Игнашка подхватил легочный жабс: болезнь очень неприятную, но довольно быстро излечимую в хороших условиях. Разумеется, ни лекарств, ни нормальной еды никто бы Игнашке не дал, поэтому он положился на волю Заступника и постарался заснуть.
Утром его глаза слезились еще сильнее, и ко всему прочему добавился еще и кашель. Игнашка как мог оделся потеплее и вместе с верной лопатой отправился к котловану. Легочный жабс никому и никогда не давал отсрочки от работы, тем более тем, кто трудится на государевой стройке. Несмотря на отвратительное самочувствие, Игнашка работал лопатой по-прежнему быстро и ловко, и в земле ему мерещились золотые и серебряные кружочки монет.
Вечером Игнашка уже привычно потер глаза и увидел на пальцах кровь. Бегдашич закряхтел и ушел в дальний угол: так Игнашка остался без соседей и теперь словно лежал на особой, ничейной территории. Кашель усиливался, воздух с трудом проходил в горло, и кровавые слезы застилали мир темной пеленой.
Любому земному врачу хватило бы одного взгляда на Игнашку, чтобы поставить диагноз: болезнь Траубера, начальная стадия. Вызывающий ее синтетический вирус был специально создан для зачистки обитаемых планет под колонизацию, но так и не был использован: Иоахим Траубер синтезировал его в своей лаборатории буквально за год до полного установления Гармонии, а она потом заклеймила ученого как врага разума, совести и человеческого рода. Траубер был приговорен к Туннелю, а пробные капсулы, уже заброшенные на ряд планет, никто находить и изымать не стал, и болезнь Траубера - с описаниями симптомов и способов лечения - осталась только в учебниках для медицинских вузов.
Лекарник соизволил прийти наутро, издали посмотрел на Игнашку, который - всем было ясно - готовился отдать душу на суд Заступника и выбежал из барака, закрывая нос и рот рукавом. Через четверть часа прорабы, мастера и архитекторша узнали, что в лагере вербованных появилась непонятная зараза.
Это было очень неприятно, однако не смертельно. Болезни появлялись в Аальхарне каждую осень, то легкие, то тяжелые, и большой проблемы в новом заболевании никто поначалу не увидел. Строительство силами инквизиторов и армейцев оцепили по периметру так, чтобы ни одна крыса не выскочила, руководство надело тканевые маски, закутав рты и носы, в столицу отправился гонец с отчетами по работе за неделю и информацией о болезни, а завербованных, в том числе и из зараженного барака, погнали пинками и плетьми на работу. Все, в том числе и сами рабочие, были в курсе того, что жизнь их никому тут не нужна - сдохнут эти, так пригонят новых - а вот строительство нужно продолжать любой ценой.
Игнашка умер после обеда. Возможно, он кричал от боли; пришедшие в барак рабочие увидели его труп и испуганно принялись обводить лица кругами Заступника. Все прекрасно понимали, что просто так начальство маски не наденет, но чтоб дело дошло до мертвеца с кровавыми потеками слез на щеках - нет, это было слишком жутко. Пока работники негромко переговаривались по поводу смерти Игнашки и страшной заразы, свалившейся на строительство, пока находили чистые тряпки, чтобы замотать лица, пока похоронная команда выносила из барака страшный труп, уже начавший раздуваться и распространять жуткий смрад, один из вербованных, Алька, которого отправка на строительство спасла от петли за разбойные дела, решил попробовать прорваться через оцепление, пользуясь тем, что инквизиторам и армейцам как раз подвезли обед, и они больше были заняты своими металлическими мисками, а не наблюдением за лагерем.
Впрочем, профессиональные военные и братья инквизиторы, умевшие владеть оружием не хуже армейцев, были вовсе не то же самое, что дряхлые охранцы в родной деревне Альки, способные палить только солью по мальчишкам, наведывавшимся в чужие сады за добычей. Один из инквизиторов, заметив крадущегося рабочего, метнул в него нож, которым только что кромсал неподатливый кусок солонины, и попал в горло. Хрипя и захлебываясь кровью, Алька свалился в мокрую траву. Стоявшие в оцеплении посмотрели на него с равнодушием обывателя, взиравшего на привычную вещь, что каждый день торчит перед глазами. Попыток побега они ждали с той минуты, когда услышали о трупе.
Швырнувший нож инквизитор отложил свою солонину, натянул спущенную перед едой маску и подошел к умирающему Альке.
- Какой хитрый, - промолвил инквизитор, а затем выдернул нож и полоснул еще раз - чтобы уже наверняка.
На следующее утро хлынул такой ливень, что продолжать работы никак не представлялось возможным.
А в бараках обнаружилось уже семеро заболевших.
"…едва не начался бунт: завербованные хотели покинуть лагерь и разойтись по домам. Если бы не один из инквизиторов, Мюнц, который обратился к ним с искренней и проникновенной речью и убедил остаться здесь, принимать лекарства, которые составили лекарники и не нести заразу своим же родным и близким, то все могло бы закончиться большой кровью. Местные жители не знают о болезни: оцепление мы объяснили возможностью побегов".
Дина отложила перо и посмотрела в окно. Она квартировала в доме местного купца, который пустил столичную гостью на постой не за плату, а за честь принимать столь важную особу. Сейчас купец был в отъезде по делам трех своих лавок, немногочисленные слуги Дине не докучали, на строительство она пока не ходила и проводила время, составляя отчеты о событиях в лагере для государя - официально, и для шеф-инквизитора - более приватно.
"Возможно, ваша бдительность помнит наш давний разговор в придорожном трактире, когда я рассказала легенду о подземном городе. Мои опасения сбылись. И пускай сам город не найден, но чума, насланная Заступником, вырвалась на свободу и теперь пожирает тех несчастных, что попались ей на пути. Люди держатся относительно спокойно, ведь разные болезни в Аальхарне не редкость, однако я понимаю, что это не какая-нибудь безвредная хворь, которую наш добрый Олек исцелил бы простейшим лекарством из своей сумки. И мне по-настоящему страшно. Наверное, впервые в жизни. Конечно, ваши пыточные - тоже не подарок, но там я хотя бы знала, что невиновна в смерти старой Мани. А теперь у меня подобной уверенности нет…"
С кончика пера едва не сорвалась клякса; Дина опустила перо в чернильницу и подумала, вслушиваясь в мерный стук дождевых капель по карнизу, стоит ли написать о том, что все это время не давало ей покоя. Затем она медленно вынула перо и вывела аккуратным почерком с легким наклоном влево:
"Я не имею права задаваться вопросом о том, значу ли для вас хоть сколько-нибудь. Впрочем, если ваша бдительность сочтет важным все то, что случилось с нами обоими после покушения, то я осмелилась бы попросить вас лишь об одном".