Народ в таверне сочувственно и понимающе покачал головами. Садистские наклонности нового шеф-инквизитора не составляли для столицы тайну, и из каналов пару раз вылавливали изуродованных жертв его развлечений - это были совсем молодые девушки, даже не вошедшие в брачный возраст. Спьяну Шани уже не раз и не два на людях громогласно выдавал подробности личной жизни и приватных пристрастий нового шеф-инквизитора, за что однажды был крепко побит неизвестными - как раз после этого случая, обнаружив бывшего патрона лежащим в кровавой луже, Коваш и стал его добровольным телохранителем и чуть ли не нянькой.
- Ваша бдительность! - взмолился Коваш. - Ну не надо! Пойдемте домой, пожалуйста…
- Саш, может быть, хватит? - по-русски сказал Андрей. Шани хрипло рассмеялся и, обхватив голову руками, опустился на залитый брагой стол - Андрей понял, что он плачет.
- Me odio a mí mismo, - услышал Андрей. Коваш в жесте отчаяния прижал ладони к щекам и качал головой: Андрею мельком подумалось, что наверно никто в Аальхарне еще не видел заплечных дел мастера, страх и ужас ведьм и еретиков, в таком сокрушенном состоянии.
- Саш, - позвал Андрей. - Ну будет, будет… Успокойся. Хватит, это чересчур уже.
Шани всхлипнул, провел по щеке, стирая слезу, и щелкнул пальцами. Пышногрудая разнаряженная по поводу праздника служанка тотчас же поднесла ему очередную кружку, к которой Шани немедленно шумно присосался.
- Гремучая Бездна вас побери! - рявкнул на него Коваш. - Что творите-то!
Шани осторожно поставил кружку на стол и жестом велел Ковашу садиться. Тот подчинился, послушно опустившись на лавку рядом с Андреем; Шани посмотрел сперва на одного, потом на другого и совершенно трезвым голосом произнес:
- Господа, я ненавижу себя и хочу умереть. Самоубийство - грех, на суде Заступник не простит мне этого, поэтому я избираю самоубийство в рассрочку. Прошу вас не беспокоиться и не принимать более участия в моей судьбе. По законам Аальхарна я являюсь дееспособным гражданином, осознаю все, что делаю и не собираюсь останавливаться.
Произнеся эту торжественно-напыщенную речь, Шани уронил голову на стол и захрапел. Коваш смотрел на него с тоской и жалостью.
- Загубили человека, мой господин, - сказал он Андрею. - Не был он таким. Никогда. Чтоб его бдительность, как пьянь какая-нибудь подзаборная, в святой праздник упивался… Загубили. Кончился он.
Коваш утер кулаком нос и продолжал:
- Знаете, господин мой, его бдительность хотел в монастырь уйти. В Шаавхази, где воспитывался. Это на северах, глушь глухая.
Андрей вынул из кармана пистолет для инъекций и зарядил в него одну из предусмотрительно захваченных с собой капсул. Вывести алкоголь из организма, потом на всякий случай прокапать одним из неплохих местных медикаментов, и через неделю все будет в порядке.
- Наверно, так было бы лучше, - сказал он. - В монастыре жизнь другая, успокоился бы…
- В том и дело, - вздохнул Коваш. - Запретили ему в монастырь. Ибо состоял под судом инквизиции как еретик и пособник ведьмы, и спасибо еще, что не сожгли. Только то его от костра и спасло, что вас привел… И беглец он, и колдун, и все, что ни пожелаете… А в монастырь ведь всем можно. Разбойникам можно, бандитам можно, извергам навроде нового моего начальника можно. А ему нельзя. Потому и пьет.
Андрей сокрушенно покачал головой и нажал на кнопку шприца. Раздалось тихое жужжание; Шани встряхнулся и посмотрел по сторонам уже осмысленным взглядом.
- Ну вот, - сказал он печально. - Трезвый, черт побери, как стекло. Надо все начинать сначала.
- Ваша бдительность! - взмолился Коваш. - Ну не надо!
- Он прав, Саша, - сказал Андрей по-русски. - Так ты ничего не добьешься и ничего не изменишь.
Шани пододвинул к себе блюдо с давно остывшим мясом и принялся есть. Завсегдатаи таверны хором распевали рождественские гимны. Служанка сунулась было с кружкой пива, но Коваш посмотрел на нее так, что она мигом унеслась за стойку, пыля разноцветными юбками и испуганно оглядываясь.
- Ты думаешь, я не знаю? - устало спросил Шани. - Не вижу, куда иду? Прекрасно вижу, прекрасно понимаю. Но и ты пойми: вот был свет, и погас. На моих глазах, между прочим, погас… И я сейчас нахожусь в полной темноте, и так теперь будет всегда.
Пронзительная жалость стиснула сердце Андрея. Он вспомнил, каким был Шани совсем недавно - когда они приехали в столицу, и он, тотчас же схваченный на кордоне, с заломленными руками и пистолью охранца у головы, воскликнул: "Сперва лекарство примите! Я привез лекарство!" - а потом, когда Андрей сделал уколы всем людям на заградительном посту, бывший шеф-инквизитор спокойно добавил: "Ну что ж, теперь можете меня расстрелять, если хотите". И нарочито небрежным жестом сбросил камзол в снег, оставшись в одной рубашке - нате, мол, стреляйте.
Разумеется, никто стрелять не стал…
- Я понимаю твое горе, - произнес Андрей. - И вижу, насколько тебе больно. Но пойми, что так ты ее не вернешь. И ничего не исправишь, напиваясь и перебирая шлюх.
Шани очень неприятно ухмыльнулся.
- Как будто я что-то исправлю, если буду вести праведную жизнь, - проронил он. - Мне ее и запретили, кстати, личным указом государя и Аальхарнским уголовным законодательством. Поэтому будет так, как есть. В конце концов, сегодня праздник, и в столице все напиваются и перебирают шлюх.
Словно в подтверждение его последней фразы рождественские гимны сменились разухабистыми куплетами с нецензурщиной. Некоторые гости радостно пустились в пляс.
- И что ты предлагаешь мне делать? - горько произнес Шани уже на аальхарнском. Видимо, ему надоело, что Коваш сидит и таращит на них глаза, не понимая ни слова из сказанного и тревожась из-за этого еще больше. - Работы у меня нет. Даже от преподавания отстранили. В монастырь уйти не могу. Разбойным промыслом брезгую, да и не вижу в нем смысла, при моем-то состоянии. К наукам и искусствам не имею склонности. Все.
- Может быть, пора отправляться домой? - предположил Андрей и протянул Шани пластинку передатчика. Коваш еще сильнее выпучил глаза на диковинный предмет, а Шани нахмурился, но произнес совершенно спокойно:
- Значит, в болоте ты его не утопил…
- Не утопил, - подтвердил Андрей. Шани взял пластинку, повертел в пальцах.
- Знаешь, кто был твой особист? - спросил он и сам не заметил, что снова перешел на русский. - Я так полагаю, что Максим Сергеевич Торнвальд, мой батюшка. Белесый, невзрачный… незадолго до второй женитьбы он как раз начал сотрудничать с Федеральной Службой Безопасности Гармонии. А от меня он отказался… точно так же, как и твои чада и домочадцы - от тебя. Тогда зачем ему все это затевать?
- Не знаю, - пожал плечами Андрей. - Может быть, он раскаялся и жалеет о своем отречении. Дея закрыта для земных полетов, десант сюда высадить нельзя, так что этот передатчик - единственный способ извлечь тебя отсюда.
- Думал бы он раньше… Я всю сознательную жизнь прожил здесь. Что мне делать в Гармонии? Ни я к ней не приспособлюсь, ни она ко мне, - Шани взял с лавки драбжу и снова принялся пощипывать струны: звуки у него выходили печальными и тихими. - Поэтому кину я лучше эту дрянь в печку - на тебя, Андрей Петрович, в этом вопросе положиться нельзя. И будем считать, что жизнь удалась, причем у нас обоих.
В это время в таверну стремительным шагом вошла пышнотелая и немолодая, но очень ухоженная дама с хитрым острым личиком, высоко взбитой прической с фальшивыми жемчугами и кокетливой мушкой на правой щеке. Скользнув быстрым взглядом по заведению, дама подхватила пышные юбки дорогого платья и поспешила к столу Шани. Бархатная сумочка на запястье хлопала по ее широкому бедру. Андрей заметил, что Коваш при виде дамы сурово поджал губы и нервно застучал пальцами по столешнице.
- Мой господин Андрей, ваша бдительность, добрый вечер, - дама склонилась пред Андреем в глубоком реверансе, а затем просочилась за стол и присела рядом с Шани. - Во-первых, как и заказывали: из Амье, нынешнего года, отличное качество, - из сумочки был извлечен небольшой деревянный ларчик с золотым листком на крышке; Шани отвлекся от своей драбжи и приоткрыл его - в душном воздухе таверны опьяняюще повеяло приторно-сладким травяным запахом.
- Наркотики, - обреченно произнес Андрей. Шани безучастно кивнул и полез в карман - несколько золотых кругляшков перекочевали в сумочку.
- Благодарю, ваша бдительность, - сказала дама. - Только не смешивайте со спиртным, в чистом виде лучше усваивается. Если с вином, то утром будет сильно голова болеть.
- Я в курсе, - сказал Шани. - Что еще?
- Яравна, сука ты старая, - не вытерпел Коваш. - Да я ж тебе все зубы твои гнилые пересчитаю, шалава! Что ты привязалась-то к нему, что не уймешься никак?
Яравна окинула его презрительным взглядом.
- Вот только урода спросить забыли, - язвительно и спокойно проронила она, скрестив руки на груди: когда такой жест делали мужчины, то это значило, что назревает драка. - В няньки записался? Ну так и сиди себе, не лезь.
- Я так полезу, что завтра тебя на дыбе растяну, - пригрозил Коваш. Лицо Яравны скривилось в брезгливой гримасе.
- Ты есть никто, мусор и сброд, и место твое возле сброда, а я благородная дама и фрейлина государыни, - сказала она. - Ты при мне стоять должен, а не зад на лавке отсиживать, - Коваш хищно оскалился, а Яравна отвернулась от него, взяла Шани под руку и заговорила: - Во-вторых, ваша бдительность, нашла прекрасную девушку. Молоденькая, очень хороша собой и в перспективе расцветет в потрясающую красавицу. Пусть русоволосая, но зато голубоглазая, стройная, весьма достойного воспитания, хоть и из мещан. Говорит, кстати, что знакома с вами, пусть и мельком.
- Вот как, - безразлично проронил Шани. Коваш с мольбой уставился на Андрея: ну сделай же что-нибудь!
- Показать ее, ваша бдительность? - продолжала Яравна. - Она ждет.
Шани так же безразлично кивнул, и сводня выскользнула из-за стола и кинулась из таверны - живой товар ждал ее на улице.
- Ваша бдительность, не надо, - умоляюще проговорил Коваш. - Пойдемте домой. И праздник сегодня большой… грех это.
Шани взял драбжу и наиграл первые аккорды знаменитого в Аальхарне уголовного романса "Ходил я, мальчик, да по краю…" Андрей подумал, что все, что они могли бы сказать и сделать, неминуемо окажется бесполезным - то, что случилось с Шани, еще слишком свежо и живо.
- Я уже раскаиваюсь, - серьезно сказал Шани. - Заступник простит, и ты меня прости.
- Хотя бы траву эту окаянную отдайте, - взмолился Коваш. Шани послушно протянул ему полученную от Яравны коробочку, и заплечных дел мастер произнес: - В печку ее кину.
- Грустно мне тебя таким видеть, - сокрушенно произнес Андрей. - Очень грустно…
Он хотел было добавить, что все еще наладится - сказать, словом, те привычные и банальные вещи, которые все говорят в таких случаях и которые никому и никогда не приносят облегчения - просто потому, что не доходят до сердца, до внутренней, потаенной сути - но тут появилась Яравна с девушкой. Невысокого роста, худенькая, совсем еще ребенок, она смотрела на Шани с тем романтическим восторгом, с каким девушки Гармонии взирали на популярных певцов и кинозвезд - так, будто сбывалась мечта всей ее сознательной жизни.
- А, Нита Блам, старая знакомая, - протянул Шани, скользнув по ней очень нехорошим, оценивающим взглядом - так придирчивая покупательница на рынке выбирает кусок мяса получше. Девочка, однако же, радостно улыбалась. - Как там дела в инквизиции?
- Идут понемногу, - ответила она. - Мне работа нравится, ваша бдительность. Спасибо, что посодействовали.
- Да не за что, - равнодушно сказал Шани. - Тебе четырнадцать есть?
Нита и Яравна согласно кивнули. Андрею мучительно хотелось оказаться как можно дальше отсюда, или прогнать девчонку, крикнув ей, что она не понимает того, что ее сейчас продают, и продадут потом еще и еще, но он сидел в странном оцепенении и не шевелился, будто кто-то хотел, чтобы он досмотрел эту сцену до конца.
- Метрика с собой?
Девушка вопросительно взглянула на Яравну; та достала из сумочки лист плотной бумаги и протянула бывшему шеф-инквизитору. Тот все так же безразлично изучил записи и передал метрику обратно.
- Прекрасно, - каким-то безжизненным голосом проронил Шани. - Тогда что ж тянуть, пойдем.
Но уйти он никуда не смог: Андрей и сам удивился тому, как легко вдруг замахнулась его рука - поначалу он даже и не понял, отчего это Шани ссыпался под стол без сознания: только драбжа печально звякнула, свалившись на пол. Яравна и Нита дружно ахнули, а Коваш одобрительно прогудел:
- Вот так, мой господин. Правильно, - и полез поднимать бывшего патрона. Андрей обернулся к Яравне и сказал тяжело и веско, словно бы не своим голосом:
- Ты знаешь, кто я?
За свою карьеру сводни Яравна повидала всякие виды, но, судя по внезапной бледности, ей сейчас стало действительно страшно.
- Знаю, мой господин, - пролепетала она. - Ты Заступник на земле, ты спас меня…
- Как спас, так и погублю, - мрачно сказал Андрей и мотнул головой в сторону Шани, которого Коваш кое-как пристроил на лавке, - если к нему еще подойдешь. Придет сам - беги как черт от ладана.
Яравна понятия не имела о том, кто такие черт и ладан, но, судя по ее виду, готова была убежать в самые дальние дали на предельно возможной скорости. Нита всхлипывала.
- Повинуюсь тебе, мой господин, - вымолвила сводня. - Все сделаю так, как ты скажешь.
- Пошла вон.
Яравна выскочила из таверны так спешно, что сбила с ног двух подгулявших мужичков. Нита смотрела то на Шани, то на Андрея. Ее бледные губы дрожали.
- А ты? - спросил Андрей. - Думай хоть, куда идешь.
Нита шмыгнула носом, и по ее щекам полились слезы. Андрей вдруг ощутил скучную пустоту внутри - внезапно ему стало очень тоскливо.
- Кому тебя завтра продадут? Вальчику? - устало спросил он. - Ну и всплывешь тогда в речке, и концов не найдут…
Девчонка подхватила подол и убежала следом за Яравной. Коваш смотрел на Андрея с беспредельным уважением.
- Так их, шалав, господин, - одобрил он.
На улице шел снег, тихий и мягкий. Андрей запахнул куртку и некоторое время постоял, запрокинув голову к низкому небу - снежинки падали на его лицо, и их прикосновение было спокойным и ласковым. Потом из таверны вышел Коваш и выволок Шани, который бормотал что-то невразумительное - скорее всего, матерился.
- Спасибо, господин, - промолвил Коваш сердечно. - Прямо и не знаю, если бы не вы…
- Ты очень хорошо о нем заботишься, Коваш, - устало сказал Андрей. Втроем они неторопливо пошагали к площади Звезд; заплечных дел мастер по-прежнему осторожно поддерживал Шани. Порой их обгоняли радостные дети, хохочущие, румяные, с маленькими звездами на палочках: по преданию, именно такая звезда горела над домом Заступника в вечер его рождения. Народ посерьезнее и постарше степенно прогуливался и обменивался со знакомыми традиционными подарками: пряничными человечками и половинками яблок. Андрей поднял воротник куртки - сейчас ему не хотелось, чтобы кто-то его узнал и подошел.
- Как же не заботиться… - ответил Коваш. - Он меня дважды от смерти спас.
- Да ничего особенного, - подал голос Шани. Он уже оклемался от удара Андрей и теперь перемигивался с проходящими красотками: одна даже подарила ему пряничного человечка. - Подумаешь…
- Ага, подумаешь, медоед, - сказал Коваш и объяснил Андрею: - Мы тогда вдвоем следствие вели… ну и так получилось, что везли еретика из глуши. А он возьми да и убеги. Мы - за ним…
Молодая семейная пара радостно поприветствовала Андрея; женщина подарила ему карамельное яблоко и от избытка чувств расцеловала в обе щеки. Андей смущенно пожелал им счастливого праздника: проживя десять лет в глуши, он никак не мог привыкнуть ко всеобщему вниманию.
- А тут извольте: медоед. И не маленький… когда маленькие, они, говорят, смирные да ласковые, а этот здоровый такой. С сединой по горбине. Я-то сам городской, никогда медоедов не видал. И такой тут страх взял - пошевелиться не могу. А он прямо на меня прет. Огроменная, господин мой, туша. В общем, если бы не его бдительность, то там бы мне и лечь. А он выстрелил - и прямо медоеду в глаз.
Андрей посмотрел на Шани, который, нахмурившись, раскуривал маленькую тонкую трубку - такой привычки за ним тоже раньше не водилось. Будто бы воочию Андрей увидел мрачный заснеженный лес, могучего зверя, который уже приготовился полакомиться вкусной добычей и человека, что вскинул руку с пистолью. Инквизиторским штатным пистолям далеко до настоящих охотничьих - а вот поди ж ты, не струсил, не побежал, выстрелил… Казалось, тот человек теперь далеко-далеко; Андрей с горечью подумал, что в действительности настоящий Шани умер от болезни Траубера, свалившись с лошади в заметеленном поле. То, что от него осталось - просто оболочка. Треснувший кувшин, из которого вытекла вода.
Ты тоже в этом виноват, заметил внутренний голос. По большому счету, у вас здесь никого нет ближе и важнее друг друга. На этой планетке на задворках Вселенной вы роднее кровных родственников. А ты прохлопал, просмотрел, потерял - упустил момент, когда он стал падать, и не подхватил…
- Ладно тебе, - поморщился Шани. - Захвалишь.
Табак в его трубке содержал значительную примесь хмельного вира, который употребляли по всему Аальхарну - легкий наркотик приносил ощущение тепла и эйфории. Андрей подумал, что надо бы отобрать трубку и кисет, но какой в этом, по большому счету, смысл? Дома у Шани этого добра наверняка целый мешок…
- А второй случай? - спросил он.
- А второй случай попроще, - сказал Шани. - Хотели нашего Коваша обвинить в ереси и колдовстве. Даже пузырек фумта в доме нашли. А я доказал, что ни к ереси, ни к колдовству он отношения не имеет, а фумт принадлежит его супруге, которая после смерти мужа планировала продать имущество и уехать в Амье с любовником. Так что вместо костра Коваш получил свободу и от жены, и от всех обвинений. Вот так.
- От баб все зло, - убежденно заявил заплечных дел мастер. Видно, на душе у него действительно скопилось немало, потому что он остановился посреди дороги и горячо проговорил: - Вот и вы, ваша бдительность… Ну кто эта девка вам была? Подумаешь! Вы и виделись-то всего ничего, не то что там в романах понаписано. От кого там так страдать, как вы маетесь, ну ведь сердце кровью обливается, как на вас взглянешь! А шлюха и есть шлюха, и нашим и вашим, и с вами и с государем, и бог весть с кем еще. Ну что вы убиваетесь по ней, ровно всю жизнь прожили да миловались как голуби.
Шани помолчал, потом вдруг, нахмурившись, посмотрел на трубку в руке.
- Драбжу в "Луне" забыл, - с усталой растерянностью произнес он. - Ладно, завтра заберу… Ну что, други, вот и мой дом. Всем приятного вечера, с праздником и до свидания.
- Ваша бдительность… - упавшим голосом проговорил Коваш. На Шани сейчас было жутко смотреть - казалось, его вот-вот разорвет внутренним напряжением. Андрей предусмотрительно взял его за предплечье.
- Ничего ты не понимаешь, - сказал Шани. - Ты думаешь, я по Дине убиваюсь? Да я и не вспоминаю о ней больше. Просто на самом деле я умер. И мертвый хожу среди людей, пью, ем, снимаю шлюх и порчу благородных барышень, разговариваю с тобой, огребаю в рожу - но я мертв. И создаю видимость жизни только радо того, чтобы отсрочить гниение.
Коваш охнул и поспешно обвел лицо кругом.