- Выходит, Кореленкина сила меньше, чем та? - спросила возмущенная Алена.
- Кабы не сама Кореленка то была…
- Кореленка?! - изумилась Алена. - Точно ли?
- Откуда я знаю! Уж больно яростно воспротивилось… А тебе бы сперва выучиться с Кореленкиной силой управляться, чтобы всю сразу ее высвобождать, как тот изверг и аспид свою силу высвобождает да в единый удар вкладывает!
И заговорила Степанида, перебирая по словечку всё, что сказали в тот вечер, отыскивая щелочку в своей броне, сквозь которую проникла и одолела их вражья сила. Но всё было сделано так, как Степаниду Рязанку смолоду научили, и ей уже удалось так-то снять с дуры-девки отцовское проклятие, стало быть, за себя она ручалась.
И Алену ругать вроде было не за что - сама же Степанида толковала ей, что главная работа ляжет на ее, Степанидины плечи, она стену возведет, силу камня Алатыря призовет и поддержит Аленины слова, обращенные к зеркалу, сильными заклинаниями.
Однако понимала Алена, что, коли вдвоем они этим делом занялись, а Степанида вину с себя снимает, то, выходит, она, Алена, слаба и бестолкова оказалась!
- Кто ж это у нас на Москве такой сильный? - спрашивала ворожея, не чая дождаться ответа. - В ком же это столько силы и столько злобы набралось?
Алена дулась.
Она так много связывала с этой ночью! И нате вам…
Не поспешит она завтра в Кисловку, чтобы тайно с мастерицами весточку о себе Дунюшке передать. Не отправится на поиски того ведуна глазастого, с золотой ниточкой в пушистых волосах… Всё рухнуло! Всё в мелкую стеклянную пыль разлетелось, вроде тех зеркал…
Однако зеркала из стеклянной пыли заново не соберешь, а душу человеческую, что вдруг сделалась похожа на разворошенный муравейник, откуда муравьи в разные стороны разбегаются, собрать можно! Словно снега рыхлый ком, двумя руками сжать, да еще раз сжать, чтобы стала она каменной плотности!
Это и произвела Алена, благо сила Устиньи Кореленки сама такое подсказала.
Треснула она кулаком по столу, да так, что миса на аршин подскочила!
Схватила она гребень костяной новехонький, разобрала косу, в три взмаха гребнем разметала ее по плечам да по спине, сорвала с рубахи пояс и выскочила из комнатенки - да в сени, из сеней - да на двор! И рухнула на колени!
Тяжесть в ней объявилась неслыханная, тяжесть эта коленки ей подломила, гулкая тяжесть, вроде обвалившегося очепного колокола в тысячу пудов весом, который вдесятером не расколыхаешь. Чугунная, свинцовая, черная ярость, невыносимая для тела и души!
Как будто когти выросли на рукодельных пальчиках - выгрызла теми когтями Алена из утоптанной земли комья, сжала, в пыль черную обратила.
- Встану не благословясь, выйду не перекрестясь! Из избы не дверьми, из двора не воротами, - мышьей норой, собачьей тропой! - грозно произнесла она. - И встану я во чистом поле, и взмолюся я трем буйным ветрам - ветр Мойсей, ветр Лука, ветр Авдей! Подсобите и помогите!
Ударила Алена кулаками с зажатой пылью оземь - и протек над головой у нее гул, да не простой, а с подвываньем. Высоко в ночном небе шли издалека призванные ветры - да прошли мимо.
- И встану я во чистом поле! - повторила Алена, не чуя себя, а вся во власти неизмеримой злобы. - И взмолюся я трем ветрам - ветр Мойсей, ветр Лука, ветр Авдей! Подсобите и помогите! Заклинаю вас именем Самого!
Не знала Алена этого страшного имени, да, видать, знала покойница Кореленка. Покорные ветры повернули назад, по плавной дуге спустились и, сплетясь, окружили Алену летящим кольцом, так что распущенная коса обвилась вокруг шеи.
- Берите, ловите, к обидчику моему несите! - Алена сжала перед собой оба кулачка. - Обидчика моего ослепите! Очи вороные, голубые, серые, карие, зеленые - какие бог дал! Берите, несите! В воду сроните - вода высохнет, на лес сроните - лес повянет, на землю сроните - земля сгорит, на скотину сроните - скотина посохнет, на могилу к покойнику сроните - костье в могиле запрядает! И несите, и в глаза ему швырните, и те глаза изо лба бы в затылок выворотило! По мой час, по мой выговор!
И кинула черную пыль на ветер!
И вскочила - тяжесть отвалилась, ушла, ноги сделались легкие, плясовые.
Тут же раздался крик боли. Кричали в избенке.
Вскочив, разогнав руками улетающие в разные стороны ветры, кинулась Алена к Степаниде - и увидела ее лежащей на полу.
- За что ты меня, Аленушка? Нешто я тебе когда злого пожелала?..
- Господи Иисусе… - только и могла произнести Алена.
Будь это заговор с призыванием имени Божьего, она оборонила бы Степаниду простыми словами, что произносятся перед самым замком: "А кто на меня посягает, того по имени Господь знает". В заговоре же без Господнего имени такой предосторожности не было - и всякий, о ком хоть раз в жизни Алена плохо подумала, мог получить черной пыли в глаза, если только попущением Божьим попался по пути бесстрастным мстителям - буйным ветрам Мойсею, Луке и Авдею.
- Алена… А ты ведь Самого призывала…
Тут лишь Алена опомнилась окончательно.
Схватила она мису со стола, принялась Степаниде единое око промывать, охала, каялась, прощенья просила.
Степанида молчала.
Видно, потому молчала, что чуяла - не понимает Алена, что творит, не раскаяние в ней, а тайная радость, что Кореленкина сила понемногу послушной делается, загадки свои раскрывает. Прощение же - что ж, попросить недолго, да и простить недолго…
Но, вопреки Степанидиным страхам, та сила не только на злое была способна. От тонких Алениных пальцев вошло в глаз тепло и утихла боль, а убрала Алена руку - и в горсточке выплаканные пылинки лежали.
- Утро вечера мудренее, Степанидушка, - сказала, успокоившись за врачеваньем, Алена. - Приберемся-ка, помолимся да спать ляжем.
Степанида, не отвечая, взялась за большой лоскут василькового сукна, постеленный, как положено, под ноги, и сразу же руку отдернула.
- Что с тобой, Степанидушка? - всполошилась Алена.
- Алена! Попробуй-ка ты, свет! - сменив с перепугу гнев на милость, молвила ворожея.
Алена взяла лоскут без затруднений.
- А что с ним такое?
- Как иголки в пальцы вошли!
- Нет никаких иголок…
- Это зеркальные осколочки. В них пакость какая-то сидит, - убежденно сказала Степанида.
- Завтра сожжем, - пообещала Алена, осторожно сворачивая лоскут и вынося в сенцы. - Очистим огнем.
Сама она ровно ничего не ощутила. То ли принять не сумела, то ли Кореленкина броня не позволила.
- Кабы не всю избу пришлось огнем очищать…
Степанида затеплила свечку и снова закрестила все углы.
Спать они легли в подавленном состоянии духа.
А наутро Алена поднялась очень задумчивая. И, за что бы она ни бралась, ее мысли витали в областях неизвестных.
Забегали бабы - кому погадать, кому травки, кто просто языком почесать. Принимала да привечала всех Степанида, Алена же бродила, мучаясь, как корова недоенная.
Очевидно, время от времени в такое состояние впадали все ведуньи, поскольку Степанида без единого вопроса оставила ее в покое.
Наконец ближе к вечеру Алена убедилась, что в одиночку ни до чего путного не додумается.
- Ну-ка, Степанидушка, помоги мне сон разгадать, - попросила она. - Не хватает моего разума.
- Как порчу на ветер пускать - так разума-то хватает! - буркнула Степанида. - Видно, не родилась еще баба, в которой сила с разумом уживутся. Сон, стало быть? Небось, опять тот ведун снился? Пусть тебе Енаха-бес такие сны истолковывает!
Всё же она еще держала обиду, и не только из-за черной пыли, которую сквозь бревенчатые стены да плотно закрытое окошко принесло да шлепнуло прямо ей в единый глаз. Заело ее еще, что Алена не обеспокоена вместе с ней зеркалами, которые нужно возвращать в целости и сохранности.
- Да нет, что ты!.. - Алена обняла ворожею, приласкалась, на лавку ее усадила, сама напротив села. - Я, Степанидушка, никак к тому сну ключа не подберу.
- И что же снилось тебе?
- Да меня Устинья Родимица всю ночь лесами водила!
- Спаси и сохрани! - Рязанка перекрестилась. - И ты что же - шла за ней? За покойницей-то? Вот неразумная!
- Шла, - призналась Алена. - Что-то она мне показать хотела, на путь какой-то навести… И говорила - да я теперь и не вспомню, что.
Степанида задумалась.
- Зла тебе Кореленка не желала, а вот что грешна она тебе - это уж точно. Всадила в тебя силу свою окаянную… Видать, хотела и впрямь тебя на путь вывести. Лесом, говоришь? Узкими тропочками? А на поляну не выводила?
- Была поляна! - обрадовалась Алена. - Ох, ей-богу, была!
Единое око Степаниды Рязанки глядело как бы и мимо, однако уже принимала Рязанка то, что могла, да не умела сказать ей про свой сон Алена.
- Видела ты, за чем она вела тебя. Ты ночью всё думала - как же это ты при всей своей силушке удара не выдержала? А то не твоя сила, а ее, да и ей невесть от кого досталась. И еще одно - ежели Кореленка твою матушку прокляла, то ей уж самой то проклятье не отделать.
- Так чего ж она тогда хотела?
- Может, подсказать хотела, что нужно сотворить, чтобы ее собственную силу превозмочь… А коли не ее труды - так что нужно, чтобы ее силу увеличить… нет, не увеличить, нет… Твоя сила - она как рука, а в ту руку меч вложить нужно… нет, не так… Твоя сила - она ровно куст, а куст на чем-то произрасти должен… да нет же!..
- Постой! - Алена вскочила. - Точно - был куст огненный! Ох, нет… Не пойму, что такое было. Но вырастало. Сперва было махонькое, а потом пламенем взялось, пламя это, пламя во все стороны пыхнуло, языки пустило, а вовсе не куст.
- Откуда пламя-то взялось? Ну? Ты же видела! Откуда посреди леса - да вдруг пламя? Не могло его быть посреди леса!
- Да нет же, оно не в лесу… Степанидушка, вспомнила я!
- Говори, говори!
- Из укладки пламя встало! Из той, что я ей от деда Карпыча принесла!
- Да, - согласилась Степанида. - Я тоже вроде как укладку увидела, махонькую, старенькую, темного дерева, вот такую…
Она показала руками.
- Выходит, не миновать мне плестись на Шелонь, - сердито, но с некоторым облегчением сказала Алена. - Что-то у нее там осталось да меня дожидается…
- Погоди, пока дороги просохнут.
- А придется погодить - денег-то на этакий путь всё одно у меня нет, а те, что появятся, придется за зеркальные стекла отдать, - сказала Алена, и наконец-то, впервые за день, улыбнулась ей Степанида Рязанка.
- Бог не выдаст, свинья не съест!
Шутки шутками, а пришла, видать, пора Баловнев клад отыскивать - хоть один из тех, про которые толковал дурак Федька. Пути-дороженьки просохли - можно в путь пускаться. Но куда?
Везли Алену по приказанию купчихи Калашниковой в Александровскую слободу, что под Переяславлем. К северу, стало быть. На полдороге налетчики Баловня схватили. Потом Федька увел на болотный остров, а в какой он был стороне - уж не понять. После Пасхи в церковь к батьке Пахомию ехали - опять в неведомую сторону. Потом Алена, угнав у Степана с Афоней лошадь, тоже непонятно куда унеслась. А когда ее работники Петра Данилыча обратно на Москву доставили, она тоже не поняла, через какие ворота привезли, только возле Моисеевской обители знакомые места узнавать стала.
Вот и получилось - поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!
Однако Рязанка имела безграничное терпение. Не раз и не два допытывала она Алену про житье-бытье на болотном острове, пока не рассказала ей Алена, как пыталась бежать, да залетела сгоряча на место спорчено, болью скорчено.
- Чтоб тя приподняло да шлепнуло! - закричала Степанида. - Так оно ж нам и нужно! Это ведь какой-то сильной ведуньи заповедный уголок!
- Зачем ведунье заповедный уголок? - удивилась Алена.
- Ох, горе мне с тобой… Вот когда снимаешь с человека хворь - куда она, по-твоему, деется?
Об этом Алена не задумывалась вовсе. Уходит - и ладно.
- А ну, наговори-ка на воду от глазной болезни, - попросила вдруг Рязанка. - Мне всё одно око промывать нужно.
И поставила перед Аленой кружку.
Алена внимательно посмотрела в самую глубь колодезной воды.
- На синем море девица стояла, синим платком махала, Матушку Божью на помощь призывала, - помещая в воду плесканье синего платка, произнесла Алена. - Сойди, Матушка Божья, и помоги рабе Божьей Степаниде, и прогони болезнь глазную на темные леса, на густые лозы, где месяц не светит, где солнце не греет, где ветер не веет.
Платок слабо колыхнулся в ответ.
- Не я выговариваю, а Пресвятая Богородица помогает своими устами, своими перстами, своим Святым Духом, - строго напомнила платку Алена. - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Степанида взяла у нее кружку.
- Ну так куда ты мою хворь послала? А куда всякую сухотку посылают, хитки и притки, ломоту и дурноту? Всё еще не уразумела? Их же на кусты и деревья сводят, глупая! Вот ты и набрела на место, куда издавна некая ведунья повадилась хворобы отсылать.
- Степанидушка, свет! - уразумев не действие наговора, а пользу от своего воспоминания, завопила Алена. - Так ты же сможешь то место найти! А оттуда до острова - совсем недалечко!
- Смогу, - подумав, сказала Степанида. - И клад взять смогу. Уж там-то я его учую. Скажи, свет, а тот Баловень - он сильные слова знает, как ты полагаешь? Мог он клад заклясть?
- У него другие сильные слова… - Алена печально усмехнулась, вспомнив, как атаман кричал на Федьку. Если рассудить - чем плох был Федька? Да кабы не болотный остров, а Москва, - жить бы с тем Федькой да жить, хоть и дурак, а добрый…
- Ежели он, скажем, на три головы клад заклял, это я учую, - продолжала Рязанка. - А взять не смогу. Это сперва три человека должны попытаться да головы над тем кладом сложить, а потом уж и мой черед.
Алена не ответила - углубилась в размышления о том, что Федьке и делать нечего рядом с тем ведуном, с Владимиром, с зазнобушкой ее, с ясным соколом… Хоть и у Федьки брови черны, глаза ясны, да коли того Федьку подстричь, да бороду ему причесать, да принарядить… А всё не сравнить с ведуном!
Видно, по глазам поняла Рязанка, что Аленины мысли далеко отсюда носятся.
- Ты про того сокола теперь и не помышляй! - напомнила. - Хоть он и обучен обереги ставить, да уж больно тебе полюбился, не вышло бы худа…
Порешили - избенку накрепко запереть, а самим разойтись в разные стороны: Алене - на Шелонь, заимку Устиньи Родимицы отыскивать, Степаниде же - по Стромынке, в сторону Переяславля, принюхиваться - не учует ли того елового сухостоя… Лето наступает, ночи скоро теплые пойдут - что ж и не побродить? Опять же - Степаниде хотелось брусничным листом запастись, ландышем майским, почками сосновыми. Уговорились сойтись к началу Петрова поста, а коли одна не придет - второй бы ее искать. Степанида - та могла просто учуять, Алене же были названы знакомые ворожеи с Варварского крестца, которые могли погадать и указать, где отыскивать Степаниду или Степанидины косточки.
Отстояли заутреню у Успенья Богородицы, что в Гончарах, да и двинулись в путь…
* * *
Было о чем поразмыслить Алене в дороге, ох, было…
Она выучилась отличать, когда Рязанка ругает ее за что-то явственное - невнимание или неспособность сразу уловить мысль, - а когда вроде и не ругает, но видно, что она Аленой недовольна.
И казалось, что даже не столько Аленой, сколько покойницей Кореленкой, как если бы не нашла старуха кого получше, чтобы силу передать.
А что именно в Алене Рязанку не устраивало - уразуметь не получалось. Вроде и по хозяйству Алена сделалась шустра да переимчива, ходила по соседкам - училась пироги печь, вроде и платила за науку исправно, а бывало - брякнет о чем-то, как сама понимает, а Рязанка и вздыхает, отворачиваясь, не позволяя заглянуть в единое свое око.
Чуть ли не до самого Порхова вспоминала Алена, что да как говорила ей Степанида. А там уж нужно было дорогу опознавать… И до самой Шелони не нашлось времени на печальные и чересчур сложные для Алены размышления.
Алена забралась глубоко в лес речным берегом, перешла вброд Северку, принялась искать тропинку через малинник - а тропинка-то, видать, и заросла. Постояв и поразмыслив, Алена вспомнила ученье…
- Волку - блудить, ворону - блудить, рабе Божьей Алене на дорогу выходить! Стань, лес, не серым волком, не черным вороном, не елью верховою, а доброю тропою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа - аминь!
Тут же тропочка явственно обозначилась перед ней - хоть и пролегла не сквозь малинник, а скорее уж под малинником, обозначилась иным, менее густым переплетением корней под землей. Алена пошла, раздвигая ветки руками, пошла, пошла… и оказалась на поляне.
Как будто и не уходила - всё так же кривился плетень, так же торчала сухая береза и стояла избушка, разве что дверь была приперта снаружи палкой. Дивясь такому делу, Алена подошла поближе - и оказалось, что не палка это, а старая метла.
Хотя Устинья Родимица, старая бесица, и скончалась, однако на метлу, заменяющую засов и замок, всегда для верности кладут оберег.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я с добром, - сказала Алена. - Мое - при мне, а ваше - при вас. Рана - не к телу, опасность - не к делу, кровь - не к плоти, слезы - не к моим очам, ножны - к вражьим мечам. Благослови меня, ангел-хранитель, и не оставь меня одну. Аминь.
Метла сама собой взяла и отвалилась.
- Уж не для меня ли ты ее поставила, матушка Устинья? - вслух спросила Алена. - Выходит, знала, что приду? И знала, зачем приду… Коли так, права я была - именно то, за чем иду, мне в моем деле и требуется…
Перекрестясь, Алена шагнула в избушку.
Когда она впервые шла сюда, бабы по дороге толковали ей, что Родимица при смерти. Поболее года прошло - за это время наверняка если не из Ясок, то из другого села кто-то бегал сюда по бабьей нужде, в надежде застать ведунью живой, и обнаружил труп, и привел мужиков, чтобы хоть без отпеванья, а закопали. А ясковские бабы и без того знали, что померла Кореленка. Сколько могла понять Алена, ведуньи побаивались, но это был страх без злобы. Так что тела в избе не должно было быть.
Его там и не оказалось.
Всё имущество Родимицы тоже осталось нетронутым. А поди тронь - явится с того света в окно скрестись и костяные руки за своим лопотьем тянуть! За укладку Карпыча Алена могла быть спокойна.
Она постояла, припоминая, куда сунула впопыхах ту заветную укладку…
И не удалось ей это.
На видном месте укладки не нашлось. Алена пошла по избушке, заглядывая во все щели.
Наконец вышла она, озадаченная, на середину избенки. Нужна была помощь - ведь видела же во сне Алена, где стоит укладочка, а вспомнить не могла!
- За морем три зори, как звать зорю первую, я забыла, как звать вторую, с памяти смыло, а как звать третью, Богородица мне открыла! - Алена похлопала в ладоши, поворачиваясь посолонь, и тут же блеснуло ей из-под скамьи, на которой Родимица помирала, то, что ярко блестеть вроде бы и не должно - старенькая малая укладка из потемневшего дерева, пальцами вылощенного.