Феклица и сама пыталась выяснить, что за ведун объявился на Москве. Потому Алену она приняла без злости на ее ядовитый шепоток перед церковью, а сама и направила далее - к стрелецкой вдове Нениле, чью дочь Василису Капитошка всё собирался посватать, да так и не собрался. От бабы к бабе - и дошла Алена до горькой правды.
Не просто так появился ведун в слободе - а завелась у него там невеста.
Показали Алене ту Анисью в церкви и только вздохнула она. Уж выбрал себе Владимир лебедушку - высока и статна, как Дунюшка, румяна без притиранья, глаза голубые, ясные, коса светло-русая, косник вплетен дорогой и на ходу колышется ниже подколенок…
И затосковала Алена.
Анисье-то семнадцатый годок пошел. А который Алене - про то и вспоминать неохота. Семнадцать-то ей исполнилось за полгода до Дунюшкиной свадьбы. Вот и считай… Хоть и росточком - дитя, хоть и личико гладенькое, а всё - не семнадцатый годок! Да и носит Алена не девичью косу с повязкой, а плат. Коса-то, хоть и надвое не расплетена, однако спрятана. Не девка, не баба - самой непонятно кто!
Но ведь бежал он за ней следом! Ушами не слышала, так сердцем услыхала - звал!
В таком-то смутном состоянии была Алена, не ведая, что предпринять, когда свалилась на ее голову еще одна печаль.
Гостья пожаловала в Гончары - восьми пудов весом, не менее, а на личике у гостьи - готовность разнести ухватом всю ворожейную избенку по бревнышкам.
Вошла она решительно вперевалку, но обычай соблюла - перекрестилась на образа, молитву про себя прошептала.
- Добро пожаловать! - приветила Рязанка женщину. - С чем пришла, свет? Как тебя звать-величать? Постой! Да ты не Матрена ли Афанасья Капитонова будешь? Давно я тебя не видала!
Алена, шившая у окошка, сразу опознала в гостье ту стрельчиху, для которой недели две назад, кабы не более, нашептала на пряник.
Стрельчиха, не здороваясь, прошла на середину горницы и ткнула пальцем в Алену.
- Ну, Матрена! - рявкнула она, не глядя на Степаниду. - Ты чего мне на пряник нашептала, окаянная? Ты какую нечистую силу в него всадила?
Алена шарахнулась, отмахиваясь иголкой с ниткой.
- Ты, свет, не шуми, а растолкуй по-хорошему, - с тем Степанида, шагнув вперед, загородила собой Алену. - От чего тебе на пряник шептали? Когда? Чем тебе девка моя виновата?
- Чем виновата? Ох, Никитишна, вспомнила я ее слова, да уж поздно было! Нашептала она мне на пряник, да больно быстро. Я ей говорю - чего так мало? А она мне - много бы не показалось!
- Алена! - Удерживая одной рукой разъяренную стрельчиху, Степанида Рязанка повернулась и другой едва не ухватила Алену за рукав, но та увернулась. - Этому ли я тебя учила?
- Учила, да недоучила! Знаешь ли, Никитишна, что от ее пряника проклятого вышло?
- Да ты сядь, голубушка Матрена Фроловна, сядь, отдышись, всё мне расскажи, а с девкой я уж разберусь, - сладким голоском принялась ублажать гостью Рязанка. - Вот ты мне всё это дело расскажешь - и мы, благословясь, всё наладим, всё выправим. А ты - глаза б мои на тебя не глядели! Тьфу! Убирайся вон!
Алена проскочила к двери и убралась из горницы сколь возможно скорее, однако не на двор, а осталась в сенцах, подслушивая, и даже присела на бочонок с кислой капустой.
- Ох, мать моя, - запричитала стрельчиха, - что ж ты девку бестолковую взамен себя оставляешь? Ведь через нее, окаянную, муж жену чуть не до смерти прибил!
- Да ты, свет, расскажи!
- Что ж тут рассказывать? Прихожу я к тебе, меня она встречает. Говорит - я, мол, за Рязанку тут, и всё могу, и нашептать, и испуг вылить, и порчу снять! А у меня теща на сына взъелась! Я ее прошу - сделай, Христа ради, так, чтобы та Афросинья унялась! Язвит ведь и язвит, аки скорпий! Вот твоя девка пряничек выносит и быстренько над ним слова говорит, а потом со всей злостью - много бы не показалось! Я-то сразу не поняла, а она закляла пряник! Принесла я его, не подумавши да в простоте своей, исхитрились - скормили его змее Афросинье. И что же вышло? Батюшки мои - взбесилась баба!
- Взбесилась? - Степанида подалась всем телом к стрельчихе, даже рот приоткрыв от любопытства.
- Как есть взбесилась! В опочивальню чадушко мое среди бела дня зазвала - мужа дома не случилось, дочка, невестушка моя, к крестной уплелась, пустой дом, - зазвала в опочивальню! А перед тем я уж думала - на лад пошло! Лучший кусок - зятю, Лукашке то есть моему, ни слова скверного, сапоги он справить собирался - самому платить не позволила, сафьянные, скарлатного цвета сапоги ему подарила! И в опочивальню зазвала! Он, бедненький, и не понял сразу, что у нее, у треклятой, грех на уме!
- Так, может, не с пряника она взбесилась, а давно уж грех замышляла?
- Давно-о? Как он ни повернись - всё ей было не так! А как пряник съела - тут тебе и сапоги, и кафтан рудо-желтый справить обещала, на беличьем меху! Ну, мой-то дурачок давай бог ноги, а мне сразу рассказать не догадался. И узнала я про всё про это, когда она вдругорядь его заманила, а тут Ивана, тестя нашего, стало быть, нелегкая принесла! Он - за плеть. И Лукашке моему досталось сгоряча, а уж ей!.. Насилу отняли… Тут я и вспомнила, как девка твоя на пряник уставилась и говорит недобрым голосом - много бы не показалось!
- Уразумела, - строго сказала Рязанка. - Ты вот что, свет Матрена Фроловна, ты на девку мою зла не держи. Что Афросинье плеткой досталось - так это поделом, и такова воля Божья. А без нее не упадет и волос с главы человеческой, не то что бабу плеткой выдрать.
- Ты что это, мать моя? - удивилась такой перемене поведения стрельчиха. - Ты что это, как архиерей, проповедуешь?
- А то и проповедую! - Голос Рязанки с каждым словом набирал силу и густоту. - Кабы та Афросинья попросту на твоего Лукашку взъелась - то пряник нашептанный ее бы к нему по-доброму повернул! А она, Афросинья, давно на сыночка твоего глаз положила, да только стыдно ей было - вот она и гоняла его! Теперь же, как пряник всю злость с нее снял, вся та срамота и вылезла! Уразумела? Девка моя всё правильно делала, да только ты ей плохо растолковала, что с той Афросиньей. Парень у тебя - кровь с молоком, а та Афросинья - баба в соку, а тот Иван, видно, уж ей негож! Разве ж ты сама того не видела?
- Помилуй, матушка Степанида Никитишна… - залепетала испуганная таким натиском Матрена Фроловна. - Где ж мне догадаться? Да я ж ей бельмы-то ее бесстыжие повыцарапаю! Ишь, чего удумала!
- Ты, свет Матрена Фроловна, не первый день, чай, на свете живешь. Должна понимать - теща на зятя почем зря не злится! А оттого злится, что заполучить его не может!
И тут Рязанка вдруг запела!
- Уж ты теща, ты теща моя, уж ты чертова перечница! - выпела она язвительным голоском. - Уж как теща к зятю боса пришла, уж как теща к зятю боса пришла!.. Ну, свет?
- Уж ты теща, ты теща моя, уж ты чертова перечница! - подхватила стрельчиха, и далее они пели вместе, залихватски, яростно и победно:
- Она к зятю в полог нага легла, она к зятю в полог нага легла! Уж ты теща, ты теща моя, уж ты чертова перечница!
И обе вдруг расхохотались.
Да так, что Алена, сидя на бочонке, едва удержалась.
Хохотали долго, и уж так расколыхалась стрельчиха, что насилу руками буйно скакавшую огромную грудь уняла.
- Так что ты, свет, добудь мне теперь рубаху той Афросиньи, - отсмеявшись, велела Степанида. - Как хошь, так и добывай, а денька через три принеси. Я к тому времечку нужную траву подберу, чтоб в ворот зашить. Угомонится твоя Афросинья!
Они еще потолковали о каких-то кумушках, и Алена поняла, что сейчас Степанида будет стрельчиху выпроваживать. Она убралась из сеней, ушла за избу, на огород, и вернулась, выждав порядочное время - а вдруг бы та Матрена вернулась песню допевать.
Когда Алена вошла в избу, Рязанка сидела за столом.
- Ну, свет Алена Дмитриевна, винись! - строго приказала она. - Какие такие слова ты ей на пряник нашептала?
Алена остолбенела.
Сидя на бочонке, она уверилась в том, что всё сделала верно, и не могла ж она знать, что тещу Афросинью блудный бес попутал! Однако по лицу Степаниды, с которого веселье словно ширинкой смахнули, Алена поняла - хитрая ворожея попросту выгородила ее, бестолковую.
Но уверовать в собственную бестолковость было ей как-то неприятно.
- А разве я что-то не так сделала? - напустив на личико изумленье, спросила она.
- Ты, голубушка, видно, те приворотные слова сказала, какими бабу к мужику присушивают.
- Да нет же, Степанидушка! В тех словах как раз мать с дитем и поминались! - Алена призадумалась на миг, с большим удовольствием обнаружила, что помнит заговор, и внятно произнесла: - Как любит мать дитя до семи лет и нигде не хочет без него ступить, как любит дитя мать до семи лет и нигде не хочет без нее ступить, так раба Божья Афросинья смотрела не налюбовалась бы на раба Божия Луку, и радовались бы они друг на друга, как мать на дитя, а дитя на мать любимую!
- Вот, вот! Так то и есть сильные слова на постельное дело! Они - не для парня с девкой, а для мужа с женой, чтобы им друг друга так жалеть и ублажать, как мать свое дитятко ублажает! А чтобы теща к зятю подобрела, другие слова есть, там заговор долгий, вот будем то отделывать, что ты сотворила, я тебя ему обучу.
- Так, значит, теща к зятю в полог нага легла? - произнесла Алена задумчиво и вдруг расхохоталась. - Ну так и поделом ей! И поделом! И поделом!
- Опомнись, дуреха! Это ж ты всё понаделала! - попыталась образумить ее Степанида. Но Алена от восторга принялась даже стучать кулаком по столу.
Степанида Рязанка за свои ворожейные годы на многое насмотрелась и такого жутковатого хохота тоже навидалась. Не долго думая, взяла она ковшик кваса, допить который помешала Матрена Фроловна, и выплеснула Алене в лицо.
- Ох, да ты что это? Аль сбесилась? - вызверилась мокрая Алена. - Да я ж тебя!..
- Ну и что ж ты со мной поделаешь? - Степанида встала перед ней, руки в боки, глаза в потолоки. - Силой возгордилась? Устинья-то Кореленка той силой владеть умела, а тобой пока даже не сила, а невесть что владеет! Наследница! Рожу-то утри, глядеть тошно.
- Что ж это со мной? - опомнилась Алена. - Степанидушка, никак хульный бес?.. Ахти мне… Господи Иисусе, матушка Пресвятая Богородица…
- Никто к тебе хульного беса сейчас не подпустит, - подумав, рассудила Степанида. - Нет у тебя таких врагов, вот разве что жених тот, Федька, до тебя доберется. Так и он - за косу да по уху, а не то чтоб бесов подпущать… А если и сыщется какая злыдня - та сила, что Кореленка в тебя всадила, вокруг тебя прочнее каменной стены обернулась и хранит. Только вот знать бы, для чего хранит…
* * *
- Всё запомнила? - строго спросила Степанида.
Алена завела глаза к потолку, припоминая.
На ней была рубаха исподняя ненадеванная, коса - распущена, под босыми ногами - большой лоскут василькового сукна. Степанида также стояла перед ней в длинной рубахе, распояской, с волосами ниже пояса, с непокрытой головой. Теперь, когда платок не прятал половины ее лица, виден был корявый шрам в глазнице на месте глаза. Но Алена к нему уж притерпелась.
Обе они прислушивались - и обе одновременно уловили далекие голоса. Это перекликались на кремлевской стене сторожевые стрельцы.
- Никак полночь. Начнем, благословясь? - нетерпеливо спросила Алена.
Степанида в последний раз провела новым гребнем по волосам и повернулась к образам.
- Господи благослови проклятье снимать и смертную порчу на семь гробов отделывать!
И перекрестилась с поклоном.
Алена зажгла от лучины две большие образные свечи, прилепила их к столу, по обе стороны зеркала-складня. Свечи горели в меру ярко, ровно, без копоти. Рядом поставила мису со святой водой, положила сложенный белый плат. Степанида тем временем подвинула стулец, на котором лежал скатанный тюфяк, и помогла Алене сесть повыше, чтобы зеркала друг в друга глядели.
Затем она поставила на колени Алене второе зеркало-складень и убедилась, что они отражаются одно в другом, образуя уходящий в неведомое путь отражений.
- Гляди, - негромко сказала она. - Вот по этой дороженьке то зло, которое к тебе прилипло, уйдет к тому, кто его на тебя напустил.
- Туда ему и дорога, - отвечала Алена, устраиваясь поудобнее.
Нетерпение овладело ею, радостное нетерпение, как перед первой ночью с тем, кого сама избрала да с ума свела без приворотных травок.
И потому, возможно, не ощутила она, что Степанида Рязанка малость оттягивает миг, когда придется браться за дело. Не уловила она, что ворожее малость страшновато. Права была Степанида - хорошо Алена отдавала, да плохо принимала. Видно, и покойная Кореленка такова же была…
Степанида в последний раз оглядела комнатушку. Свечи горят ровно, окошко плотной тряпицей завешено, миса с водой поставлена так, чтобы ловчее достать… Да и до Елены равноапостольной удалось дотянуть.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Чистая кровь и небесная! Спаси, сохрани рабу Божью Степаниду от всякого сглаза, от худого часа, от женского, от мужского, от детского, от радостного, от ненавистного, от наговорного, от переговорного, от колдунов, от колдуний, от еретиков, от еретиц, от галилеев, от галилеиц, от ученых и рожденных, от пустых родов, от кровотечения, от испуга, от порчи, от тоски тоскучей, колючки колючей, гнетущей, кислой, пресной, встречной, поперечной, ветряной, водяной, заселенной и насланной, - негромко сказала Степанида, встав у Алены за спиной. - Нечисть болотная, нечисть подколодная, от синего тумана, от черного дурмана, где гнилой колос, где седой волос, где красная тряпица, порченка-трясовица, не той тропой пойду, пойду в церковные ворота, зажгу свечу не венчальную, а свечу поминальную, помяну нечистую силу за упокой. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
- Аминь, - повторила Алена.
Теперь обереги были поставлены и можно было приступать к долгожданному делу.
- Ложилась спать я, раба Божья Степанида, в темную вечернюю зорю, - задумчиво и неторопливо начала ворожея, - поздным-поздно…
И замолчала.
Ей нужно было хотя бы на несколько мгновений навести на себя сон, чтобы воистину проснуться, да не там, где она была на самом деле - в темной комнатушке, а там, где ей для ворожбы надо.
- Вставала я в красную утреннюю зорю раным-рано; умывалась ключевою водою из загорного студенца; утиралась белым платом родительским…
Степанида кончиками перстов коснулась воды, провела теми перстами по лицу, затем не вытерла, а как бы обмахнула его платом, и движения были медленные, как у сноходца.
- Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на бел-горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась. Тот бел-горюч камень Алатырь - никем не ведомый, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, под тем камнем сокрыта сила могучая, и той силе нет конца. Выпускаю я ту силу могучую!
Голос ворожеи окреп, загудел.
- Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! Камень от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!
Теперь пора настала и Алене свое слово молвить.
- Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! - прошептала она. - Прошу по первому разу.
Взгляд ее прокладывал путь коридором отражений, как бы шел из дверей да в двери, из ворот - да в ворота, и тут только Алена уразумела, откуда взялись и что означают эти древние слова.
- Сталь ты крепкая, затупись… - единым дыханием повторяла Степанида. - Веревка ссученная, перервись…
- Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! - уже более уверенно произнесла Алена. - Прошу по второму разу.
Как-то странно метнулись язычки свечек, пустили дымки, закоптили - но вроде выровнялись.
В глубине зеркала, там, где ворота и двери сошлись в одну точку, стало зреть нечто черное, такой черноты, что она, казалось, засасывала в себя…
- Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! - еще не понимая, что творится неладное, воскликнула Алена. - Прошу по третьему разу!..
Оставалось произнести "Аминь", плеснуть в лицо воды а далее уж была забота Степаниды, это ей полагалось закончить заговор, замкнуть его замком и произнести слова для очищения после такой решительной ворожбы.
Но одни воротца за другими наливались чернотой непроглядной, и не отражался более свет нарядных образных свечек, и чернота эта взбухла вдруг, как тесто перестоявшее из квашни! Она выпятилась сразу из обоих зеркал, и того, что на столе, и того, что на коленях, и слилась, и треск со звоном пронеслись по избенке, а свечи разом вскинули огонь чуть ли не к потолку - да и погасли!
- Царь небесный, Пресвятая Богородица! - заголосила Степанида.
Зеркала, неведомой силой притянутые друг к другу, друг от друга отпихнулись, да так, что Алена ощутила сильный толчок в живот. Стулец опрокинулся, и она с ним вместе полетела назад и рухнула бы на пол, кабы не Степанида.
Оба зеркала, свалившись на пол, испускали жуткий звук - негромкое жужжанье, от коего стены избенки мелко и противно дрожали.
Как Степанида с Аленкой на двор вымелись, друг о дружку спотыкаясь, круша всё на пути, едва бочонки с кадушками из сеней не выставив, - ох, лучше и не вспоминать…
Ночь, как оно и положено в мае, была еще прохладная, а обе ворожеи невезучие - в одних лишь исподних рубахах да босиком. А земля-то сырая, так и пронизывает… И не было бы отваги, да холод отваге научил. Крестясь, молясь вслух да при каждом шорохе обратно шарахаясь, вернулись они в избу.
Засветили лучину от печного уголька, вставили в светец и долго пререкались - кому поднимать с полу зеркала-складни.
Наконец договорились - и каждая взяла по одному зеркалу.
- Ах ты, господи… - застонала Степанида.
Маленькие зеркальца в боковых стенках складней оказались целы, а большие, те, что посередке, - вылетели вовсе.
И не в крупные дребезги, и даже не в мелкие дребезги, а вовсе в пыль сверкучую обратились…
- Чтоб те… - буркнула Алена. Она понимала, что Степаниде эти зеркала возвращать хозяйкам, а за починку еще неизвестно сколько платить придется.
Степанида села на лавку, оперлась о стол и пригорюнилась.
Алена стояла, глядя на разбитые зеркала и чувствуя, что страха уже не осталось, а есть злость.
- Ну, будет причитать, - грубо сказала она. - Давай-ка косы заплетем, подпояшемся, распашницы накинем или телогреи, что это мы, как зазорные девки, ночью телешом скачем…
И принялась она плести свою одну косу, как положено незамужней девке, а Степанида - две косы, видать, когда-то с кем-то ее венчали…
Заплетя волосы, уложив их на затылке и повязав плат, ворожея малость пришла в себя.
- Разобраться, с божьей помощью, хочу, - заявила она. - Что-то мы с тобой, Аленушка, видать, сделали не так. Видишь, как нас оттуда стукнуло? Тот, кто проклятие наложил, немалую силу в него вбил, чтоб его на том свете в кипящем котле варили и плакать не велели!