- На Алену равноапостольную восемнадцать исполнилось, - призналась Аленка.
- Да, теперь не то, как раньше бывало. Раньше ты и горя бы не ведала! Думаешь, с чего девки бесятся? Всегда у них свахой сама государыня-то была, а теперь никому до горемычных и дела нет! - Пелагейка скривила лицо и так-то горестно вздохнула. - Раньше, светик, мастерицам житье было! Как увидит государыня царица, что девица в возраст взошла - сама жениха присмотрит. Сколько свадеб так-то сыграли! И женихи были все ведомые - сенные истопники, вон, всегда у государей на виду. Они и хоромы топят и метут, и у дверей для отворяния стоят, и жалование им - семь рублей! И люди они честные, а на Москве живут и царскую службу справляют по полугоду, а остальное время - в вотчинах своих. То были женихи! А теперь-то живем не во дворце, а в колымаге, прости господи… Со всем скарбишком по подмосковным шастаем, Верх только зимой и видим… Разве до сватовства теперь государыне? Вот девки и шалят… А коли повезет, и знаменщик присватается. Знаешь, девка, сколько знаменщик получает? Пятнадцать рублей!
- Пятнадцать рублей… - зачарованно повторила Аленка. Это были немалые деньги.
- Ты бы в тридцатницы вышла, да муженька бы тебе работящего сыскали, да домишко бы вы себе на Кисловке купили, среди своих же, верховых, поселились и детушек завели…
- Да я, Пелагеюшка, всё никак в обитель не отпрошусь, - призналась Аленка. - Боярыня Наталья Осиповна сперва обещалась, потом оставаться велела. А я в Моисеевской обители сговорилась было, меня там и старицы знают, и матушка игуменья помнит, я у нее на виду была…
- В обитель? В Моисеевскую? Побойся бога, девка! Куда тебе в черницы? - Пелагейка даже замахала на Аленку короткими ручками. - Это ежели бы ты какая хромая или кривая уродилась, или вовсе бестолковая - тогда и шла бы мирские грехи замаливать. А ты же красавица! Чего это тебя в обитель-то потянуло? Чай, старухи с пути сбили? Сами-то нагулялись, а тебя, дурочку молоденькую, раньше срока с собой тянут! Знаю я Моисеевскую обитель! Из ихней богадельни еще святой Ларион бесов изгонял!
Аленка потупилась - и впрямь, было давным-давно в той богаделенке нечто непотребное, старухи выкликать принялись. Много с ними принял хлопот и расстройства государь Алексей Михалыч, пока святитель бесов одолел…
- А что, девка, не потому ли ты к черницам-то собралась, что с молодцем какая неувязочка вышла? - шепнула в ухо карлица. - Скажи, свет, не стыдись! Уж в этом деле я тебе помогу.
- Да Господь с тобой, Пелагеюшка! - испугалась Аленка. - Ни с кем у меня неувязки не было!
- А и врешь же ты, девка… - Пелагейка тихо рассмеялась. - В твои-то годы - да без этаких мыслей? Ты скажи, я помогу! Думаешь, коли я - царицына карлица, так уж этих дел не разумею? Я, свет Аленушка, такие сильные слова знаю, что если их на воду наговорить и той водой молодца напоить, - с тобой лишь и будет.
- А что за слова, Пелагеюшка? - Аленка знала, что всякие заговоры бывают, и такие, где Богородицу на помощь зовут, и такие, где нечистую силу призывают, и спросила потому строго, всем личиком показывая, что зазывательнице нечистой силы от нее лучше держаться подале.
- Слова праведные, - убежденно заявила Пелагейка. - И не бойся ты, девка, бабьего греха. Сколько раз бывало - сперва парень с девкой сойдутся, а потом - и под венец. Ты-то у бояр жила, у них построже. А нигде на девок такого обмана нет, как на Москве! Приедут сваты - а к ним невестину сестрицу выведут или вовсе девку сенную! Так что лучше уж сперва сойтись - так оно надежнее выйдет…
Пелагейка тихонько рассмеялась.
- Ведь и ко мне, Аленушка, сватались…
- К тебе?..
Глаза у Аленки чуть ли не на лоб вылезли.
Присвататься к карлице Пелагейке?..
- Нешто я муженька не прокормлю? А я рассудила - детушек мне всё одно не родить, лучше уж в Верху состарюсь, а как придет пора грехи замаливать - определят меня в хорошую богаделенку или вовсе в обитель, присмотрят там за мной, старенькой. Нас, девок верховых, как смолоду в Верх возьмут, так и до старости обиходят.
- А сколько тебе лет, Пелагеюшка? - Аленке впервые пришло в голову, что Пелагейка не так уж стара, как можно подумать, глядя на широкое, щекастое, лоснящееся лицо.
- А тридцать третий миновал, Аленушка. Ты меня слушайся, я плохому не научу. Неужто и впрямь ни с кем ничего не было?
- Господь с тобой, Пелагеюшка, у нас - строго! - поняв, что только это соображение и доступно карлице, отвечала Аленка.
- Да, гляжу я - молодую государыню в строгости возрастили, - карлица сделала постно-рассудительную рожицу. - Ты ведь с ней сызмала жила? При ней и росла?
- Сколько себя помню, - подтвердила Аленка.
- А ведь род-то дьячий, небогатенький, невидный, только и славы было, когда дедушка, Аврам Никитич, у государыни Натальи Кирилловны дворецким был, а выше и не залетали, - Пелагейка прищурилась. - А, может, так оно и лучше. Пожила Авдотья Федоровна по-простому, порадовалась девичеству своему, теперь узнала цену богатому житью. Ведь ей уж девятнадцать было, когда государыня ее избрала? Еще годок-другой - и перестарочек. Для кого ж ее берегли, что замуж не отдавали?
- Да не сватали что-то, - честно призналась Аленка.
- Может, и сватали, да тебе не докладывали. Может, кого по соседству приглядели да и сговорились без лишнего шума…
- Да нет же, Пелагеюшка, я бы знала! Да и не было никого по соседству подходящего, вот разве что у Глебовых…
Тут по вспыхнувшим глазкам Пелагеюшки Аленка сообразила, что, кажется, сболтнула лишнего.
- Да того Степана уж, кажись, сговорили! - добавила она.
- Степана? - переспросила карлица. - Уж не того ли, что к потешным взять хотели?
Аленка развела руками.
- Чем же не угодил? Или собой нехорош? - домогалась Пелагейка.
- Да хорош он собой, и ровесник Дунюшке… Авдотье Федоровне, - поправилась Аленка. - Да только такого ни у кого на уме не было.
- А жили, стало быть, по соседству… - Карлица усмехнулась. - Чистая у тебя душенька, свет Аленушка. Может, и верно, что ты в обитель собираешься. Однако вспомни, коли полюбится кто, про мои сильные словечки. Я и присушить могу, и супротивницу проучить, и тоску навести, и тоску отогнать. Меня - не бойся! Да и никого не бойся. Вон что девки вытворяют! Чего душенька пожелает - то и бери, а грех замолить времени хватит.
Карлица потянулась к Аленкиному уху.
- Знаешь, как мы, бабы, говорим? Дородна сласть - четыре ноги вместе скласть!..
С тем, рассмеявшись, и убежала Пелагейка вперевалочку, и показалось Аленке, что шустрая карлица на деле - куда моложе нее, скромницы, неулыбы, которая за полгода верхового житья даже подружки себе не нажила, а всё при старухах да при старухах…
Однако то, чего хотела, Аленка у Пелагейки узнала. Еще часок-другой - и вернется Дунюшка! А что, коли выбежать встретить? Замешаться среди девок сенных, ответить улыбкой на улыбку, когда Дунюшку под руки ближние боярыни из колымаги выводить будут…
Так Аленка и порешила.
Вблизи сосновой рощи, в излучине Яузы построил государь Алексей Михалыч свое сельцо Преображенское, а ранее была здесь Собакина Пустошь. Он же заложил и церковку - Воскресения Христова, поскольку часто тут живал, особенно ранней весной, как начиналась соколиная охота, и спускал на утей, шилохвостей и чирят любимых кречетов - Гамаюна и Свертяя. Сюда же привозил он и молодую жену Наталью Кирилловну. Как женился, так первое с ней лето тут и прожил. Для увеселения царского семейства была построена даже комедийная храмина - ровесница государя Петра Алексеича.
Проходила через сельцо проезжая дорога Стромынка - шла от самой Москвы, оставляя чуть в стороне Измайлово, и далее. По Стромынке должны были возвращаться тяжелые колымаги с кожаными занавесками в окошках. Аленка, уж не чая, как встретит подруженьку, на самую дорогу вышла.
Тихо и пусто было - все от жары попрятались, хоть и пора бы ей спадать, вечер близится. Потешные при деле - ведь они только тогда государеву потеху творят, когда государь прикажет, а в иное время кто - конюхом, кто - подъячим, кто, хорошего рода, и вовсе - стольником или даже спальником, а государев любимец Лукашка Хабаров - постельный истопник. Так что пуст стоит и городок Прешбург, нарочно построенный напротив старого дворца для военной потехи - со стенами, башнями, большой избой посередке - где пировать.
Издали прилетел стук конских копыт. Аленка заволновалась - не из Измайлова ли скачет гонец предупредить, чтобы готовились встречать? Однако прислушалась - всадник во весь опор скакал по Стромынке как раз из Москвы.
Был он, по случаю жары, в одной желтой рубахе подпоясанной, шапку, чтобы на скаку не потерять, в руке держал. Длинную бороду встречным ветром на два хвоста развело, однако не стар всадник, по-молодому в поясе тонок и статен. Конь же под ним - вороной, грива - на полтора вершка ввысь торчком, сам крепенький, и рожа - хитрая.
Подъезжая к дворцу, всадник придержал коня, потом и вовсе спешился и не во двор его повел, а всё задами, задами, примерно тем же путем, каким выбиралась на Стромынку Аленка.
Она растерялась - ну как сейчас люди понабегут, ее здесь обнаружат, а ведь ей место в светлице, в подклете, где стелят на ночь, ну, в огороде, если государыня Авдотья Федоровна пойдет туда с боярышнями, карлицами и сенными девками тешиться, яблочко съесть, песен послушать. Но никак не за пределами дворца!
Никто не набежал, а встретил того всадника у изгороди сам Борис Голицын - видать, ждал.
- Говори! - нетерпеливо приказал.
- Плещеева схватили! - прыгая наземь, без всякого излишнего почтения доложил гонец.
- Добро! Это нам на пользу. Как дело было?
- Плещеев, как к Кремлю подъехал, сразу не спешился. Там Гладкий со Стрижовым случились, Федькины прихвостни, стояли со сторожевыми стрельцами. Плещеев крикнул, что от государя Петра. Гладкий ему - тебя-то нам и надо! И за ногу его, с седла стаскивать. Плещеев - за саблю, саблю отняли, а самого - бить. Потом в Верх потащили, к Федьке Шакловитому. А Гладкий стрельцам говорит - ну, теперь начнется! Они на нас ночью собирались, а мы, как они поближе подойдут, в набат ударим!
- Стало быть, нашли письма? - перебил князь.
- Одно нашли - то, где про потешных писано, что придут из Преображенского царя Ивана побить, и с сестрами. Куда второе задевалось - одному Богу ведомо.
- А куда подкидывали?
- В Грановитых сенях бросили. Может, сыщется еще? - предположил гонец.
- Да ну его, хоть одно до Софьи дошло - и ладно. Проняло, выходит, голубушку.
- Да уж проняло! В Кремле все ворота на запоре, никого не пускают! Того гляди, и впрямь по слободам за стрельцами пошлют.
- Добро… - Голицын задумался. - Возвращайся, Кузя. И держи двух-трех коней под седлом. Где подполковнику Елизарьеву с товарищами в ночь стоять?
- Да на Лубянке, чай.
- Вот пусть Мельнов с Ладогиным от него ни на шаг не отходят. И как только он словечко вымолвит, что Шакловитый в эту ночь, видать, собрался медведицу с медвежонком насмерть уходить, пусть домогаются, чтобы их и послал поднимать тревогу в Преображенское.
- В эту ночь, стало быть?
- С Божьей помощью, - подтвердил князь. - Скачи, Кузя, господь с тобой. Немного уж потерпеть осталось.
Кузя усмехнулся в густую бороду, неспешно вставил ногу в стремя - и Аленкин глаз не уловил, как стрелец взвился в седло.
Конь под ним вытянул шею и заржал.
- Нишкни, черт! - прикрикнул Кузя.
- А ну - катись отсюдова! - совсем по-простому приказал Голицын. - Это ж он царский поезд учуял! Государь из Измайлова возвращается! Вот тебя лишь мне тут и недоставало!
Но сказал он это добродушно, не обидчиво - Кузя весело глянул на него сверху вниз и послал вперед своего крепкого гривастого конька.
Голицын перекрестил уносящегося всадника и неторопливо пошел назад - встречать у главного дворцового крыльца колымаги с обеими государынями, Натальей Кирилловной и Авдотьей Федоровной, с царевной - государевой сестрицей Натальей Алексеевной, коей еще и шестнадцати не сровнялось, с верховыми боярынями и всяческой женской прислугой.
За ним, крадучись, поспешила и Аленка.
Вспомнила вдруг - нужно же успеть в подклет за подарком Дунюшке. Приобрела она его еще весной, на Пасху, прятала основательно - из рабочего-то ларца могли товарки и стащить, как таскали друг у дружки сласти с последующими допросами, разборами, выволочками и слезами. И не было Аленке никакого дела до загадочных затей Голицына. И невдомек ей было, что князь, наскучив хмурым противостоянием государя Петра Алексеича и его властной матушки с правительницей Софьей, решил в эту ночь малость поторопить события.
Едва Аленка успела достать завернутый в красивый лоскуток подарочек, как заметила ее заглянувшая ненароком старая постельница Марфа и погнала в светлицу. А там уж мастерицы, кинув работу, облепили окна - глядеть на царский поезд.
Четыре большие расписные колымаги медленно подъехали к крыльцу, издали посмотреть - прежняя царская роскошь, окна передней не кожаными завесами закрыты, а слюда в них вставлена, расписанная травами и розанами, и видно, что изнутри окошки задернуты персидской камкой.
- Не то, что раньше бывало, - шепнула мастерица постарше, - тогда в царском поезде полсотни колымаг считали, да за ними - до сотни подвод. Вот как государь-то в Измайлово ездил!
- То-то и оно, что государь… - таким же быстрым шепотком отвечала ей другая. - Был бы жив государь - Сонька-то и не пикнула бы, а за пяльцами сидела… Вот как мы с тобой…
Аленке и взглянуть не досталось - росточком мала, статные пышные девки оттеснили ее от окошечка.
Однако она знала, как быть.
У них с Дуней уж повелось - встречаться в крестовой палате. Главное было - проскользнуть туда незамеченной. Вот и сейчас следовало поторопиться. Пока Дуню в покои приведут, пока дорожное с нее снимут, напиться подадут - нужно успеть.
Хорошо, помогла Пелагейка.
Увидев, что Аленка среди сенных девок затесалась, поманила ее пальчиком - ступай, мол, за мной. А Пелагейке многое дозволено.
В крестовой палате образов было не счесть - иные с собой из Кремля привозили, иные так тут зиму и зимовали. Аленка перекрестилась, помолилась, а тут и Дуня вошла, шурша тафтяной распашницей, накинутой поверх тонкой алой рубахи. Замучила ее жара, пока она в колымаге из Измайлова добиралась, ближние женщины поспешили снять с нее тяжелый наряд.
Похорошела Дуня, а главное - улыбка с уст не сходила. И раньше-то не шла - плыла, сложив на груди руки, так чтоб свисающая ширинка не шелохнулась. А теперь, казалось, и вовсе не перебирает ногами, а стоит на облачке, и облачко ее несет…
- Аленушка!
Но не к подружке, а к книжному хранилищу поспешила Дуня, и рука сразу нашла тонкую рукописную книжицу, зажатую меж толстыми божественными.
- С ангелом тебя, Дунюшка! - Аленка быстренько развернула лоскуток. Неизвестно, много ли у них на беседу минуточек.
- Ах ты, господи!.. - умилилась юная государыня.
Подарок был таков, что Аленка, увидав его на лотке с игрушками, не могла пройти мимо. Птичка деревянная, столь искусно перьями серенькими оклеенная, что прямо как живая сидела в ладошках. И глазки вставлены, и носок темненький, только что лапок нет, а так - голубочек малый, да и только.
- Вот радость-то… - любуясь голубком, прошептала Дунюшка. - А я тебе заедок припасла. Там тоже пташка, только сахарная, я ее с пирога сняла. Они в укладке, в колымаге, постельницы присмотрят, чтобы в покои принесли.
А более ни слова сказать не успела - обе подруженьки услышали шорох.
- Схоронись!..
Аленка присела за невысоким книжным хранилищем.
В крестовую вошла статная сорокалетняя женщина, невзирая на жару - в черной меховой шапочке, бледная от вечного сиденья в комнатах, с лицом уже не округлым, а болезненно припухлым и отечным, но с глазами по-молодому большими и темными, с бровями дугой, - та, кого не только недруги, но и приверженцы называли порой медведицей, - вдовствующая государыня Наталья Кирилловна.
Чуть повернув голову на полной, скрытой меховым же ожерельем, шее, государыня дала рукой едва заметный знак, - и, повинуясь, вся ее свита, и ближние боярыни, и карлицы, и боярышни, не говоря уж о постельницах и сенных девках, осталась за дверью.
Аленка в ужасе съежилась, Дуня же, быстро положив книжицу на высокий налой, вышла на середину и встала перед свекровью - не менее статная, но вовсю румяная, глаза опущены, руки на груди высоко сложены, и ровненько между рукавами вышитая ширинка, кончиками перстов зажатая, свисает. Посмотреть любо-дорого!
- Чем, свет, занимаешься? - Царица подошла к налою, коснулась перстами рукодельной книги. - Молишься? Аль виршами тешишься?
Дуня молча кивнула. Уразумела, умница, что государыня в сварливом расположении духа, и, видно, сразу поняла, чем не угодила.
- А тебе бы, свет, про божественное почитать, - без заминки приступила к выговору Наталья Кирилловна. - Уж и не пойму - когда ты при мне была, постные дни всегда соблюдала. Как замуж вышла - память у тебя, свет, отшибло?
Дуня покраснела, да так, что и взмокла вся, бедняжка. Однако опять ни слова не молвила.
- Отшибло, видать, - продолжала государыня. - Ну так я напомню, в какие дни и ночи таинство брака запрещается. Накануне среды и пятницы, перед двунадесятыми и великими праздниками, а также во все посты, свет! У нас что ныне? Да не молчи ты, неразумная, отвечай, как подобает!
- Пост, Успенский, - прошептала Дуня.
- И какой же то пост?
- Строгий, матушка…
- Весь строгий?
- На Преображенье рыба дозволяется… вино… елей…
- Гляди ты! - притворно удивилась царица. - Помнишь! А таинство брака? Что молчишь? Думаешь, не донесли мне? Гляди, Дуня. Я с покойным государем ни разу так-то не оскоромилась, и ты сыночка моего в грех не вводи. Ох, не того я от тебя ожидала…
- Прости, государыня-матушка, - прошептала Дуня.
- Бог простит, да чтоб впредь такого не было! - вдруг крикнула царица, да так страшно. Дунюшка отшатнулась и лицо руками прикрыла.
- Не для того я тебя из бедного житья в Верх взяла! - тыча перстом, добавила Наталья Кирилловна уже потише. - Ты царскую плоть в чреве носишь - тебе себя блюсти надобно!
Дунюшка кротко опустилась на колени.
- Встань. Я не архиерей. И запомни мое слово, - с тем государыня, плавно повернувшись, и вышла.
Дуня, опершись о пол, встала на корточки и, не шевелясь, прислушалась.
- Ушла? - еле слышно спросила из-за книжного хранилища Аленка.
- Ушла, бог с ней… - Дуня быстренько перебежала к подружке, присела с ней рядом и тихо рассмеялась.
- Что ты, Дунюшка? - удивилась Аленка.
- Он ко мне ночью прокрался!.. - прошептала Дуня. - Я ему - Петруша, грех ведь! А он мне - не бойся, замолим!.. Ой, Аленушка!..
- А ведь грех, - согласилась с Петром Аленка. - Как же ты?
- С божьей помощью, замуж тебя отдадим - поймешь! Отказать-то как? Себе же больнее сделаешь, коли откажешь! Аленушка, он уж ко мне под одеяльце забрался, а жарко, а на пол ступить - досточки скрипят, а как в самое ушко зашептал - Аленушка, сил моих не стало… Ну, думаю, а и замолю!
- Его-то, небось, корить не станет, - неодобрительно сказала про государыню Аленка.