- Уж так было хорошо… - Дуня встала, выпрямилась, вздохнула всей грудью. - Бог даст, и ты мужа полюбишь. А то заладила - в обитель да в обитель… А узнаешь, каково с муженьком сладко - ох, Аленушка, за что мне Господь такую радость послал?..
Слушая эти скоромные слова, Аленка испытала чувство, которое и назвать-то вовеки не решилась бы, а то была ревность.
Дунюшка относилась к ней вроде и по-прежнему, насколько позволяло ее новое положение, однако душой уже не принадлежала подруженьке. Это было мучительно - Аленка принималась вспоминать, каково им обеим жилось в лопухинском доме, когда и в крестовую палату - вместе, и рукодельничать - вместе, и в огород за вишеньем и смородиной - непременно вместе, и всё яснее ей делалось, что Дунюшка была к ней привязана лишь до поры, чтобы готовое любить сердечко вовсе не пустовало. А явился суженый - высокий, черноглазый, кудрявый, - и сердечко, от прежних, девичьих, привязанностей освободясь, всё ему навстречу распахнулось!
Горестно было Аленке глядеть на счастливую Дунюшку.
- А государыня меня любит, и отходчива она, - полагая, что подружка переживает из-за полученного от Натальи Кирилловны нагоняя, сказала Дуня. - Добра желает и Петруше, и мне…
Насчет Петра Аленка - и то сомневалась. Казалось ей, что мать, желающая сыну добра, не станет его с сестрами ссорить. Софья-правительница - сводная сестра ведь, от этого не денешься. А коли не сама государыня - так братец, Лев Кириллыч, племяннику в уши напоет, или тот же Голицын - завидует он братцу Василию, что ли, не понять… Двоюродные братья, а как их по углам судьба развела. Василий - любимец и главный советчик Софьи, Борис - любимец и главный советчик Петра. А Петру Алексеичу лишь в мае семнадцать исполнилось, Аленка - и та его на год старше.
Однако Петра Аленка крепко невзлюбила. Да и как прикажешь сердцу любить этого долговязого, что Дунюшку у нее отнял? Хоть и государь, а всё одно - долговязый…
Дуня взяла наконец у Аленки оперенного голубка.
- Как живой, гляди - заворкует, - умилившись, сказала она и, взяв птицу в ладони, поднесла клювиком к губам: - Гули, гули…
Коснулся деревянный крашеный клювик царицыных уст, и те уста принялись его мелко-мелко целовать с еле слышным чмоканьем. Тешилась Дуня, играла - да только не девичьей игрой, бабья нежность в ней созрела и пролиться искала - хоть на игрушку, пока дитя еще во чреве…
- Как из рая прилетел!.. - Дунюшка вдруг положила пташку на стол и взяла с налоя книжицу, раскрыла ее и прочитала внятно: - "Книга - любви знак в честен брак"! Слышишь, Аленушка? Ведь сразу всем ясно стало - будет промеж нас любовь! Отца Кариона подареньице, а он - мудрый, сам вирши сочиняет… Вот, гляди…
Она перелистнула и показала Аленке изображение - в небесах на облаках, как на пригорочке, сидели слева - апостол Петр и Господь Христос, а справа - Богородица и преподобная Евдокия, память которой и справляли в Измайлове. Под ними же на полянке - новобрачные в царских нарядах.
- Петруша, - показав на царевича со скипетром и державой, сказала Дуня. - И я!
И впрямь было некое сходство меж Дунюшкой и той царевной в венце, что сложила на груди руки достойным обычаем, а глаза с нежностью, но и с любопытством скосила на суженого.
- А тут что написано? - спросила Аленка. Мелкие буковки вылетали из уст новобрачных и, как бы на извилистой ниточке, пронизывали облака, достигали Христа и Богородицы.
Дуня стала поворачивать книжицу так и этак.
- Буковки махонькие, - сказала она. - Петруша-то разбирает… А потом - вирши. Софьюшка-то, чай, от зависти позеленела - какие вирши нам сочинили! Петруша мне читал. Вот уж кому не надивлюсь - так это отцу Кариону! Я-то соберусь Петруше письмецо отослать - перышко изгрызу, и всё без толку, словами всё скажу, а писать словно мешает кто! А он, послушав, все мои слова так ладно на бумагу нанесет - любо-дорого посмотреть! И Петруша доволен, и матушка, Наталья Кирилловна…
Аленка недовольно глядела на тех новобрачных, затем перелистнула книгу и показала пальцем на игрецов с трубами, в коротких зипунишках, куда выше колен.
- Эту-то срамоту для чего здесь рисовать? - строго спросила она. - Книжица-то, чай, про государево венчанье…
И тут же залилась краской, потому что на соседней странице заместо заглавной буквы сидели друг против дружки крохотные голые мужик и девка, ножонки между собой непотребно перекрестив.
- Давай сюда, постница, - Дуня забрала книжицу, еще раз открыла свое с Петрушей изображение и перекрестила его.
Дверная занавеска колыхнулась - заглянула Наталья Осиповна.
- Ушла государыня-то, - сообщила она. - Помолилась, Дунюшка?
Дуня быстро передала Аленке книжицу, а та, почти не глядя, сунула ее в книжное хранилище.
- Ужинать собирают, - сказала боярыня. - Сегодня к столу рыба дозволена. На поварне кашки стряпали - судачиную, да стерляжью, да третью - из севрюжины, да икру пряженую подадут, да вязигу в уксусе, и луковники испечены, и пироги подовые с маком… Да киселей сладких наварили, да, Дунюшка, вот что тебе бы есть сегодня не след…
- А что, матушка? - удивилась Дуня.
- Оладьи сахарные. Сахар-то, слыхивала, на коровьих костях делан, скоромный, стало быть, а государыня Наталья Кирилловна того не разумеет, велит печь и в пост… Да вот еще что - шти постные и лапша гороховая! И ты бы, Аленушка, тех оладий не ела. Не то скажут - экую дуру Лопухины с собой в Верх взяли, постного от скоромного не отличит…
Видя, что боярыня не гневается, застав Аленку в крестовой палате, девушка подошла к ней и приласкалась - поцеловала в плечико, прижалась к бочку. Боярыне-то сподручнее приобнять маленькую Аленку, чем статную Дуню.
- Ступай, ступай, светик, господь с тобой, - отослала свою воспитанницу Наталья Осиповна. - А тебе, государыня, к столу наряжаться пора. Не так часто государь с тобой за стол садится - принарядись!
- А ты, матушка? Ты наряд не сменишь?
- А и сменю… - прежде хорошенько подумав, решила боярыня. И, обремененная мыслью о наряде, поплыла из крестовой прочь.
- Я первая пойду, ты трижды "Отче наш" прочтешь - и за мной! - приказала Дуня. - Меня боярыни одевать поведут.
Вдруг в дверях снова появилась взволнованная Наталья Осиповна.
- Ахти мне, глупой! Совсем забыла!
- А что, матушка? - поспешила к ней Дуня. - А что?
- Да господи!.. Лососину еще к столу подадут, с чесноком зубками!
И, перекрестив доченьку, боярыня окончательно убралась из крестовой.
- А что, Аленушка, к лицу ли мне кичный наряд? - поворачиваясь и красуясь, спросила Дуня.
- Прежде лучше было, - честно отвечала Аленка.
Прежде-то по спине коса спускалась, знаменитая Дунина коса, для которой Аленка смастерила такой косник, что все диву дались. Изготовила она толстую шелковую кисть, а связку ее оплела жемчужной сеточкой-ворворкой. Теперь же Дуне плели две косы и укладывали их вокруг головы, сверху натягивали тафтяный подубрусник, затем плетенный из золотных нитей волосник, к которому крепилось очелье, низанное из жемчуга. Оно прикрывало Дунюшкин лоб до бровей, но не мешало - она в девках к такому убору привыкла. И уж сверх всего надевалась нарядная кика.
- Что бы надеть? - задумалась юная государыня.
А чего надеть - имелось немало. Дуня и Наталья Осиповна получили доступ к сундукам, ларям и коробам, где хранились наряды еще царицы Авдотьи Лукьяновны, не говоря уж о нарядах царицы Марьи Ильиничны. Всё это часто перетряхивалось, травками от моли пересыпалось и всё еще было настолько хорошо, что, случалось, выпарывали из рукавов-накапков, которые делались длиннее подола летника, шитые жемчугом вошвы и отделывали ими фелони для священников верховых кремлевских церковок.
- Верхнюю сорочку надень полосатую, из шиды индийской, что полоски алы с золотом да белы с золотом, - подумав, предложила Аленка. - К ней поясок плетеный золотной… Телогрею белую атласную на тафте, с золотыми пуговками и с золотным кружевом… И довольно будет.
- Не скучно ли - белое да белое? - задумалась Дуня. - А коли шубку кызылбашской камки?
- К шубке меховое ожерелье надобно. Взмокнешь, светик.
- Да шубка-то легонькая!
- Кызылбашская камка легонькая? - изумилась Аленка.
- Не бурская же!
И поспешила Дуня из крестовой палаты - наряжаться.
- Тогда уж летник атласный желтенький, персидского атласу, где узор птичками! - крикнула Аленка вслед и тут же испугалась - не услышал бы кто. За дверьми-то ждут сенные девушки и ближние боярыни - родная матушка Наталья Осиповна, Авдотья Чирикова и Акулина Доможирова, которые с Лопухиными дружны, да змея - Прасковья Алексеевна Нарышкина, вдова государынина братца Ивана, которого семь лет назад Наталье Кирилловне пришлось выдать стрельцам на расправу. Дуне еще когда рожать, а змею государыня уже теперь в мамы к внуку определила.
- Птичками и бабочками? - переспросила, обернувшись, Дуня. - Ох, птичку-то прибери, спрячь! В книжное хранилище, Аленушка, за книги! Я на ночь помолиться приду - заберу!
И ушла - красоваться перед любимым мужем.
Аленка дождалась, пока шорох тафтяных летников и шаги стихли в переходах, осторожно выбралась из крестовой. Тут ей взошло на ум, что легонькая шубка персидской объяри, узор - дороги и бабочки, тоже была бы хороша. Не зимняя шуба, чай, а - шубка, столовый наряд… Но не догонять же Дуню…
Вернулась Аленка в светлицу, а там уж суета - к вечеру все торопятся работу закончить, починенное сдают, с утра-то государь снова свое потешное войско в Прешбурге школить собрался… Батюшки, а у Аленки рукав не вшит! А становой кафтан-то - государев!
Провозилась Аленка до того, что последней в подклет ушла. Ужинать ей принесла разумница Матренушка. Тут оказалось, что не всё перечислила боярыня Лопухина. Еще большие пироги с сигами и сельдями для праздника пекли. Что осталось с царского стола - мастерицам послали. И Аленке хороший кусок пирога перепал, ей и хватило, а были еще оладейки в ореховом маслице - так тех она и не осилила, Матрена подъела.
В подклет девушка прокралась, когда те, что спать собрались, уж засыпали, а те, что с полюбовниками уговорились, лежали тихонько, готовые живо подняться да и выскользнуть. Не Верх, чай, - сельцо, дворец огородами окружен, каждый кустик ночевать пустит!
Легла Аленка на свой войлочек, отвернулась к стенке. Свой сарафанец из крашенины лазоревой, отороченный мишурным серебряным кружевом, с оловянными пуговицами, сложила ровнехонько, не то что шалые девки. И вроде даже задремала, когда вдруг раздались на дворе крики, да такие отчаянные, что в подклете, не разобравшись, заголосили:
- Ахти нам! Пожар!..
Коломенский дворец - красы несказанной, но коли полыхнет сухое дерево - успеть бы выбежать, а имущества уж не спасти. С визгом, с причитаниями кинулись мастерицы из подклета в одних сорочках. Поднялись, спотыкаясь, по лесенке, выскочили на высокое крыльцо, а по двору потешные с факелами носятся.
- Да где же кони?! - раздался пронзительный крик.
Не воды требуют - коней… Да что же это деется?
А Дунюшка-то младенчиком тяжела! А ну как с перепугу скинет?
Забыв про заведенные порядки, понеслась Аленка, как была, переходами в государынины покои. Только сарафанишко прихватить успела и кое-как на бегу напялила его поверх сорочки. А косник в косу да повязку на голову, чтобы не выскакивать на люди простоволосой - про то она и не подумала.
Навстречу ей бежали с огнем люди - один высокий, в одной белой рубахе, впереди, прочие, тоже неодетые, за ним поспевали. Аленка вжалась в бревенчатую стенку, пропуская государя. Вот он каков без кафтана-то… Длинноногий, тощий, глаза выкачены, дороги не разбирает… За ним - постельничий, Гаврюшка Головкин, с одежонкой через плечо, за Гаврюшкой карла Тимофей поспешает, и - батюшки! Пистоль у Тимофея в руках! И постельный истопник Лукашка Хабаров, весь расхристанный, взъерошенный, с саблей наголо! И князь Борис Голицын, одетый так, словно и не ложился.
Пронеслись, выскочили во двор, перебежали открытое место, сгинули во мраке… И тут же за ними - непонятно кто, с охапкой верхнего платья, проскочил мимо Аленки, сапог обронил - и за ним не вернулся.
Господи Иисусе, неужто Софья стрельцов на Коломенское двинула?
- В рощу всё неси! - раздался голос князя Голицына. - В рощу, дурак!
А как бы в ответ - вой из царицыных хором.
Аленка понеслась туда - к Дунюшке!
Замешалась в больших сенях среди сенных девок, среди перепуганных постельниц, среди бабок да мамок. Увидела Пелагейку - та стояла, привалившись к стене, и лишь головой крутила вправо-влево, приоткрыв редкозубый рот.
- Пелагеюшка! - так и бросилась к ней Аленка. - Да что ж это деется? Спаси и сохрани!
- Стрельцы по Стромынке прискакали, свет! - отвечала карлица. - Кричали - на Москве набат гремит, полки сюда движутся!
- Бежать же надо! - без голоса прошептала Аленка.
- Государынь собирают! - Карлица снова принялась вертеть головой. - Возников в колымаги закладывают. Сейчас и двинутся в путь!
Но не было в ее голосе испуга, а какое-то насмешливое веселье.
- А нас, а мастериц?
- Ты, Аленушка, при мне держись, - велела Пелагейка. - Я-то не пропаду, нас, карлов, николи не трогают!
- Я к Дуне! - вскрикнула Аленка, мало заботясь, так или не так назвала государыню всея Руси. И побежала - маленькая и верткая, и проскочила в двери.
В покоях верховые боярыни сами укладывали короба и увязывали узлы. Все здесь смешались - и казначеи Натальи Кирилловны, и казначеи Дунюшки, оказалась тут и светличная боярыня Настасья Кокорева, и государева мама - Матрена Романовна Леонтьева, и мама царевны Натальи - княгиня Ромодановская, и старенькая княгиня Домна Волконская. Тут же, как всегда, от волнения в беспамятстве, сидела Наталья Осиповна. Женщины толклись, мешая друг другу.
Несколько в стороне, у окошка, стояла Наталья Кирилловна, как всегда - в темном наряде, обняв дочку. Смотрела в пол, сдвинув красивые черные брови. Кусала губы. И молчала. Царевна Натальюшка испуганно приникла к ней.
Аленка огляделась - Дуни не было.
Тогда она вдоль стены прокралась к двери в крестовую палату.
Дуня стояла на коленях перед образами, пылко вполголоса молилась, не по правилу, путая слова, добавляя своих. Рядом, на коленях же, стояла сестрица Аксиньюшка и молчала, стиснув губы, глядя мимо образов.
- Господи, со мной что хочешь делай, хоть стрельцам отдай, хоть огнем пожги! Спаси Петрушеньку, Господи! Все обители обойду, Господи! - твердила Дуня.
Аленка кинулась на колени с ней рядом.
- И ты молись, и ты, светик! - воскликнула Дуня, повернувшись к ней. Аленка изумилась - не испуг, а восторг был на лице подружки.
- Да, Дунюшка, да!..
- Мы его вымолим! Мы, только мы - понимаешь? Аленушка, ничего у него более нет - только молитовка!
- Да, Дунюшка, да… - ошалело повторяла Аленка. Отродясь она не видела таких глаз у подружки, обезумевших, огромных…
- Вымолим, выпросим, спасем… - позабыв о самой молитве, обещала Дуня с непонятной радостью. - Не настигнут его, не тронут его - а это мы, а это - молитва наша…
Она повернулась к сестрице.
- А ты что же?
Девочка молчала.
- Аксиньюшка, свет! - Решив, что это с перепугу, Аленка поползла к ней на коленях, наступила на широченные рукава-накапки Дуниного летника, дорогой атлас затрещал.
- Дунюшка! - отбиваясь от Аленки, вздумавшей встряхнуть ее за плечи, воскликнула Аксинья. - Что же это? Он убежал, тебя с чревом бросил? А ты - молиться за него?
- Государь же! Ему себя спасать надобно! - возразила Дуня, да так, что и спорить с ней было невозможно. - Государь же, Аксютка!
- И матушку свою бросил, и сестрицу Натальюшку! И всех нас! - упрямо добавила девочка. - Вот подымут нас стрельцы на копья, а он-то цел останется!
- Государь же!.. - в третий раз повторила Дуня. - Я бы и на копья - он бы уйти успел!..
Вдруг Аленка поняла - а девочка-то права…
Возникло перед глазами лицо бегущего царя - черные глаза навыкате, рот приоткрыт в немом крике, и в каждом движении, в каждом взмахе длинных рук - ужас!
Она села на пятки.
Дуня, как бы не замечая, что родная сестра и лучшая подруженька молчат, снова обратилась к образам. Да и кто ей сейчас был нужен, коли она сама, только своей любовью и своей молитвой, желала спасти Петрушу от стрелецких полков?
- Пойдем к матушке, Аксиньюшка, - шепнула Аленка девочке. - Обеспамятела матушка…
- Пойдем, - отвечала Аксинья. И видно было, что не одобряет она старшую сестру, до того не одобряет, что и к молитве ее присоединиться не захотела. Лишь, подойдя к дверям крестовой, обернулась, перекрестилась на все образа разом и поклонилась в пояс, как дома научили.
Строга была девочка - уж эта за любезного мужа на копья не кинется.
Высунули носы Аленка с Аксиньюшкой из-за пыльного сукна, но выходить не стали, так и застряли меж занавесок. Потому что остались за это время в горнице три женщины - государыня Наталья Кирилловна, княгиня Волконская да царевна Натальюшка, прибавился же один неожиданный посетитель - мужчина. Князь Борис Голицын.
Княгиня Домна Никитична с незапамятных времен в Верху служила, царице была предана. Что до Натальюшки - негоже, конечно, чтобы посторонний мужчина, не родственник, на царевнино лицо глядел, да в эту ночь, видать, не до правил. Сообразив всё это, Аленка поняла, что прочих женщин выслали ради тайного разговора, и удержала меж занавесок Аксинью.
- Да всё же, Борис Алексеич, - государыня подошла к князю, - боязно мне что-то…
- Ты, матушка государыня, в шахматы игрывала? - спросил князь.
Она кивнула - мол, да, еще покойный супруг забавы ради обучал. Кивнула и Натальюшка - видать, пыталась понять взрослые речи.
- Видывала, как супротивнику три и более фигур отдают, а он, дурачок, берет? Вынуждают его поставить свои фигуры в неловкое положение, потом же ему стремительный удар наносят. Затянулась эта дурь, матушка. Или Софья про тебя с Петрушей нелепое скажет - и вы то в терему по целым дням обговариваете, или Петруша Софью не тем словечком обзовет - и ей доносят, и она по месяцу дуется. Девкой назвал! Так девка покамест и есть, ни с Федькой, ни с братцем моим, чай, ее не венчали… Девкой и останется.
- Устала я, князюшка, от пересудов, потому лишь тебя и послушала…
- А меж тем государство - как пьяный мужик в болоте, уже по самые ноздри ушел, вопить нечем, лишь пузыри пускает… - продолжал Голицын. - Мы теперь с шумом да гамом отступили, сейчас, с божьей помощью, соберемся, все с утра к Троице поедем да укроемся, а Софьюшке - объяснять всему миру, что не собиралась она посылать стрельцов брать приступом Преображенское. А чего ради в Кремле суета да сборы были? За каким бесом - прости, государыня, - ворота позапирали? Почему стрельцы набата ждали? Ах, подметное письмишко нашли? Государыня, сам то письмишко сочинял и веселился! Сколько в Преображенском у тебя с государем людишек? Шесть сотен конюхов да подьячих, да истопников, да постельничьих пойдут ночью в Кремль царя Ивана и с сестрами губить! Блаженненький разве какой поверит.