"Видно, чтоб сподручнее терзать было", - холодом обдало Аграфену, которая, не задерживаясь более, птицей метнулась с крыльца и, как будто новые силы почуяв, помчалась домой.
В голове билась мысль о чудодейственном флаконе бабушкином, так за многие годы и не примененном ни разу, да об указаниях Травника о том, что добрая трава прострел лесовой от всякого зла защищает, духа, демона и от всяких пакостей. Аграфена никогда не обращалась к этим средствам, боясь раздающихся со всех сторон гневных обличений по поводу чародейства. Но сейчас ей ничто иное помочь не могло, и допустить гибели отца Михаила с женой тоже было невозможно.
Несмотря на уверенность, что напугавшие ее супостаты уже ушли, - не станут же они искать ее долго, да и предположить не могут, что она вернется, - входила Аграфена в свой дом ни жива, ни мертва. Однако вокруг тишина царила, и она немного успокоилась. Наклонилась к ларцу, открыла ключиком заветным, взяла флакончик, мешочек с травой, и вдруг почувствовала, что за спиной кто-то есть.
Обернулась, выпрямившись, - а позади нее давешние гости стоят, зубы скалят, пальцы к ней тянут, в гигантских нетопырей превращаются. Слишком много пережила Аграфена за эту ночь. Руки ее отнялись от ужаса, ноги с места нейдут. Только один помощник недалеко - Потап, он не оставит. Тут она закричала так громко, дико и страшно, что даже нетопыри отступили. Хорошо, что войдя в дом, она бросила дверь открытой, иначе мог бы и не проснуться плотник. Но сейчас не услышать ее было невозможно, и Потап в своем доме вылетел из кровати, как стрела из лука, сначала даже не поняв, что заставило его подскочить. Полина, которая тоже в страхе проснулась, прошептала:
- Это Граня кричит.
Аграфена же пронзительно визжала, не в силах тронуться с места:
- Потап, Потап! На помощь, убивают! Проснись, Потап, скорей!
Уже не раздумывая более, плотник соскочил на пол, схватил бердыш, а в сенях топор, крикнул жене, чтоб дверь заперла и дома сидела, не одеваясь, в развевающемся на огромной фигуре белом исподнем, помчался на зов жены своего друга. Толчком дородной ноги распахнув дверь, он ворвался в дом, размахивая оружием.
Аграфена, увидев знакомое лицо, внезапно пришла в себя, сбросила оковы ужаса и стала дрожащими руками развязывать мешочек с травой. Узелок на шнурке, затягивающем его, не поддавался, она ухватила ткань зубами и надорвала. Между тем руки тех двоих превратились в перепончатые крылья, лица - в мордочки ночных летунов, и в комнате вместо мужчин появились две огромные летучие мыши, которые острыми когтями на крыльях пытались ударить в лицо, полоснуть по шее.
Однако плотник, став спиной в угол, ловко управлялся длинным бердышом, а когда твари подходили ближе - то и топором отбивался. Пока Аграфена, прижавшись к стене рядом с ним, пыталась развязать мешочек и раскрыть пузырек, пробка которого, не движимая много лет, не поддавалась, - она успела в нескольких словах рассказать о том, зачем идет к Михаилу. Граня уже собиралась бросить в тварей высыпавшуюся на ладонь траву, как Потап крикнул:
- Не надо, я и так справлюсь. Ишь, сила великая - мыши поганые. А ты беги, там одна будешь, тебе все понадобится, пока я подоспею, с этими разделавшись.
Расправляя крылья как преграду, нетопыри пытались задержать Аграфену, однако меткий удар бердышом перебил твари крыло, и та с громким воем отступила. Граня скользнула в щель, успев выбежать на крыльцо и закрыть за собой дверь. Внутри слышались звуки ударов и насмешливые крики Потапа, призывающего нетопырей не робеть, а если его боятся, то он может кошку позвать, - как раз по ним противник будет.
Зажав в руках склянку и траву, Аграфена, не разбирая дороги, бросилась к дому отца Михаила, несколько раз упав, больно ударившись головой о камень, подвернув ногу, - но всякий раз успевая поднять вверх руки с заветным снадобьем.
Достигнув дома, она хотела сразу ворваться, осыпать нечисть травой и брызнуть на них настойкой, однако вовремя вспомнила, что так и не открыла крышку. Потому, остановившись под самым окном, чтобы флакон был виден, положила траву в карман, заставила себя успокоиться и, удерживая склянку обеими руками, чтоб не уронить, не пролить ни капли, зубами пыталась вынуть крышку, которая неожиданно подалась и плавно вышла из горлышка.
Аграфена почувствовала странный, но приятный острый благоуханный запах, и вдруг увидела, что зеленоватый свет, льющийся из окна, стал меркнуть. Быстро поднявшись по ступеням, она увидела в комнате те же коконы под потолком, однако чудовищные младенцы оставили их, сгрудившись внизу на полу.
Головы всех были повернуты к двери, белые глаза смотрели на вошедшую, - и хоть не было в них ни зрачков, ни радужки, они белизной своей выражали страшную ненависть и ужас. Аграфена одновременно бросила в них траву и плеснула немного жидкости из флакона. Младенцы стали терять очертания, расплываться, как снеговики под воздействием горячей воды, зеленая нить рвалась, превращаясь в песок, и с шорохом осыпалась на пол. То же происходило и с коконами, постепенно распадавшимися и освобождающими пленников. Вдруг послышался глухой удар - то упала полная Ефросинья Макаровна, произведя шум, несмотря на свои многочисленные юбки и кацавейки, затем, как легкое перо, рядом с ней оказался и отец Михаил.
Нечисть исчезла вместе с зелеными нитями, и, если бы хозяева не лежали на полу, казалось бы, что в комнате ничего не произошло. Аграфена, закрыв пузырек, бросилась к освобожденным, которые были без памяти. Вдруг пахнуло холодным воздухом, оглянувшись, Аграфена увидела Потапа, по-прежнему в исподнем. На плотнике виднелись следы крови от порезов, которые нанесли когти нетопырей.
Он отмахнулся от предложенной Граней помощи, сказав, что это пустяки, помог перенести на лавку Ефросинью и Михаила. Им смочили лица водой, Потап зажег тряпочку и подержал ее под носом у пострадавших. Едкий дым быстро привел их в чувство, однако если Ефросинья с трудом, но все же поднялась, усевшись на лавку, то Михаил был так слаб, что почти не мог шевелиться. Он обводил собравшихся мутным взором, бормотал что-то невнятное, не узнавал окружающих.
Жена залилась слезами, плотник же осторожно перенес больного в спальню, раздел, укутал теплыми одеялами. Он казался старым, ссохшимся под грудой одеял, заострившееся желтоватое лицо резко выделялось на белой подушке. Глаза были закрыты, но он не спал, быстро и страстно говорил то по-гречески, то по-русски, но одинаково непонятно. Вдруг щеки залил лихорадочный румянец, он стал сбрасывать с себя все покрывала. Присутствующие поняли, что Михаил тяжко заболел, и его болезнь продлится не один день. Аграфена во второй раз собралась домой, принести нужные лекарственные травы. Потап предложил проводить ее, однако Ефросинья заголосила, крича, что не останется одна, - а ну как снова нечистые пожалуют, тогда уж конец ее доброму, несчастному мужу.
Аграфена велела плотнику остаться, да накинуть на себя что-нибудь, потому как если и он заболеет, останутся они беспомощными совсем. Ефросинья вынула из сундука бутылку с калиной, настоянной на спирту с медом, дала ему выпить добрую порцию, и Потап повеселел. Аграфена взяла с собой топор, но поняла, что предел страха ею перейден, и кто бы из нелюдей не встретился ей по пути, он не вызовет ужаса, а только гнев да новые силы для защиты.
Потап сказал, что в доме никого нет, обеим тварям он снес головы да оттащил к лесу, чтобы зверье съело, - если, конечно, не побоятся нетопырей. Аграфена, держа в руке топор, смело шла посередине дороги, и едва ли не жалела, что никто угрожающий не появляется из-за кустов. В комнате, где проходило сражение, оставалась кровь, да и той немного, лавка была сломана, несколько свечей растоптаны, вот и весь урон.
Собрав необходимые травы, она вышла, заперев дверь, и услышала тонкий голос Полины, что бежала к ней из своего дома, заливаясь слезами. Аграфена успокоила ее, объяснив, что все в порядке, Потап скоро вернется от отца Михаила, она же пусть сидит дома, двери и окна закроет, да никого постороннего не пускает, - хотя вряд ли кто еще придет сегодня.
Притихшая Полина вернулась в дом, Аграфена же по привычной дороге направилась к больному. Заря уже поднималась, рассвело, страха не было, даже усталость куда-то отступила. В доме священника увидела развеселившегося Потапа, укутанного в два одеяла, поскольку одежда отца Михаила никак не подходила ему, а также обеспокоенную Ефросинью, ибо положение мужа не улучшалось. Раздевшись, - на этот раз Аграфена оделась, как положено, - она за столом разобрала травы, составила смеси и залила кипятком, предусмотрительно приготовленным хозяйкой.
Пока снадобья настаивались, все присели к столу, и попадья постаралась рассказать, что с ними приключилось. Однако странным образом события ускользали от ее памяти, лишь открылись сами по себе запертые двери, невысоко над полом, по воздуху, вплыла стайка младенцев, при виде которых они с мужем обмерли, превратившись в неподвижных и безгласных истуканов. Отец Михаил не мог даже молитву сотворить. Затем зеленая удушающая пелена, ускользающее сознание, стоны священника, которому она не могла помочь, и погружение в черную бездну, как в смертное забытье. Осознала себя уже на лавке, на которую положил ее Потап.
Аграфена, проверив свои снадобья, убедилась, что они удались, процедила настойки через тонкую ткань и, приподнимая голову страждущего, по каплям влила в пересохший рот. Потап прилег на лавке в первой комнате, на всякий случай положил под подушку топор и поставил рядом бердыш. За жену он не волновался - двух тварей уничтожил, а если бы их было больше, за прошедшее с побега Аграфены время они бы непременно показались, помочь товарищам, да в поисках участвовать. О том же, что он может задержаться, Аграфена предупредила Полюшку. Сон мгновенно охватил его, был спокоен и крепок, могучее тело нуждалось в отдыхе.
Граня вместе с Ефросиньей сидели часть раннего утра возле больного, каждые полчаса давая ему лекарство, тихо переговариваясь, вспоминая ужасы прошедшей ночи. Сокрушались об отсутствии Петра, а главное, не понимали, кто и с какой целью хочет причинить им зло.
Когда солнце высунуло свой край над горизонтом, отцу Михаилу стало легче. Он перестал метаться, выкрикивая что-то непонятное, исчез горячечный румянец, и священник заснул. Хоть и был сон беспокойным, больше походил на забытье, все же он был лучше постоянного и полубезумного напряжения, в котором иерей находился ранее.
Глава 9
Корочуны
Аграфена уговорила старушку поспать, сама же оставалась у постели больного, пытаясь решить, что делать дальше и к кому за помощью обратиться. На Потапа всегда положиться можно, но в делах, особого разумения требующих, он не лучший советчик. Мелькнула мысль о Прасковье-травнице, однако уж очень далеко идти к ней. Если бы с Потапом - то ладно, а вот одной, через лес все же опасно. Ведь не вернулись нетопыри к пославшему их, он может и новых направить - проверить, в чем дело, почему не выполнено задание.
В чем же оно состояло, мечется мысль по кругу. Убить меня хотели, или силком отвезти куда? Но зачем? Почему совпали оба нападения, на нее и семью священника. Один ли кто стоит за этим, а самое главное, непонятна причина всей этой бесовщины. Всегда в таких делах Аграфена к отцу Михаилу обращалась, что же делать теперь, когда занедужил он?
Взглянув на лицо иерея, жалкое в своей беспомощности, Ефросинью, прилегшую на лавку здесь же рядом, Аграфена поняла, что не может взять Потапа с собой к травнице, оставив их одних. Да Макаровна со страху только заболеет, что она, Аграфена, с двумя больными делать будет? Хорошо еще, что дети гостят у родственников Потапа, в дальней деревеньке.
Вдруг перед мысленным взором всплыло кроткое, доброе, некрасивое лицо верного помощника Михаила, ризничего Ферапонта, который всегда был приветлив и с ней, и с другими прихожанами. Вспомнились слова священника, хвалившего его преданность, стойкость в вере, отзывчивость к людским несчастьям.
"К нему я и пойду, - решила Аграфена. - Он в городе живет, на людях вряд ли кто напасть осмелится. Да и недалеко от нас, почти последний дом перед пустошью, после которой овраг начинается. Из наших его окна видны, - если отворены, через слюду далеко не разглядишь".
Ефросинья зашевелилась, подняла от подушки опухшее от слез, переживаний и тяжелого недолгого сна лицо.
- Вовремя ты проснулась, Макаровна, - сказала Аграфена. - Я уж приготовила лекарства, подогрела. Муж твой, видно, скоро проснется, дайте ему по капелькам, как вчера подали, а я побегу к Ферапонту. Он человек отцу Михаилу близкий, тот с уважением о нем отзывался. Хочу посоветоваться, что дальше делать.
- Это ты хорошо придумала, - поддержала Ефросинья, поднимаясь и ополаскивая лицо да руки водой. - Человек он и вправду хороший, робкий очень, да умом крепкий.
Они вдвоем помолились перед образами, прося у Отца Небесного заступничества перед силами бесовскими. Тут проснулся больной, но был так слаб, что едва мог рукой пошевелить. Глаза его были по-прежнему затуманены не узнаванием, а губы, если и шептали несколько слов, то обращены были не к присутствующим, а к его матери, умершей многие годы назад. Он лепетал, как малое дитя, просил купить ему кораблик, рассказать сказку.
При виде мужа в таком состоянии, Ефросинья громко заплакала, слезы струились по щекам, заливая всегда такие улыбчивые и полные мягкой радости глаза. Аграфена утешала ее, говоря, что выздоровление не может последовать сразу, хорошо уже то, что лихорадка оставила, а это добрый знак.
Отец Михаил обязательно поправится, но не так сразу, как хотелось бы им всем. Слишком велико потрясение, долго продолжалось удушье от зеленой пелены, да и не мальчик уже, здоровье не такое крепкое. Наконец более жесткие слова, что слабостью своей она не помогает, а только вредит мужу, встряхнули попадью. Остановив слезы, расплывающиеся человеческие руины приняли привычный облик разумной, житейски сообразительной Ефросиньи. Аграфена порадовалась - теперь есть на кого оставить больного. К тому времени поднялся Потап, укутавшись в одеяло, сказал, что пойдет домой, успокоит жену, потом сразу вернется.
Вдруг раздался тихий стук в дверь. Все замерли в неожиданности, с мыслью о том, какое новое несчастье ждет их снаружи.
Они еще не знали, что стучал Ферапонт, который утром ранним, как обычно, подошел к церкви, открыл ее своим ключом, впустил несколько старушек да стариков, уже ожидавших снаружи. Подготовил все к службе, удивляясь отсутствию отца Михаила, который не появился и тогда, когда храм Божий заполнился прихожанами.
Наконец, отпустив всех со ссылкой на болезнь священника, он отправился к тому домой. Испытанное им удивление, когда открылась на его стук дверь в дом отца Михаила, невозможно было описать. Ферапонт буквально остолбенел, когда увидел в проеме огромного мужика в исподнем, прикрывающегося одеялом, а за его плечом - усталые, но как всегда излучающие сияние, которым согревалось всю жизнь его сердце, зеленые прозрачные глаза Аграфены.
При виде гостя настороженность на ее лице сменилась радостью, она бросилась к ризничему, отстранив по пути ошеломленного Потапа со словами.
- Ах, как я рада видеть тебя, Ферапонт, только что думала о тебе.
Долгие годы мечтал услышать он эти слова, однако наконец услышав и пережив мгновенное ощущение острого счастья, что жаром обдает сердце, прерывая его биение, делает из искренне любящего героя, которому не страшны опасности, - опомнился, ведь не дурак был, понимал, что это отнюдь не слова признания. Просто он нужен для какого-то важного дела, но уже и то, что именно его выбрала его царевна как советчик, грело сердце скромного ризничего.
Потап, поняв, что опасность от визитера не грозит, а он выглядит непотребно, да еще перед чужим человеком, юркнул в дом. Аграфена пригласила гостя войти, на лавку усадила, и, изредка прерываемая Ефросиньей, рассказала о случившемся ночью. Прошло некоторое время, прежде чем Ферапонт полностью осознал и принял услышанное, понимая, что ему не сказки рассказывают, а действительные, страшные события, которые могли окончиться гораздо печальнее.
В слова Аграфены он поверил сразу, и не только от любви своей безответной, но потому, что знал ее как женщину разумную, глупым россказням значения не придававшую. Кроме того, он сам, не понаслышке, знал о существовании корочунов, а если есть они, то почему не быть и другим, им подобным?
Уловив устремленные на него взгляды, понял, что все ожидают ответа, подсказки, что делать дальше.
- Или ты не веришь? - прервала Аграфена затянувшееся молчание.
Ферапонт твердо заявил:
- Верю каждому вашему слову. Молчу оттого, что думаю, как следует поступить. Ясно, что нечисть какую-то цель имеет, и раз потерпели они неудачу, то не остановятся, снова нападут, может, более хитрым способом. Не дадут и оглянуться, чтобы к отпору приготовиться. Отец Михаил болен, как малое дитя беспомощен, да и не можете вы бесконечно долго вместе быть, чтобы Потап вас охранял. Хоть у него и сила богатырская, а ну как нечисть стаей налетит? До приезда Петра не известно, сколько осталось, до этого где-то схорониться надо. Да так, чтоб не догадался никто. Вот я и надумал: в монастыре, недалеко от Москвы, брат мой настоятелем служит. О том мало кто знает, да верно в памяти людской и не сохранилось, что нас два брата были, так давно он не приезжал сюда. Дел, забот, у него много. Я же бываю там часто, всегда радуемся встрече, любим друг друга крепко, как братьям полагается, как родители нам завещали, царствие им небесное. Потому он не только не против вашего приезда будет, но и встретит с желанием помочь. Там, за неприступными монастырскими стенами, вы будете в безопасности.
Потап во время разговора сидел возле больного, давая ему, как Аграфена велела, лекарство в положенные сроки. Соорудив себе более приличное одеяние, прибавив второе одеяло, он вышел к собравшимся, в нескольких словах одобрил план.
Ферапонт, горя желанием поскорее увезти всех от опасности, вскочил, сказав, что путь не близок, а отца Михаила придется нести, что неизбежно привлечет внимание. Да и по дороге многих знакомых встретить можно, так и раскроется, куда они направляются. Он же сбегает домой, пригонит запряженный каптан и на этом зимнем крытом возке, где никто их не разглядит, доставит в монастырь.
Кроме того, привезет Потапу что-нибудь из одежды отца, тот тоже богатырь был. Осталась от него добрая епанча, даже если что другое будет слегка жать, то этот длинный широкий плащ все скроет. Поскольку плотник в таком виде из дома выйти не может, Аграфене следует вернуться домой, собрать небольшой узелок только самого нужного, да помочь Полюшке сложить ее вещи и Потапа.