- Сам пойду, - взвесив все "за" и "против", решил я.
Не хватало ещё из-за дядиных капризов со своими же станичниками из полка отношения портить. Тем более что не факт, удастся ли мне раскидать всех четверых. А если и раскидал, дальше-то что? В бега подаваться? Нет уж, здесь родился, здесь живу, здесь и помирать буду! Только желательно попозже, не сейчас, пока не до старухи с косой - других дел полно…
Благо и казаки поняли меня правильно, не делая ни малейших попыток прибавить мне скорости коленом, отобрать кавказскую шашку или хотя бы усмехнуться в спину. Я для них, конечно, всё равно останусь "генеральским племянничком", но полк это всегда одна большая семья. Как бы к тебе ни относились, а в беде не бросят. Впал в немилость к начальству, с кем не бывает? А вот добивать и злорадствовать - не принято…
- Слышь, хорунжий, так чем это ты Василь Дмитревичу так не угодил?
- Пьёт зело, - грустно покачал головой я.
- Дык кто ж не пьёт? - философски поддержали разговор мои конвоиры. - А вот бают, будто ты ему в штоф воду льёшь за-ради его же здоровьечка?
- Лью, но святую, чтоб бесов изгонять. А то он при мне их сапогом на столе бьёт, да никак попасть не может. Со стороны - комедия, но ить, с другого ракурса, столько чашек да блюдец переколотил - три сервиза сложить можно было!
- Нешто так уж злоупотребляет? - не поверили мне.
Я на миг призадумался, а действительно, стоит ли так бесстыже клепать на родного дядю? Потом всё-таки решил, что стоит! Катенька говорила, что пожилым людям надо ежедневно сердце тренировать, типа профилактика инсульта. Так что вперёд, хорунжий Иловайский, продолжай доводить знаменитого дядю-генерала, ему оно по большому счёту только на пользу!
- Ещё как! Тайком пьёт, по-чёрному. Как встанет на пробку, так неделями не сковырнёшь. Днём ещё держится, совесть не пропил, а по ночам глу-у-ши-ит… В гавань, в стельку, в доску, в зюзю, вникакую, в дрова, в хлам, всклень, в мицубиси!
- В чё-о-о? - вздрогнув, вытаращились казаки.
Последнее слово я у своей ненаглядной слышал, но точного значения сам не знаю, поэтому и на объяснения размениваться не стал.
- Да чтоб меня сухой ольхой на Карибском перешейке пришибло, если вру!
Как вы понимаете, клятва такого рода мало к чему обязывает - где Карибы, а где я? Но на наших станичников это впечатление произвело, они люди простые, университетов не оканчивали, академическим образованием не отягощены, мышление незамутнённое, детское, искренне-е-е…
- Ты уж на нас не серчай, хорунжий, - поочерёдно пожали мне руку все четверо, распахивая двери в затхлый сарай на заднем дворе дядиной хаты. - Приказ есть приказ, ужо посиди тут до утра, поди, Василий Дмитревич-то на трезвую голову сам тебя выпустит.
- Храни вас Бог, братцы, за вашу доброту, - низко поклонился я и, указуя пальцами на светящееся оконце, добавил: - Вон, гляньте, чего творит в алкогольном дурмане…
Казаки невольно придвинулись поближе, прячась под подоконником и вслушиваясь в невнятное дядино бормотание:
- …кровь - любовь? - морковь - бровь… О, бровь! Не суропь на меня энту бровь, я ж… я ж… И чего я ж? Тьфу, да никакая я не ж…
Сквозь тонкую занавеску было видно, как генерал отхлёбывает из кружки. Большего станичникам и не требовалось, всё, чего надо, своими глазами увидели. Завтра же утром дяде будет, мягко говоря, не до меня, грешного…
Я осмотрел сарайчик, сгрёб в кучку соломку в углу, накинул на неё пыльную мешковину, да и повалился спать без задних ног. Даже снов не видел по причине полной физической и умственной утомлённости. И ведь что удивительно, за те недолгие часы, оставшиеся до рассвета, выспался преотличнейшим образом. Поднялся под крики третьих петухов, бодрый, отдохнувший, готовый к новым подвигам во славу Отечества и карих глаз моей возлюбленной - Хозяйки Оборотного города! Меж тем мне было видно в щёлочку, как двое молодых казаков под руководством рыжего ординарца вынесли из хаты длинную скамью. Потом притащили от колодца ведро воды. Дядин ординарец дважды вытаскивал из-за голенища толстенную нагайку и, словно бы примериваясь, похлопывал себя по сапогу. Что тут должно было произойти, и ребёнку ясно, гороскоп не задался…
- Где мой-то? - глухо раздалось от ворот.
- В сарае, заперт. Василь Дмитревич не велел…
- Ага, и что ж я, парня голодным оставлю?!
Послышались решительные шаги, и могучее плечо старого казака вынесло хлипкую дверь вместе с петлями и засовом. Рыжий нахмурился, но останавливать моего денщика не полез. Разумный поступок, одобряю.
- Ох ты ж, бедовая головушка, залётный соловушка, - приподнимая за шиворот и с размаху выбивая из меня ладонью пыль, запричитал суровый Прохор. - Вольная птица, а сидишь в темнице, эх, арестантская доля, кандалы да неволя-а…
- Ну ты не перевирай уж… Какие кандалы, где?
- Это образности ради, чтоб жалостливее получилось. А я вот тебе, твоё благородие, хлеба с салом принёс. Давай-ка рожу умой, да и завтракать.
Он достал из-за пазухи тряпицу, развернул, торжественно протянув мне здоровенный ломоть серого хлеба с толстым куском сала. Я шагнул из сарая на волю, ни перед кем не чинясь, умылся из того же ведра и, шашкой располовинив завтрак, сел на завалинку рядом с моим бородатым нянькой. Жевали молча, под бдительным взором рыжего "надзирателя". Да тьфу на него, можно подумать, я сбегать собрался…
- Довёл дядю…
- Так уж вышло. Ты ведь сам просил, чтоб я ему всё по-родственному высказал.
- Дак я ж… поделикатнее как-то надо было… А теперь вон словишь десяток плетей поперёк спины.
- Да брось, ерунда, в первый раз, что ли… - явно бравируя, хмыкнул я.
На самом-то деле не так страшна боль, как сам факт порки. Если кто думает, что у нас, у казаков, за каждую провинность нагайкой секут, так это брехня! Такое наказание и стыд, и позор, до него довести - ох как постараться надо. Я нарывался долго. Это если по-родственному, так дядя меня не раз сплеча учил. А чтоб вот так, демонстративно, при всех, чужой рукой, это уже серьёзно…
- Чего ж не убёг-то, дурында? Сховался бы на денёк, да хоть к своей крале под подол, а у Василь Дмитревича сердце отходчивое.
- Нельзя мне, Прохор, - вздохнул я. - Здесь дел полно, хлопцев от заразы жёлтой лечить надо, кровь чумчарскую добыть, кабы завтра утром уже не поздно стало. Сам-то где мотался?
- В церкви всенощную отстоял.
- Зачем?
- О жене усопшей молился, про дитя наше думал, про то, как жизнь судьбу наизнанку выворачивает. - Он замолчал, запрокинув голову назад. Вроде бы словно шея затекла, а я так думаю, слёзы прятал…
Рыжий ординарец нырнул в хату, быстро вернулся и подошёл к нам, строгий и неподкупный, как перебинтованный архангел с огненным мечом.
- Вставай, хорунжий. Пора и честь знать.
- Пора, - кивнул я, резво вскакивая с завалинки.
Двор генеральской хаты постепенно заполнялся нашими казаками. Весть о том, что сегодня утром атаманский племянничек словит десять плетей за дерзость и непослушание, разлетелась быстро. Любоваться на такие вещи у нас не принято, казаки пришли посочувствовать. Даже те, кто не особо меня жаловал, радости не показывали, стояли опустив глаза…
- Ложись, что ль? - Рыжий кивнул на скамью.
Я спокойно снял мундир, за ним нижнюю рубаху, перекрестился и послушно лёг спиной вверх. Послышался скрип двери, на крыльцо вышел мой грозный дядюшка при полном параде: сапоги начищены, грудь в орденах, папаха заломлена, а в руке кружка кофе. Глянул на меня, сдвинув брови, и кивнул ординарцу. Тот взялся за нагайку, но замахнуться не успел…
- Ты по делу ли хлопца наказуешь, атаман? - раздался дребезжащий голосок, и из казачьих рядов выдвинулись три седых деда.
- По делу, по делу, отцы, заслужил он, - строго прокашлялся Василий Дмитриевич.
- Ну дык и скажи при всех, за что свово племянника под плеть кладёшь? Али тайна энто? Али не по совести, а по горячности да обиде какой гневаешься? Отвечай, атаман…
Дядя пошёл пятнами, то бледнея, то краснея попеременно. Перед советом стариков и сам генерал голову склонит, а уж если прижали, так давай ответ здесь и сейчас, иначе кто ж тебя уважать будет…
- Виноват он! Дерзит сверх меры, приказы мои игнорирует, шляется невесть где, по девкам каким-то…
- Насчёт девок мы наслышаны, - строго оборвал его самый старый, Назаренко. - Ты-то сам, седой пень, к какой губернаторской молодке лыжи навострил?
- Дак ещё ж и пьёт кажный вечер, - подхватил второй дед, Твердохлебов. - Опосля чего заговаривается дюже, наши сами вчерась слышали. Чего-то про кровь-бровь-любовь бредил…
- А что хорунжий Иловайский тебе за то по-родственному попрёк сказал, так его не пороть, а благодарить надо! - отметая все булькающие дядины возражения, заключил третий, Карачун. - Не по божьему закону живёшь, Василий! В храм сходи, сними тяжесть с сердца, на войну ить скоро… А ты на своих напраслиной грешишь!
- Отпусти хлопца, атаман, - вразнобой поддержали остальные казаки. - Послушай стариков, небось георгиевские кавалеры плохого не присоветуют. Не по-казачьи энто - за правду плетьми драть! Не любо-о!
Я, как вы понимаете, ни во что не вмешивался. Лежал себе скромненько тихой жертвой начальственного произвола и помалкивал в две дырочки. Дядя пыхтел, рычал, топал ногами, но даже рыжий ординарец демонстративно прикрыл меня спиной, сунув нагайку за голенище. Это была чистая победа! Страйк, как говорит Катенька…
- Простите, Христа ради, станичники, - кланяясь и скрипя зубами, выдохнул дядюшка. - Виноват, погорячился. А вам спасибо, отцы, за то, что вовремя уму-разуму наставили. Иди, Илюшенька, нет на тебе вины, свободен…
Казаки приветствовали это благородное решение одобрительными криками. Меня подняли, помогли одеться, хлопали по плечам, просили не держать обиду на атамана, он же извинился. Расходились без спешки. Я поклонился совету стариков, принял от Назаренко воспитательный подзатыльник (дескать, всё одно уважай старших) и, дождавшись, когда все уйдут, сам подошёл к дядюшке.
- Чего надо? Я ж сказал, свободен.
- Разговор есть. - Мне пришлось удержать его за рукав. - Боюсь, что Маргарита Афанасьевна в опасности. Тот, кто её навещает, румынский вампир. Мы с ним вчера в ночь серьёзно цапнулись…
Дядя пожевал нижнюю губу, подёргав себя за чуб, грозно посмотрел мне в глаза, словно бы решая, дать леща или пинком под зад спустить с крыльца меня, балабола, но передумал. Его взгляд смягчился, кивком головы мне было велено следовать за ним в горницу. Бдительный Прохор увязался было следом, но перед его носом захлопнулась дверь. Разговор будет сугубо конфиденциальный.
- Думаешь, не верна моя-то?
- Верна, - немедленно стукнулось мне в голову, и дальше я лепил правду-матку всё более и более уверенно. - Хмырь румынский здесь не меньше недели ошивается. Приходит тайно, ночами, сердечко девичье романтизмом лживым с европейским акцентом смущает. Была бы столичная девушка - давно бы его домогательствам уступила. А эта барышня сельская, провинциальная, всё, что надо, про жеребцов да кобыл знает, поэтому и себя в чистоте блюдёт.
- Она такая, солнышко моё золотое, - умилился дядя, так что пришлось слегка спустить его с небес.
- Но в реальности против такого вампира ни одной девушке больше трёх ночей не устоять. Если к вечеру не поймаем гада, быть вам до свадьбы сохатым!
- Это ты на что сейчас намекнул-то?
- Вы лосей видали? Так я в том смысле, что в ваши годы ветвистые рога на голове как-то не особо смотреться будут. На людях не покажешься. Разве в бою врагов Отечества бодать… А что? Поляки будут в шоке!
- Ты говори да не заговаривайся у меня! - грозно буркнул в усы всерьёз задумавшийся генерал. - Скажи лучше, как нам того вампира изловить?
- Легко! Надо… - Я на миг запнулся и прикусил язык. Поток вдохновенного озарения свыше иссяк столь же резко, как и появился. Нет, то, что вся нечисть боится серебряной пули и святой воды, я знал, но вот поможет ли нам это в данном случае? Не думаю, что граф Воронцов сильно обрадуется, если мы устроим ночную пальбу под окнами спальни его любимой доченьки…
- В Оборотный город иди, - выслушав мои сомнения, безапелляционно приказал наш Василий Дмитриевич. - Катерине своей ненаглядной в ножки поклонись, испроси совета. Подарочек от меня передай, не погнушайся, уважь девицу вниманием. Я вон прикажу, ей казаки целый мешок солёной тараньки приволокут!
- Вариант. Может сработать, - признал я, почёсывая в затылке. А может, и нет. Характер у возлюбленной моей неуравновешенный, как ветер с кирпичами! Где приласкает, где пришибёт, от малейших перепадов настроения зависит. Ну да что делать-то? Другого пути нет, будем выкручиваться.
- Прошу простить-с, но дело не терпит отлагательств! - раздалось за дверью, и добрый Фёдор Наумович, не чинясь, вломился в горницу. Судя по стонам и ругани в сенях, остановить полкового лекаря не смогли ни рыжий ординарец, ни даже мой Прохор.
- Что случилось-то, дорогой вы мой? - Дядя привстал с табурета, тепло пытаясь обнять доктора, но тот шарахнулся в сторону, тряся руками в перчатках, и до меня дошло…
- Фёдор Наумыч, и вы заболели?!
- Да-с, молодой человек! - гордо вскинулся он, выпячивая петушиную грудь. - Зараза распространяется быстрее чумы, ещё два дня-с, и мы потеряем половину полка!
- Полноте вам драматизировать…
- Именно так-с, драгоценный мой Василий Дмитревич, - твёрдо оборвал старшего по чину наш врач. - Два дня-с! Я объявляю общий карантин! Никакой войны, полк выступать не может, люди элементарно больны-с!
- Как не может? Что значит больны? Да как я за энту болезнь непонятную перед государем императором ответ держать буду, ежели на театр военных действий не заявлюсь?!
- А не колышет!
После такого интеллигентского хамства дядя вскипел окончательно. И пока эти двое лаялись друг на друга последними словами, мне не оставалось ничего, кроме как тихохонько удалиться. Вышел довольно удачно, врезав дверью по уху подслушивающему ординарцу. Мой денщик тоже топтался рядом, но увернуться успел.
- Ухо лучше сразу ампутировать, а на его место пришить собачье, - посоветовал я. - Оно и больше, и слышимость лучше, и уровню мозгов соответствует. Тока на спаниеля не соглашайся, будет потом смешно свисать из-под папахи…
Рыжий зарычал и потянулся за нагайкой. Прохор цыкнул на него зубом, кивком головы предлагая мне валить да заняться делом, а не пришибленных дразнить. Ох, чую, дружба с дядиным ординарцем у нас так никогда и не заладится…
- Ну так как, в Оборотный, что ль?
- Ага, согласно начальственному приказу.
- Эх, хлопчик, - старый казак хлопнул меня по плечу, - пусть не всякий приказ про нас, но энтот в самый раз. Пройдёшь могилою, обнимешь милую, под смех да шутки расцелуешь в губки, и я, не тушуясь, на вас полюбуюсь…
- Э-э, чего?! - разлакомившись нарисованной картинкой, не сразу въехал я. - Чем ты там любоваться собрался?
- Да вами же, голубками.
- Так я тебя с собой не беру! Тебе туда нельзя!
- А вот я тебя, твоё благородие, ещё и спрашивать буду… - сурово обрубил он. - Расслышал небось, о чём Наумыч да Дмитревич орали - положение у полка дюже критическое! На тебя, характерника, одна надёжа. А уж я-то тя как облупленного знаю, без моей опеки ты ровно дитя малое… Вдвоём идём! И не спорь!
Последнюю фразу он умудрился произнести уже просительным тоном. Я быстро взвесил все "за" и "против", посмотрел в его полные упрёка и грусти глаза и махнул рукой.
- Собери мешок солёной рыбы.
- Ужели потянуло бедную? Ну ты красава!
- Прохор, не доводи…
Мне надо было собраться с мыслями. В принципе ничего такого уж страшного в том, чтобы заявиться к Хозяйке без приглашения, не было. Поворчит для виду да в дом пустит. Это она с нечистью сурова до крайности, но у нас-то любовь…
Ведь почти-почти-почти, и в храм - "венчается раб божий Илия-а рабе божьей Катерине-э!". Правда, будет это, скорей всего, после моего возвращения из похода. А если я эту заразу чумчарскую не выведу, так и войны не будет, и казаков в нечисть обратим, и сам, того и гляди, жёлтые пятна на своих руках увижу. Оно кому в радость? Только нашим врагам! Коих, кстати, немало…
А если к этому вспомнить про таинственную штучку флешку и заговор бабки Фроси, то… Короче, как ни верти, а без Катиной волшебной книги-ноутбука не разберёшься.
На старое кладбище отправились примерно через час. По селу шли тихо, скромно, местные тоже к нам не приставали, видели, что по делу. Разве что одна беременная девка увязалась следом, с вожделением втягивая носом запах солёной рыбы. Пришлось развязать мешок и дать ей пару рыбёшек. Мы ж тоже не без сочувствия…
Вот только тот самый дед, что уже не раз доставал нас комментариями, снова высунул сизый от пьянства нос из-за хлипкого забора и загундел на всю улицу:
- Казаки оне! Девкам рыбу раздают, а того и не видят, что она и не девка уже! У ей пузо вона какое, а у меня, может, к пиву воблы нету… Казаки оне! Воблу давай! Я ж за ворота выйду, дак не помилую!
На этот раз уже Прохор удерживал меня за руку, потому как дел много, на дураков отвлекаться грех, а этого ветерана Господь и так уже наказал по полной, смысл ещё и нам добавлять… Но отчаянный старикан ещё долго грозил вслед, ругался матерно, плевался даже, но это зря, ибо против ветра. Мы же, скрепив сердца, уже и не оборачивались, а выйдя за околицу, и вообще про всё забыли, сражённые жутким зрелищем. Больничный навес нашего карантина больше не был одиноким, рядом плотно расположились ещё шесть таких же!
- Ох ты ж страсти господни! - невольно перекрестившись, выдохнул мой денщик. - Нешто так и прёт зараза? Эдак за три дня нам половину полка выкосит.
- Хуже, - поправил я, - через три дня здесь будет половина полка чумчар и люди начнут просто резать друг друга.
- Ну так делать что-то надо, характерник!
Я стиснул зубы и, обогнав его на три шага, потопал впереди. Постоянные неоправданные и без нужды возлагаемые на меня всеми подряд надежды, вкупе с грозными требованиями и попрёками, дико раздражали. Я, может, и не хотел быть характерником. Мне и без характерничества этого преотличнейше жилось. Вот пусть бы старая ведьма кому другому в глаз плюнула - да хоть Прохору, дяде моему или вон доктору Фёдору Наумовичу, посмотрел бы я, как бы они выкручивались! Моему внутреннему взору представился героический генерал посреди боя, на белом коне, лихорадочно чешущий пятку. А потом ещё не в рифму матерящийся Прохор, регулярно застревающий в трубе при попытке попасть в Оборотный город. И напоследок наш тощий лекарь, распугивающий толпы чумчар большущей клистирной трубкой! С другой стороны, идти сразу стало веселее…
Позитивное мышление и вправду работает, не обманула Катенькина книга-ноутбук!
- Чего лыбишься, словно дурной? - беззлобно хмыкнул старый казак. - Али в тайных мыслях сумел исчислить, как свою красавицу целовать, где нравится? В щёчку ли, в губки, грудей в промежутке… Вижу я, вижу - горят глаза бесстыжие!
- Прохор, - остановился я, - вот как раз об этом стоит поговорить, прежде чем ты подставишь меня перед любимой девушкой.
- Я? Тебя? Да я за тебя жизнь положу, твою милость распишу стихами рифмованными, строчками подкованными, под весёлое пение да за вас моление!
- Прохор…