- Эх, о прислуге-то ты и подзабыл, джигит удалой, - усмехнулся мой дядя, протягивая руку к заветному шкафчику с алкогольным стратегическим запасом. - И то сказать, как ты надеялся, что цельную двуколку с вороными конями дворня не заметит?
- Да я ж говорю, он всё правильно сделал: и в воздух пострелял, и хохотал эдак демонически, дочку мою в ковёр укутывая! Делал всё, чтоб заметили и не волновались, верно?
- Истинный крест! - подтвердил я, вновь линяя за дверь.
Чёрт, чёрт, чёрт! Что ж это такое происходит?! Получается так, будто бы кто-то, примерив на себя мой образ и переодевшись согласно чину, нагло выкрал доверчивую невесту моего дяди, увезя оную в неизвестном направлении. А уже наутро её батюшка - губернатор заявился в расположение нашего полка за разъяснениями. Ещё и семейную икону прихватил, как пить дать для благословления молодых. Стало быть, и мой влиятельный родственник, и граф Воронцов пребывают сейчас в самом тёплом расположении духа и терпеливо ждут, пока я поставлю пред их очи "беглянку". А ведь я и понятия не имею, где её иска-а-ать!!!
- Дядя, - мне каким-то чудом удалось заставить себя ещё раз сунуться в клетку с тиграми, - вы бы здесь как-то всё приготовили к приезду Маргариты Афанасьевны, а?
- И то верно, - рассудительно согласился он. - Изба не метёна, полы не мыты, сапоги достойно начистить не успел, да и выпили мы…
- По чуть-чуть, - успокоил будущего зятя будущий тесть. - И ведь не баловства ради, а за здоровье молодых, за династию Романовых, за Отечество, за память павших, за войну одна тысяча восемьсот двенадцатого да за… За что ещё-то? Уж и не припомню, право…
- Слышь, Илюша, ты это, будь человеком, не вези её прямо сейчас. Давай-ка к обеду.
- Лучше к ужину! Василь Дмитревич, друг сердешный, вы говорили, у вас ещё коньяк остался?
- А как же, Афанасий Петрович, дорогой вы мой, мартель трофейный, восемнадцать ящиков из Парижа вывез. Вот предпоследнюю бутылочку на днях откупорил, так не поверите - аромат по всей хате! Где ж она у нас тут…
- Разрешите исполнять? - как можно громче вскрикнул я, исчезая, словно утренний туман над рекой.
Как раз успел добежать до нашей конюшни на другой конец села, когда под невинные небеса взлетел яростный вопль, полный тоски и обиды:
- Илова-а-ай-ски-ий!!!
- Чёй-то быстро он по тебе соскучился, - невозмутимо откликнулся сидящий на брёвнышке Прохор. - Ты ж вроде только от генерала и прибыл?
- Ага, и чем быстрее убуду, тем лучше. Родственные чувства, они порой так связывают, продыху нет! Я коня заберу?
- Да ради бога, что он, мой, что ли… Сухарей в дорогу возьмёшь?
- Возьму. - Я лихорадочно бросал в вещевой мешок всё, что может пригодиться: запасные портянки, нитки, молоток, две подковы, тряпицу с солью, полотенце, деревянную ложку, два гвоздя…
- Куда лыжи-то навострил, к туркам али к немцам подашься?
- Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, а там степь покажет.
- Ну, удачи тебе, твоё благородие. - Прохор кинул мне полбуханки чёрного хлеба. - Лобызаться не будем, не бабы сентиментальные. Как к кому прибьёшься, весточку дай - жив, мол, здоров. А я покуда тут думу думать буду…
- Какую ещё думу? - на ходу обернулся я, подхватывая седло араба.
Старый казак помолчал, выдерживая драматическую паузу, потом вздохнул, подержался за сердце и наконец ответил:
- Хочу узнать, откуда хмырю тому в дамском платье о супружнице моей покойной ведомо было. Столько лет прошло, а я на волны донские по сей день без слёз глядеть не могу. Всё ищу глазами, не мелькнёт ли где засмолённая бочка…
- Прохор, прости, она умерла, - горячо стукнуло мне в висок. - А вот…
- Что?
- Дитя…
- Чего - дитя?! - вскинулся он.
- Дитя выжило.
- Ты… ты думай, чего говоришь, характерник… Такими словами не бросаются, это ж… Бога не гневи, в святом солжёшь, во грехе не прощён будешь. Ох, хлопчик… ты… это…
Он ещё долго не мог совладать с речью, а я тупо замер с седлом в руках, чётко понимая, что, во-первых, сказал правду, и, во-вторых, никуда я отсюда не уеду. Ни в Турцию, ни в Германию, ни в венгерский город Будапешт. Всё здесь началось, стало быть, здесь и закончится. Если кто губернаторскую дочку и впрямь из дома родительского украл, моей личиной прикрываючись, так, кроме меня, его никто и не сыщет! Если ребёнок Прохора каким-то невероятным чудом остался жив, то и его, кроме меня, никто опять-таки не найдёт! Да и куда я пойду с родной земли? Кто меня, казака, с тихого Дона попрёт?! Нечисть, учёные, мировой прогресс? Всё, кончились танцы, накрылась гармоника в кастрюлю со щами, кто-то очень крупно нарвался, и ему (ей, им, всем!) уже не позавидуешь…
- Прохор, я найду твоё дитя. Обещаю. Вот сейчас только разберусь с похитителем Маргариты Афанасьевны, и…
- Губернаторскую дочку украли?!
- Да.
- Брешешь!
- Собака брешет.
- Когда?
- Этой ночью.
- И кто ж на такое злодейство покусился?
- Говорят, я…
- Ты?! - окончательно запутался мой денщик, снимая папаху и вытирая взмокший лоб платочком. - Да не, как ты её мог покрасть, ты ж энтой ночью на свиданку к своей крале бегал!
- Вот именно.
- Ну так, может, у тебя свидетели есть?
- Есть, - подумав, подтвердил я. - Целых два упыря-патриота, Моня и Шлёма. Засвидетельствуют, что пожелаешь! Но на Библии клясться не станут, пальцы обжечь побоятся…
Прохор открыл было рот для ответных аргументов, подумал и захлопнул его обратно. Крыть нечем, упырей в суд свидетелями не вызовешь, да и будет ли этот суд? Самосуд будет, дядя меня просто прибьёт, тихо, без позора, по-родственному…
- Куда ни кинь, всё клин. Уж лучше б ты и впрямь за границу утёк, хлопчик…
- Визы нет, и паспорт в дядиной канцелярии, - соврал я, опуская седло на землю и присаживаясь сверху. - Давай попробую рассказать тебе всё по порядку. Только ты не перебивай, все вопросы и комментарии - в конце, договорились?
- Отчего ж нет, ясен свет?! Разве я с тобой в ссоре, что не выслушаю в горе? А захочешь всплакнуть, так ложись мне на грудь, без стыда да кокетства, вспоминая детство, и…
- …и хватит! Не надо порывистого фанатизма, я и так всё расскажу, только по порядку. Ну, короче, в полночь сидим мы с Катенькой на кладбище…
Я выложил ему всё. Абсолютно всё, ничего не тая и не скрывая, ни главного, ни второстепенного, ни деталей. Мне надоело молчать, врать, недоговаривать и притворствовать. Надо было выговориться, выплеснуть из себя все сумасшедшие мысли, чёрные печали, горечь вечных расставаний с любимой, немыслимые приказы дяди, постоянную беготню за ускользающим счастьем и нескончаемый бой со всеми силами тьмы, которым кто-то по запарке дал выходной, выпустив из пекла! Прохору пришлось дважды обмахивать меня полотенцем, сбивая лишний пар. Отдать должное моему денщику - он и слушать умеет, и сочувствовать, и плохого в случае нужды не посоветует.
- Да-а, обложился ты, паря, загадками со всех сторон, как енот охотничьими псами, а псы блохами!
- Утешил…
- Однако ж один совет дам: к Хозяйке под землю иди! Куды тебе ещё деваться? А там, у ненаглядной своей за пазухой, как-нибудь уж грозу переждёшь…
Хм, пожалуй, я перехвалил его мудрые советы, в последнее время они что-то становятся однообразными. Тем более что идти мне теперь было не к кому - сдала меня любимая, со всеми потрохами сдала…
- Не примет Катя.
- А ты в ножки поклонись.
- Да забодался я ей, чуть что, в ножки кланяться! - сорвался я.
- Ну так меня веди, я не погнушаюсь да поклонюсь! - ещё громче рявкнул он, одним ударом по маковке нахлобучив мне папаху до носа. - Давай я её упрошу нечисть на уши поставить, губернаторскую дочку отыскать, к Василию Дмитревичу её подвезти, а уж ты с рук на руки примешь да героем перед всем полком выставишься, так, что ли?!
- Иди.
- Чё? - не понял Прохор.
- Иди, говорю, - послушно повторил я. - Дорогу ты знаешь. Кто там тебя ждёт, тоже помнишь. Есть желание бесславно сгинуть - флаг тебе в руки!
- Своих продаёшь, твоё благородие?!
- Ага, только и успеваю тридцать сребреников голыми мужиками-оборотнями получать!
Мы снова набычились друг на дружку, но от голословных обвинений и закатывания рукавов как-то удержались. Казаки вообще крайне редко дерутся меж собою всерьёз. Шутейно, забавы на станичном празднике или ученичества ради - сколько душе угодно! А вот всерьёз своему же товарищу нос разбить - это грех: братскую кровь по-любому лить нельзя, грех это, большой грех, потом не отмолишь…
Через пару минут мы так же молча встали, наскоро оседлали лошадей и, стремя к стремени, выехали со двора. Проезжая мимо церкви, остановились, сняли папахи и, склонив головы, чинно перекрестились на золочёные купола. Обратно поворотить коней сразу не удалось. Прохора поманил к себе вышедший из храма батюшка. Я было дёрнулся за ним, но вовремя встретился взглядами с двумя бабульками божьими одуванчиками.
Мне были слишком знакомы обе, и вновь нарываться на общение не хотелось ни капельки. Пришибут, не задумавшись, и отвечать не будут, у них небось справки из дурдома есть. Не знаю, выдают ли такие документы сельским жителям, но у этих милых старушек на лице всё было написано - "гаси казачка половником, зуб даю, в него бес вселился!". Поэтому я резво развернул араба от греха подальше, но в этот момент был атакован стайкой разновозрастных калачинских девчушек от семи до восемнадцати.
- Ты, чё ли, Иловайский-то будешь?
- Ну, чё ли я. - С людьми всегда лучше разговаривать на их языке, хоть и не всегда это удаётся. - А чё-то?
- Да так, ничё… На тя посмотреть хотели, - продолжала одна, видать самая храбрая, прочие хихикали и толкались локтями. - Мамка говорила, ты угадывать горазд?
- И чё?
- Да ничё, ничё, чё ты сразу-то… От Манька-рыжая знать хочет: её ли Пашка с мельницы любит аль Таньку-рябую?
Долгую минуту Танька орала, что она не рябая, а девушки доказывали, что рябая, не как курица, но тоже изрядно. Я молчал, потому как первая прыгнувшая в голову картинка чётко подсказывала, что вышеозначенного Пашку ни одна из предложенных кандидатур не интересует, ему и самому с собой на мельнице, прости господи, вполне комфортно.
- Ни та, ни другая, - дипломатично выкрутился я.
- Чё, правда, чё ли? - ахнули все, и дальше самые интимные вопросы посыпались как горох.
- А я в зеркале дуру нечёсаную видела, это к чему?
- А меня мамка вожжами била, а мне это нравится, а чё, плохо, да, а мне хорошо…
- А у меня веснушки, чё делать, может, керосином их?
- А у меня рука чешется, и спина, и нога, и шея, и… Не, в баню я не хочу, там небось мыться надо?!
- А меня Мишка целовал, и теперь тошнит по утрам, а его нет, так чё сделать, чё бы и его тошнило?
Мой араб бешено вытаращил глаза и вжался крупом в церковную ограду. Я с трудом удерживал себя от искушения заткнуть ему уши. Слава богу, что, собственно, никакого ответа с моей стороны девушкам и не требовалось, им просто надо было высказаться. Когда Прохор вернулся и мы вырвались из тесного круга милых болтушек, вслед ещё долго доносилось:
- А казачок-то ничё… Я б с ним, если чё… А чё, нельзя, чё ли? Ой-ой-ой, а вам-то чё…
- Девчата… - на ходу, не оборачиваясь, буркнул мой денщик, вкладывая в одно это слово буквально все оттенки восхищения, понимания, умиления и прощения за всё сразу.
- Блондинки, - подтвердил я. - Ну, в массе своей…
Прохор, видимо, не понял. На селе почти все женщины русоволосые, при чём тут цвет волос? Вообще-то все шутки насчёт блондинок я от Катеньки слышал, она очень гордится тем, что брюнетка. Ладно, согласен, что непонятная шутка получилась, но не разжёвывать же ему…
До старого кладбища доехали быстро. Так же быстро и помирились, поскольку…
- Могила не открывается.
- Как так? Ты ничего не напутал, хлопчик? Может, не там ищешь?
- Там. Вот могила, ты и сам её не раз видел. Вот здесь, слева у изголовья, под песком рычаг должен быть, а его нет!
- Пусти-ка, твоё благородие…
Прохор оттолкнул меня, бросился на колени, раскидывая рыхлую землю руками, но увы… Привычный железный рычаг был попросту спилен у самого основания.
- А без него никак? Может, топором али ломом крышку поддеть, дай…
- Нe-а, разве что порохом взорвать, - отрицательно качая головой, нахмурился я. - Только тогда и сам проход завалить можно. Не пойдёт.
- И что делать будем?
- Поедем в другое место. Как я помню, в Оборотный город ведёт много дорог…
До могилы почтальона мы почти доскакали, когда я запоздало вспомнил о том, что люк над трубой давно заварен решёткой изнутри. Пришлось разворачивать лошадей и наперегонки скакать к дубу, у которого на нас с Моней и Шлёмой напали чумчары. Помню, что надо было биться лбом об сучок, не самый приятный способ, но переход мгновенный.
- Да что ж за хрень-набекрень?!
На месте нужного сучка золотился свежий спил. На всякий случай я, конечно, пару раз приложился к нему головой, но без толку. И этот вход в Оборотный город был кем-то надёжно закрыт.
- Погоди, Прохор, не будем впадать в панику. Вроде бы… ага, есть ещё один проход, через болото! Мы там как-то с отцом Григорием топли: бросаешься в лужицу и - ап! - ты уже у чёрного храма, заходи молиться, плюнь на икону Вельзевула, у них так принято. Попробуем?
- Ну. Коли других путей нет, так что ж…
Какое-то время мы добирались до болота. Дальше начались те же проблемы… Ну, в том плане, что нужную лужу я так и не нашёл. Изгваздался в грязи по пояс, перемерил штук шесть-семь болотных луж, в одной едва не утонул, благо Прохор рядом, вытянул за руку. Вот, собственно, и всё приключение. Оборотный город категорически отказывался распахивать нам гостеприимные объятия…
- Сидим мы оравой, заброшены славой. Ты да я, да кручина моя, да два коня посредь бела дня, под солнышком ясным, пред болотом опасным. Нашли бед на пятую точку с губернаторской дочкой, чтоб ей не чихалось, а нам что осталось?!
Вопрос, завуалированный в стихосплетённую болтовню, риторическим не был, то есть требовал ответа. Я же чувствовал себя полным идиотом, к тому же явно обманутым. Кто-то неизвестный по непонятным причинам закрыл для меня все ходы вниз, под землю. Ну пусть не все, а которые я знаю, нам-то от этого не легче. Я кое-как отчистил вонючую болотную грязь с сапог, свистнув араба. Он издалека принюхался ко мне, скорчил такую морду, словно задыхается, и подходить отказался. Пришлось мне до него топать, рявкнуть в ухо как следует, взгромоздиться в седло и, привстав на стременах, из-под руки вглядеться в линию горизонта. Увы, сгорбленной фигурки бабы Фроси или сутулых силуэтов моих упырей нигде видно не было. Покалывание в пятке почувствовал слишком поздно. Собственно, в тот момент, когда толстая петля волосяного аркана захлестнула мои плечи, словно морковку выдернув из седла и всем телом окунув меня в то же зловонное болото. Сквозь мутно плеснувшие перед глазами воды я лишь едва успел разглядеть довольное лицо своего денщика. Похоже, теперь он был уверен, что я правильно нашёл вход…
- Иловайский, генацвале, кунак мой дарагой, очнись, пожалуйста, а то зарэжу, - жалобно умолял меня знакомый голос, долетающий откуда-то издалека.
Глаз открывать не хотелось, но, зная отца Григория, сомнений в том, что он возьмётся за кинжал, тоже не было. Лучше быть ему нужным как друг, чем как ужин. Я прокашлялся, приподнялся на одной руке и кое-как сел.
- Гамарджоба, дарагой! Вах, как я рад тебя видеть, кто бы знал, ни за что нэ паверил бы. Ты мине очень нужен, да. Тут такое дело, обижают твоего кунака! Страшно обижают! Мстить надо. А я одын нэ могу, давай вместе всэх зарэжем!
- Отец Григорий, - оборвал я его, тыча пальцем вверх, - у меня вообще-то там денщик брошенный. Волноваться будет.
- Прохор, да?! Нэ, нэ будет, я ему глаза отвёл, он тебя за гаризонтом ищет. А мы в город пайдём, очень тебя прошу, э…
- Да что случилось-то? - продолжал допытываться я, хотя он уже вовсю тащил меня за рукав по узким ступенькам винтовой лестницы вниз.
- Из-за Ефросиньи всё, да… Я им кровавую месть объявляю! Павлушечка - бозишвили! Сукин сын! Вдовец - маймуно виришвили! Обезьяний сын! Слушай, как жить с такими нэчестными людьми, а?!
В общем, он ещё много чего говорил, нёс всякую эмоциональную пургу, всех обвинял, всё проклинал, но в конце концов мне удалось выдавить из него главное: коварная бабка Фрося объявила, что готова сожительствовать незаконным браком со всеми тремя претендентами - отцом Григорием, Павлушечкой и Вдовцом. Традиции Оборотного города это только одобряли. Но вот порядок сожительства определялся вольным жребием, а вся троица женихов в этом плане ни одному жеребьёвщику справедливо не доверяла. Павлушечка мог подкупить кого угодно свежим мясом, Вдовец - упоить вусмерть (в буквальном смысле), отец Григорий мог безвозвратно отлучить от церкви, проклясть во время проповеди, а то и того хуже - перекрестить. Доверить бросить жребий самой бабке Фросе тем более никто не согласился бы: она женщина и лицо заинтересованное. Ситуация складывалась патовая…
- Слушай, так срочно нужен жеребьёвщик, панимаешь, да? Чэстный такой, да! Панимаешь меня? Ты же чэстный, э? И мой кунак. Почти брат. Старший. Я тебе шашку дал поносить. Это я так, напоминаю на всякий случай, вдруг забыл…
- Да понял я всё. Ты мне лучше скажи: почему все пути в Оборотный перекрыли?
- Ва-а-ах! Так ведь праздник большой! Чито, чито-маргарито, э!
Отец Григорий вёл меня по массивным каменным ступеням вниз. Дорога была долгой, я потребовал деталей и подробностей, но поскольку грузинский батюшка был болтлив, как курица на сносях, то его рассказ будет проще передать в сильно сокращённом варианте.
Раз в году под землёй, в Оборотном, торжественно празднуется "день города". Устраивается грандиозное народное гулянье, пиво-водка-самогон льются рекой вдоль улиц, на один день одобряются и разрешаются все походы "налево-направо". И вообще, поощряются все возможные грехи и единственным законом праздника объявляется полное беззаконие! Скучать никому не приходится, любое уклонение от празднования считается преступлением и карается без жалости на главной площади под вопли воодушевлённого праведным гневом народонаселения. И это тоже является частью общих развлечений, потому что казнят повешением на подтяжках, а сие смешно…
Но самое главное, что на это время гостей в Оборотный город не пускают. Все, кто хотел попасть на праздник, резервировали себе места заранее, подбирали отели и гостиницы, брали комнаты внаём и честно гудели с коренными жителями. Бывало, что одного дня оказывалось недостаточно, тогда, по отдельному распоряжению Хозяйки, гуляли ещё пару суток. Это нормально. У нас, казаков, такое тоже иногда бывает: загуляет станица - и на неделю дым коромыслом! Враги в такие дни и близко к нашим рубежам сунуться боятся - там же одни бабы трезвые, а значит, злые-е-е…
Мы наконец-то вышли в широкий коридор, откуда было уже рукой подать до старой доброй арки. Сейчас высунется типовой бес-охранник, росточком не выше колена и самомнением с корабельную сосну, достанет какую-нибудь допотопную пукалку и будет в нас стрелять.
- С-с-стой! Стр…лять буду!
Ну вот, что я вам говорил.