После полудня муки усилились. Непривычная к жесткому седлу попка Марго начала ерзать. Голые ноги под тонкой черной тканью, трущиеся о его бедро, сводили Моргана с ума. Влечение к девушке стало причинять серьезные неудобства. Тело, которым, как ему всегда казалось, он прекрасно владеет, подло предало его – в самый неподходящий момент, в самом неподходящем месте, с самой неподходящей партнершей. Любопытно, как бы оно было – верхом на лошади?
"Терпи! Сам виноват. Ты же не вылезаешь из нее".
А как тут вылезешь? Сначала спасал ей жизнь. Потом надо было дважды пройти врата и не засветиться. Потом отслеживать ее самочувствие, ее эмоции, ее образы… ее всю.
"А сейчас-то чего ради ты в ней гостишь?"
Совесть молчала. Манна девушки сияла как яркий костерок в ночном промозглом осеннем лесу. Пламя ровное, спокойное, ласковое… пока ветер не налетит. Уйти обратно в холодный мрак?
"Я отогреваюсь. Нет, идиот. Ты пытаешься надышаться перед смертью".
– Ой, цветок шиповника! – воскликнула Марго – так внезапно, что Морган чуть не слетел с лошади. – Разве шиповник цветет осенью? Я соскучилась по цветам!
Морган не решился загасить такой энтузиазм. Он натянул поводья, спрыгнул на землю и ссадил девушку – она тут же вприпрыжку побежала к алеющим ягодами кустам на краю оврага. Устала от седла или оценивает возможность бегства? Морган двинулся следом. Цветет ли шиповник осенью… Он давно перестал обращать внимание на подобные пустяки.
– Ой! – Сморщив носик, Марго сунула палец в рот. Допрыгалась. Шиповник ее цапнул.
Морган молча сорвал цветок, протянул девушке. И слизнул кровь с пораненных пальцев. Незабудковые глаза медленно моргнули и уставились на него в изумлении, граничащем с ужасом, будто видели кровь впервые в жизни.
– Извини. Я не хотела его срывать. Спасибо.
Морган коротко отмахнулся и, буркнув "пустяки", повел девушку обратно к лошади. В волосах цветок не держался, и глупышка, растерянно покрутив в руках добытое кровью сокровище, прицепила его к шнурочку между грудями. Морган обреченно закатил глаза. Узнай она, в какое нелепое положение она его загнала, небось хохотала бы на весь лес. Нет. С воплем удирала бы без оглядки.
Марго поерзала в седле, устраиваясь поудобнее. Морган подложил ей под попу свернутый плащ, и ехать стало мягче. Она никак не могла вспомнить, что за примета – пораниться о шиповник. Вокруг сгущались сумерки – этот странный парень увозил ее все глубже и глубже в лес. Чудесный запах горной весны выветрился, и теперь от Моргана зверски несло. Марго не была уверена, но, когда у них в подвале сдыхала крыса, воняло примерно так же. Очевидно, Моргана запах тоже смущал, потому что сначала он поменялся с ней местами, а потом вообще слез с коня и остаток дня отмахал пешком, ведя его под уздцы.
Они остановились на ночлег, когда на востоке проснулись первые звезды. Морган выбрал место на берегу неширокой речки, в уютной низине, у самой воды. От охотничьей тропы, которая вела их всю вторую половину дня, лагерь отделяли густые заросли ольхи и обширная поляна. Вот он рай – спешиться после целого дня в седле! Пока Марго, от усталости переминаясь с ноги на ногу, любовалась танцем отражений склонившихся к воде веток рябины, Морган развел костер. Помощь в собирании хвороста он категорически отверг, сказав, что это не ее забота, и велел отдыхать.
Марго чувствовала неловкость. Кто из них устал больше? И еще еда. Должна ли еда быть ее заботой, Марго гадала весь вечер. По идее должна. Но дорогой купить поесть было негде. Несколько раз вдали, на холмах, и в просветах между деревьями появлялись крыши домов. Появлялись и исчезали. Складывалось впечатление, будто Морган намеренно объезжает жилье. Днем они лузгали семечки, которые он вытряхнул из своих карманов. Потом семечки закончились. Что он думает об ужине и завтраке – неизвестно. Выяснять этот вопрос сегодня – поздно и неудобно. Тени пышных ярко-оранжевых гроздей и кружевных листьев на речной глади манили к себе. Прохладная вода освежит и, быть может, утихомирит сумятицу в голове. Марго дождалась, когда вернется Морган.
– Нет ли у тебя полотенца? – спросила она, немного смущаясь.
Морган скривил губы в виноватой улыбке и отрицательно покачал головой. Полотенце вместе с заляпанной грязью и кровью одеждой валяется в седельной сумке. На него смотреть-то страшно, не то что давать девушке.
"Ты должен был это предусмотреть".
– А расчески?
Он в бессилии развел руками. Марго развернулась и пошла вдоль берега. Провожая взглядом струящиеся по спине волны светлых волос на фоне черного платья, Морган с горечью думал о том, как давно отвык заботиться о женщине рядом с собой.
На тлеющую над верхушками деревьев полоску зари по-южному скоротечно наползла тьма; зарю притворило, будто светящееся окно закрыли ставнями. Темнота принесла прохладу. Из кустов выкружила летучая мышь и спикировала чуть поодаль от костра. Морган успел приманить к берегу и выловить двух щук, заготовить дров на ночь, а девушка все не возвращалась. Сколько можно мыться? Он воткнул топор в бревно и бесшумно пробрался сквозь заросли до места, откуда доносился плеск.
Марго стояла к нему бочком, вода серебрилась возле ее бедер. Она собиралась выходить и обмывалась, скользя ладошками по плечам, животу и прелестным округлостям, которые при движениях колыхались в своем собственном ритме, отличном от остального тела. Морган спрятался за ствол дерева, чтобы его светлая рубашка не привлекла внимания. Луна обливала светом ее тело; тени, отбрасываемые ветвями деревьев, сплетались на нем в причудливый узор. Захватывающее зрелище. Марго вполне могла бы сойти за русалку, которые, если верить дикарским легендам, по ночам резвятся в воде и поют сладкими голосами, соблазняя неосторожных купальщиков.
Войти в воду… и в нее… А когда все закончится, окунуть ее с головой и держать, пока не захлебнется. А после убить себя. Морган похолодел от этой дикой мысли. Руки непроизвольно вцепились в ветку.
"И чем ты отличаешься от Иштвана? Сестренка права: у тебя просто-напросто давно не было женщины".
Да уж… Имандра каталась бы от хохота, узнав, что он из кустов подглядывает за голой девчонкой и пускает слюни и бесится оттого, что она ему не достанется. Она ему не достанется. А ей сейчас – ох как достанется!
Морган заставил себя вернуться в лагерь. Пламя почти погасло, и он принялся спешно возрождать его сучьями и сосновыми шишками. Марго появилась минут через десять. Она еле волокла ноги, но посвежевшая мордашка светилась от удовольствия. Морган поднялся ей навстречу.
– У тебя вообще мозги в башке есть? Октябрь на носу. Сейчас же садись, грейся! – Он бросил ей плащ и вернулся к своему занятию – обмазыванию рыбины глиной.
Изящно подобрав юбки, девушка опустилась на бревнышко, которое он для нее приготовил, и надула губки.
– Ой, форелька! Как ты поймал ее без сачка?
Морган слегка ошалел от резко сменившей обиду радости – чистой и прозрачной, как горный родник. Форелька так форелька. Он скромно выслушал восхищения своими рыбачьими талантами, мысленно записал очко на свой счет: щука сыграла в пользу его легенды. А после продолжил выволочку, припугнув Марго последствиями переохлаждения – воспалением легких и придатков: в первом случае она рискует умереть мучительной смертью, а во втором – потерять дар деторождения.
– Я не боюсь холода, – со спокойным достоинством возразила девушка. – В источниках возле нашего монастыря очень холодная вода. Она не прогревается даже летом, в жару. Я купаюсь там с детства. А на мертвом материке я обливалась холодной водой, стоя на снегу. Иштван говорил, переохлаждения не наступит, если соблюдать принцип равновесия противоположностей – после холода принять такое же количество тепла.
Брови Моргана приподнялись. Ну, малявка отжигает. Не поспоришь. Особенно учитывая, что то же самое утверждает и Хара; все целители в той или иной степени помешаны на принципе равновесия.
– Почему ты сбежала? Неизвестно с кем. Неизвестно куда. С тобой плохо обращались? – Быть может, зайдя с другого боку, удастся больше узнать об Иштване. И о ней…
Марго потупила взгляд и начала кусать губы. Морган уловил в ее душе всполохи глубокой раны – словно дикий зверь ударил когтями, вырвав куски мяса и оставив на нежной коже ужасные кровавые борозды, – эта боль обожгла и его.
– Я… совершила тяжкий грех, – полушепотом выдохнула девушка после долгого молчания.
– Да ну? – Морган разгреб палкой угли и принялся укладывать рыбу на заранее приготовленный и разогревшийся уже песок. Хорошо, что полумрак скрадывает выражение лица. Девушка наверняка обиделась бы, заметив искорки смеха в его глазах. Самый тяжкий грех, который приходит на ум, глядя на нее, – это убийство комара. – И какой же?
– А что, не ясно?
– Нет.
Снова болезненное боязливое молчание. Следовало бы оставить ее в покое, сменить тему. Морган поступил наоборот:
– Если тебя что-то мучает, об этом нужно рассказать. Частенько проблема оказывается высосанной из пальца.
Напряжение резко натянулось струной. Девушка сидела не шевелясь. Ее дыхание замерло. А внутри, Морган чувствовал, ее трясет как в приступе лихорадки. Если сейчас не выговорится или не разрыдается, ее разорвет на куски. "ДА!"
– Огонь все сожжет, – пробормотал он.
Прерывистый вздох.
– Тот похмельный урод в таверне обозвал… попытался обозвать меня падшей… он почувствовал…
"Твой внутренний огонь, который ослепил и взбесил его".
– Так называют женщин те, кто их боится. А еще те, кого они не замечают. Ты сама только что назвала этого парня уродом. У других девушек его физиономия вызывает те же чувства. Вот он и ходит обиженный. Самый примитивный способ ощутить собственную значимость – это унизить ближнего. Иные и вовсе не начнут нормально общаться, пока не выльют на тебя ушат грязи. – "Или пока ты не выльешь ушат грязи на себя".
– Да, но Иштван тоже… Ведь он не женился на мне.
– Твое счастье. – Морган стряхнул с рук остатки глины. Котелка в седельной сумке не оказалось – непонятно, куда подевался, – и Морган поставил кружку с водой прямо на угли.
– Мне кажется… Я уверена… – Девушка сжалась в комочек, прикрыла плащом оголившийся полукруг нежной белой кожи. – У него была другая. Сначала, когда он только привез меня к себе, его отлучки были короткими – к ночи он возвращался. Он постоянно сетовал на то, что дела не позволяют нам проводить вместе столько времени, сколько бы хотелось. Потом стал пропадать по два-три дня. Однажды пообещал вернуться на третий день, а вернулся через две недели. Я так боялась, что с ним случилось что-то плохое… Ни одной ночи не спала. Выходила в темень и вслушивалась в вой бурана – вдруг раздастся скрип снега под ногами. Однажды, чтобы отвлечься от ужасных мыслей, я расчистила дорожку от дома до врат. А когда он вернулся… Он изругал меня и сказал, чтобы я никогда больше этого не делала. Последний год мы так и прожили. Две недели его нет, потом возвращается на пару дней и снова исчезает.
– Как он объяснял свои отлучки?
– Дела. А что там за дела… – Марго беспомощно пожала плечами. – Он никогда не отчитывался, где бывает. Он просто-напросто встретил другую женщину и ждал удобного случая, чтобы от меня избавиться. И этот случай подвернулся. Когда мы с ним… – Она замолкла и уставилась на свои пальцы, которые скатывали в трубочку краешек плаща. Моргана окатило хлынувшее от нее чувство вины и стыда. – Он понял, что я – подпорченный товар и не достойна его. Он не стал бы убивать меня из-за какой-то дурацкой побрякушки, ожерелье просто послужило поводом.
Игры девичьего воображения. Морган прекрасно знал их по сестрам. Подонок отлучался прокручивать какие-то мерзкие делишки. Избавиться от девчонки он мог в любой момент, без всяких поводов. Проклятье! Она все еще по нему вздыхает. Появись он, скажи, что произошла нелепая ошибка, – и бросится ему на шею. Нужно ей объяснить. Простыми, понятыми словами, которые не вызовут недоумения и подозрений.
– Малыш, – позвал он мягко, – послушай меня внимательно.
Девушка застенчиво выпрямилась. В колеблющемся свете костра ее личико выглядело совсем печальным, а глаза поблескивали и часто-часто моргали.
– Твое ожерелье – не дурацкая побрякушка. Мне знакомы эти обереги. Они смертельно опасны. Прости, что напугал тебя, заставив его снять. Жемчужная нить, а вовсе не нараки, со временем бы высосала твою жизненную силу, чтобы потом отдать ее Иштвану. Нараки – это мотыльки. Безобидные ночные мотыльки, и они на Ледяшке не водятся. Иштван придумал птицепауков, чтобы заставить тебя носить ожерелье. Он тебе лгал.
Марго уткнулась взглядом в огонь и впала в молчаливое оцепенение. Морган не мог понять, верит она ему или нет. Если ее не дернуть, так и будет молчать, глотать слезы.
– Будь добра, объясни, что значит "подпорченный товар".
Она с удивлением вскинула голову:
– Ты не знаешь? Незамужняя девушка, растлившая девственность. Я ему и словом не заикнулась, но ведь этого не скроешь. У нас в деревне знаешь, как говорят: хорошим парням б/у не нужны, из шалавы не выйдет хорошей жены. Блуд – это пропасть, балансировать на ее краю очень трудно, и, если оступишься, возврата уже нет. Спасти может только покаяние. Но я не могу исповедать этот грех перед священником – я сгорю от стыда. Если бы существовали священники-женщины… Тем более отцу. Мой отец… приемный отец… он священник. Я всегда исповедовалась только ему. Не представляю, что будет, если он узнает. Проще сразу постричься в монахини. Или не возвращаться домой.
В голове замигал маячок. "Ты вышел на тонкий лед, приятель". Обычаи дикарей. Область туманная и малоизведанная. Попы призывают свою паству, под страхом вечных посмертных мук, докладывать в церкви обо всех неблаговидных мыслях и поступках. Мудрая придумка. Есть вещи, которые друзьям и родным не расскажешь, а чужому – запросто, особенно если он от имени Богов обещает тебе прощение. Взамен попы получают контроль и власть, ограниченную лишь их собственным воображением. Все это якобы является заботой о моральном облике. "Боги, она сейчас сожмется в такой комок, что исчезнет совсем. Сделай же что-нибудь!" Морган прочистил горло.
– Зачем тебе священник? Он такой же, как и мы с тобой, человек, представитель правящей элиты. Ты можешь исповедоваться кому угодно, кто готов принять твою боль, – дереву, воде, костру. Бог услышит тебя, ведь Он присутствует во всем. Костер подходит лучше всего. Огонь – это зримое проявление любви Бога, он сжигает все грехи. – Марго нахмурилась, ее глаза превратились в недоверчивые щелочки. Морган отчетливо услышал треск под собственными неуклюжими шагами. – Почему, ты думаешь, в храмах горит столько свечей? – горячо продолжил он, изо всех сил пытаясь придать своему лицу умное выражение. – Именно поэтому. Погоди-ка… – Морган пошарил у себя за спиной, выбирая не слишком большое полено. – Вот. – Он протянул полено девушке. – Это твой грех. Сейчас мы его сожжем. Клади в огонь. – Марго смотрела на него так, будто он предлагает ей стать в костер самой. Но полено взяла. – Клади, не бойся! Ты смотришь, как его гложут языки пламени, и исповедуешься. Сгорает полено – сгорает твой грех. Бог вокруг тебя. – Морган обвел рукой пространство вокруг. – Он тебя слышит. А это, – он указал на костер, – Его любовь. – Девушка медлила, настороженно переводя взгляд с него на полено. – Этот обряд мне посоветовал знакомый батюшка… друг семьи, когда я спросил его, как быть, если душа просит исповеди, а поблизости нет священника.
– Хм… – Кусая губы, она сжала чурбачок в руках.
– Если стесняешься, я могу уйти. – Морган заерзал, делая вид, что собирается вставать.
– М-м… – Девушка умоляюще взглянула на него и поникла. – Как хочешь.
Морган улыбнулся про себя. Она положила полено в огонь, поерзала, крепко сцепила пальцы на коленях.