Чужая корона - Сергей Булыга 11 стр.


Мы ехали всю ночь. Следов пана Юзафа мы, сами понимаете, ночью не видели, но это нас ничуть не волновало. Пуща у нас, слава Создателю, такая густая, что если кто даже и захочет, то с дороги ему здесь все равно никуда не свернуть. Ума не приложу, как это мои коллеги, скажем, в Чужинье, ищут по ночам своих злодеев! Другое дело здесь, у нас. Когда начало светать, мы снова увидели перед собой следы коня пана Юзафа, идущие поверх - и навстречу - месива следов разбойничьей шайки. Так, ясно, думал я, пан Юзаф спешит поскорее вернуться к Яроме, там, наверное, остался кто-нибудь из его сообщников.

Но у Яромы мы никого, кроме самого Яромы, не застали. А сам Ярома встретил меня довольно-таки грубо: и вышел он ко мне не сразу, и не спешил хвататься за стремя, чтобы придержать его, пока я буду сходить с седла. Мне это очень не понравилось. Я на это сразу грозно сказал ему:

- Смотри у меня, хлоп! Вот вобью тебя в землю по уши, будешь тогда меня издалека слышать!

На что Ярома только равнодушно пожал плечами. Ага, подумал я, вот оно что! Да тут, похоже, совсем недавно произошло нечто весьма замечательное! И потому, крепко схватив Ярому за ухо, я, будто бы в досаде на него за его хамство, отволок его в сторону, подальше от гайдуков, и там, отпустивши его, тихо сказал:

- Ну, что тут натворил пан Юзаф? Выкладывай!

- Какой еще пан Юзаф? - наигранно удивился Ярома.

- А тот самый, - сказал я, - за которым гонится сам Цмок, вот что! От самого Сымонья, понял?! А Сымонье он уже сожрал, все без остатка!

Видели бы вы, как при этих словах перекосилась его хлопская рожа! И вообще, он сразу стал шелковым! И сразу выложил мне все, что знал: и про пана князя Мартына, и про пана Юзафа Задробу - и как он уезжал, и, главное, как он потом возвращался. Не утаил он от меня и того, как он вместе с паном Юзафом ездил смотреть Цмокову берлогу и что они там при этом увидели.

Последнее обстоятельство меня особенно заинтересовало.

- Вот что, Ярома, - сказал я ему. - Я очень устал. Так что я сейчас поем, а ты накроешь мне стол как самому господарю, вот до чего я проголодался, потом я сосну часок-другой, а потом ты меня разбудишь, и мы пойдем до пана Цмока. Понял?

Вид у меня был достаточно грозный, Ярома даже пикнуть не посмел. И сделал все именно так, как я ему велел. Иными словами, я сперва поел, потом соснул, а потом мы с Яромой сели на коней и поехали на старые вырубки. А гайдукам, чтоб не болтались без дела, я приказал спрятаться в засаде и караулить, не появится ли здесь тот, за кем мы гнались всю прошедшую ночь. Хотя я ничуть не сомневался, что на самом деле пан Юзаф сейчас во весь опор подъезжает к своим нищим Купинкам, откуда его прекрасная Анелька его ох не скоро отпустит! И это хорошо - и им, и следствию. Потому что…

Но я отвлекаюсь. Итак, гайдуки остались на месте, а мы с Яромой поехали к Цмоку. Не стану от вас, Панове, скрывать, я тогда очень сильно волновался. Но еще больше меня прямо-таки распирало от радости. Ну еще бы! Наконец-то я доберусь до места гибели пана Михала! А это моя давняя мечта. Когда это с ним еще только случилось, я хотел немедленно побывать на месте преступления и все как следует расследовать. Но княжьи гайдуки (между прочим, были тогда среди них и Гришка с Сенькой) перехватили меня на полдороге. А заправлял ими тогда эта ядовитая жаба Якуб-каштелян. Потеряв всякий страх и совесть, эти негодяи продержали меня на одном месте до того самого времени, когда к нам прибыл сам старый князь. Всего, что он тогда там на меня кричал, я сейчас повторять не стану, бумага не выдержит. Скажу только вкратце, что он настоятельно посоветовал мне не соваться (он именно так и сказал: "не соваться") в его семейные дела, если мне дорога моя голова. Моя голова была мне тогда не очень дорога, то же самое я могу сказать о ней и сейчас. А отступился я тогда только потому, что подумал: если наш повет лишится последнего честного и строгого защитника правопорядка, то старый Сымон здесь тогда всех и вообще в бараний рог скрутит.

То были вовсе не пустые опасения. Покойный князь Сымон ни во что не ставил наш добрый Статут, нисколько этого не стеснялся, а даже, наоборот, выхвалялся этим где только мог. Кроме того, он постоянно вмешивался в мои служебные дела, отпускал на волю виноватых и заковывал в цепи невинных, а потом уезжал к себе на остров, а мне каково было оставаться? Вот мне и приходилось - и по сей день еще приходится - выезжать в город не иначе как на пару с двухсаженным кнутом. Так что, может быть, и грех такое говорить, но я все же скажу: великое благо для нашего повета, что наш славный пан Сымон столь поспешно отошел в мир иной. Конечно, чисто по-человечески мне его искренне жаль. Но если рассуждать державно, то чем меньше вот таких вот своевольных магнатов останется в нашей родной пуще, тем больше у нас станет порядка.

Примерно то же самое мне хочется сказать и о той славной хоругве панов, безвременно потонувших на озере. Ибо, скажите мне на милость, кто пошел за паном князем Мартыном на пана князя Федора? А кто прибился к пану князю Федору, который самым беззаконным образом захватил чужой маенток? Одни только разбойники, и только! А тихие и законобоязненные паны все остались по домам, все они и по сей день живы и здоровы.

Так что если рассуждать по уму, а не по сердцу, то получается, что Цмок не столько лютовал, сколько - один за другим - совершал акты высокого правосудия, карая зарвавшихся, потерявших всякий стыд злодеев. А посему, если хорошенько подумать, мы с Цмоком в некоторой степени коллеги. Только, в отличие от меня, он не связан по рукам и ногам всяческими мелочными, надуманными обязательствами, а может не только выносить приговоры, но и приводить их в исполнение - жрать негодяев, жрать, жрать, жрать!

- Что-что? - спросил Ярома. - Вы голодны, пан судья?

Из этого я тут же сделал вывод, что, крепко задумавшись, слово "жрать" я произнес вслух. Ну да с кем не бывает!

- Знать! - строго сказал я. - Знать, а не жрать, вот чего всегда желает настоящий судья.

Ярома смутился. А я тем временем осмотрелся по сторонам и увидел, что, пока я размышлял, мы уже почти что приехали. Оставалась какая-нибудь последняя сотня шагов, и мы будем на старых вырубках. Я поинтересовался, не забыл ли Ярома веревку. Ярома успокоил меня, сказав, что веревку он не забыл и она столь длинна и крепка, что в случае надобности достанет до самого пекла. На что я ему ответил, что это очень хорошо, потому что теперь от меня никто даже в пекле не скроется.

Однако дальнейшие события показали, что я несколько переоценил свои возможности.

Но не будем забегать вперед. Итак, мы выехали на старые вырубки. Вдалеке я сразу увидел эту знаменитую покосившуюся ольху, а рядом с ней огромное черное пятно свежевзрытой земли. Наши кони стали взбрыкивать, да и нам самим, скажу по совести, было тогда весьма не по себе. Но мы продолжали ехать дальше.

Шагов за сто до того приметного места я уже четко различил, что никакой ямы там нет и в помине. Да, там и действительно среди ослепительно белой равнины чернел огромный, саженей в двадцать, круг сильно взрыхленной земли. Наши кони встали. Гнать их дальше вперед не было никакой возможности.

- Ну что, Ярома, - сказал я. - Закопал Цмок свою яму? - с этими словами я сошел на снег и шутливо продолжил: - Значит, зря мы веревку брали, нужно было брать лопату.

- Так, может, я, пан судья, съезжу за ней, возьму? - с надеждой спросил Ярома.

- Нет, хам, не виляй! - строго оборвал его я. - Давай слезай.

Ярома тоже спешился, навесил на согнутую в локте руку связку веревки (она была действительно очень крепкая и длинная), а я обнажил саблю, и мы, уже пешком, оставив коней позади, двинулись дальше.

Когда мы подошли уже почти к самой земле, я увидел, что там в одном месте, примерно в самой середине, есть довольно-таки широкая нора, в сажень, никак не меньше.

Но это еще что!

- Пан, посмотри! - тихо сказал Ярома.

Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел следы. Много следов! Часть из них была на земле, а некоторые выходили и на снег. По своему виду они напоминали гусиные, с такими же перепонками, только были они пятипалые и размером примерно с локоть в длину. Четыре пальца вперед, один назад. Когти длиною в пядь, и очень острые. Существо, оставившее эти следы, было здесь совсем недавно - следы были совершенно четкие. Какая мощь, подумал я. А Ярома сказал:

- Ну что, пан, дальше пойдем?

Я ничего ему на это не ответил, а просто поправил шапку и пошел прямо к норе. Ярома глухо охнул от страха, но все-таки последовал за мной. Сказать по совести, мне тогда было очень страшно. Но я прекрасно понимал, что спасаться бегством уже бесполезно. Чудовище где-то совсем рядом. Если оно захочет нас сожрать, то оно так и сделает. Так что если побежишь, так только себя опозоришь, потом будет противно помирать. А если зверь считает, что нам можно сохранить жизнь (как в свое время Цимоху, грабарю или совсем недавно пану Задробе), то почему бы не подойти к нему поближе? И вот, рассуждая подобным образом, я все подходил и подходил ближе к норе, ближе, ближе.

А когда я совсем уже к ней подошел, то вдруг подумал: а ведь и покойный пан Михал, он тоже поначалу долго гонялся за Цмоком, а потом вон как оно все обернулось. Ну да чего уже теперь!

А тут еще Ярома говорит:

- Как тебя, пан, лучше обвязывать? - и уже начинает раскручивать свою поганую веревку.

Ну что ты скажешь, а?! Я и сказал:

- Вот так вот, здесь вяжи, под мышками. А узел на спине. Как три раза дерну, так сразу тащи меня обратно. Понял?

Он сказал, что понял. Я поднял руки, он обвязал меня так, как я ему велел, я проверил узел на крепость, потом прижал обнаженную саблю к груди и полез в эту гадкую, черную, вонючую нору.

Вонючую, вот это точно! Ярома понемногу стравливал веревку, и я опускался все ниже и ниже. Темно там было так, что даже не нужно глаза выкалывать, и так ведь ничего не было видно. Только было слышно, как где-то далеко внизу кто-то сипло, натужно дышал, и, наверное, от этого дыхания в норе и стояла такая невыносимая вонь, что у меня просто голова шла кругом.

А Ярома все стравливал и стравливал веревку, а я никак не мог изловчиться и трижды дернуть за нее, и потому я опускался все ниже и ниже, бился боками о стены норы, старался не выронить саблю, слушал поганое дыхание, нюхал невыносимый смрад и думал, что это будет продолжаться очень долго, потому что, говорят, если кого-нибудь отправляют в пекло, так он тогда летит, точнее, проваливается туда целых три дня и три ночи подряд, а я же не лечу, не проваливаюсь, а это Ярома веревку стравливает, не может того быть, чтоб у него была такая длинная веревка, чтоб ее до самого пекла хватило, хотя, с другой стороны, он же, этот Ярома, ведьмак, у меня на него уже три доноса лежит, и в каждом говорится, что он лютый ведьмак, он с Цмоком снюхался, но как это можно было снюхаться, когда это такая невыносимая вонища?! А еще…

А еще я больше ничего уже не помню. Задохнулся я там, отравился. И помер бы я там, сдох, как запечный таракан, когда бы не Ярома. Когда я очнулся, то увидел, что лежу я на снегу, на спине, рядом со своим конем, в правой руке сжимаю свою саблю, а надо мной сидит Ярома и хлещет меня по щекам. Я разозлился, говорю:

- Ты чего это себе, хлоп, позволяешь?!

А он говорит:

- Жив, ваша милость! Это хорошо!

А я молчу. Ох, голова у меня тогда болела! Как будто кто на ней пудовым молотом железные орехи колол! Полежал я еще, полежал, потом говорю:

- Как ты меня достал?

- На веревке, - отвечает, - как еще. Веревка, смотрю, кончилась, а вы, ваша милость, там молчите. Я подождал, подождал, а после думаю: наверное, сожрал безмозглый Цмок нашего пана судью, надо хоть его косточки обратно достать, пане судьихе вернуть, чтоб похоронила она их по-людски. Начал доставать, достаю - а вы целы-невредимы. Вот радость-то!

Чего тут было возразить? Конечно, это радость. Я еще немного полежал, потом Ярома помог мне подняться, вложил я саблю в ножны, потом, опять же с Яроминой помощью, взобрался я в седло, и мы поехали обратно. Когда мы уже подъезжали к самой его хате, он спросил:

- А кого вы там, пан судья, видели?

Я подумал, усмехнулся и сказал:

- Кого, кого! Цмока, конечно!

- И что он вам сказал?

- Что надо, то и сказал. Теперь это тайна следствия. После приходи на суд, тогда узнаешь. Если сам под судом не окажешься! А пока что опять накорми меня как следует и дай два-три часика соснуть.

Он так и сделал.

И вот я хорошенько поел, потом как следует выспался. Просыпаюсь, а уже темнеет. Мои гайдуки и те двое, Сенька с Гришкой, сидят на лавке возле печи, греются. Я им говорю:

- Вы что, собаки, прохлаждаетесь? А кто на карауле, а? А ну бегом на двор! И позовите ко мне Ярому.

Я, сами понимаете, лежал не у Яромы в хате, а во флигеле. У Яромы печь топят по-черному, а я боюсь угореть.

Вот они все семеро ушли, пришел Ярома. Уже стало совсем темно, он зажег плошку на столе, кувшин вина поставил, потом дал хлеба, сала, лука. И сам стоит передо мной, как лист перед травой. Я сел, шубу на плечи накинул. Стал перекусывать да запивать. И молчу.

А он стоит! Долго я молча перекусывал, долго он передо мной стоял, томился. Подследственный, он же как баба! С ним никогда спешить нельзя. И, опять же, для следствия самое лучшее время - это темная ночь. Мне что! Я выспавшись. А он небось нет. Ну да и ладно. Я все перекусил и всем запил, достал белый кружевной платочек, губы, руки утер, говорю:

- Нет, мало. Принеси-ка мне еще. Такого же.

Он пошел, принес, расставил, сала потоньше нарезал. Я опять взялся перекусывать. Но это уже больше для виду. Потом вдруг говорю:

- А пан Ковдрыш с ними был?

- Был, - отвечает Ярома.

- А вот теперь, - говорю, - его больше нет.

- Как так?

- Очень просто, - отвечаю.

И дальше кратенько, в общих чертах, довожу до его сведения, что там на Сымонье было. Потом вдруг спрашиваю:

- А ты, я помню, тогда рядом с паном Ковдрышем стоял?

- Это когда была та самая охота?

- Да. Когда Цмок вот так вот вдруг как выскочит прямо из дрыгвы и сперва пана Миколу Бугайчика сожрал, потом его коня, а потом всех его собак. Я, - говорю, - еще тогда хотел розыск по этому делу произвести, но покойный князь Сымон мне этого не дозволил. Так вот я потому только сейчас тебя спрашиваю: ты близко тогда был?

Ярома говорит:

- Я рядом с паном Ковдрышем стоял. И этот Цмок, он как Бугайчика сожрал, так сразу кинулся на Ковдрыша.

- Значит, ты близко был?

- Близко, пан, близко! Цмок тогда был от меня, как вы сейчас. Так бы рогатиной и ткнул, и дотянулся бы!

- Ат! - говорю. - Так чего же не ткнул?

- А не знаю. Вдруг закружилась голова, я и упал. И после ничего не помню. Ну точно как и вы сегодня, пан судья.

- Так, ладно! - говорю. - А сколько было у него, у того Цмока, голов? Говорили, что три. Это верно?

Ярома помолчал и говорит:

- Не знаю. Может, и три. А может, это со страху привиделось. Да и разве это, пан судья, так важно?

- Очень важно, - говорю. - Ну, пока ладно про это. Теперь вот что: значит, как Цимох того, без головы остался, старый покойный князь тебя сюда назначил. А Цмок чего?

- А ничего. Цмок молчал. Я же, как только сюда приехал, первым делом трех хромых коней ему на вырубки отвел.

- А почему именно трех?

- Ну а вдруг у него три головы.

- А сколько их на самом деле оказалось?

- Так откуда мне знать!

- Как откуда! - кричу я и встаю. - Так как же ты их, хлоп, за все это время не сосчитал, если похваляешься, что знаешь, где его берлога, если ты поважаных панов приглашаешь ему жердью в ребра тыкать, а голов до сих пор не сосчитал?!

- Не сосчитал, винюсь.

А я:

- Поздно виниться, хлоп! Да знаешь ли ты, что у меня на тебя уже три доноса под сукном лежит?! А у тебя не три головы, а всего лишь одна! Так мне ее теперь трижды рубить, что ли?!

Вот что я тогда прокричал. Вот как я был тогда зол! А он вдруг усмехнулся, говорит:

- И у тебя, пан судья, тоже всего одна голова. И, все говорят, она у тебя умная-преумная. Так как же ты не можешь тогда понять, что был бы я ведьмак, так отпустил бы сегодня веревку - и полетел бы ты прямиком к Цмоку в пасть! А может, и в три пасти сразу.

Вот что он мне тогда сказал, собака. Грозил! Я усмехнулся, сел и говорю:

- Если бы он хотел меня сожрать, так бы и так сожрал, без твоей помощи. А мог бы и сюда придти, и здесь бы нас сожрать. Вместе с флигелем и твоей хатой, с баней, пуней, клуней - со всем. Как в Сымонье. А вот не жрет! Значит, так надо. И Цимоха не сожрал, тоже так было надо. И Цимошиху живой отпустил. Она к нам в Зыбчицы пришла, я ее тайком от старого злодея допрашивал. Она сказала, что сама никогда Цмока не видела, а сам Цимох ей никогда ничего об этом не рассказывал. А ты, Ярома, его видел. Ну так возьми и расскажи.

Ярома помолчал, весь аж вспотел, а после говорит:

- Боюсь я, пан судья.

- Чего?

- Да боюсь его имя трепать. Мало ли что потом случится.

- А жердью тыкать не боялся?

- Так то когда он спал. И это только один раз. И то, это ж, знаете, пан судья, не вам объяснять, это ж такая охота! Я его все лето и всю осень выслеживал, а после ждал, когда он покрепче заснет, потом еще ждал-ждал, после пришел, жердь выстругал… Ох и страшно мне было тогда! Ох, думаю, если я его вот сейчас ткну, а он возьми да и подохни, и тогда вся наша земля, весь наш Край - ш-шах! - и провалится! И опять ничего здесь не будет, одно только море.

Тут мне стало смешно, я ему говорю:

- Так зачем же ты тогда, баранья голова, пана Юзафа к нему водил? А если бы пан Юзаф на него накинулся да порубил бы на мясо?

Ярома ничего на это не сказал, только рукой махнул. Потом помолчал, помолчал и говорит:

- А вы, пан судья, когда к нему в нору полезли, убить его хотели, да?

Ну что тут скажешь, а?! И я сказал так:

- Нет, - говорю, - не убивать я его лез. А допросить. Потому что первым делом я должен знать, кто передо мной - человек, который может прикинуться зверем, или зверь, который иногда человеком прикидывается. Если это человек, тогда что получается? А то, что всякая охота на него - это покушение на убийство. И тогда дальше: пан Микола Бугайчик на убийство покусился, а Цмок, обороняясь, сам его убил. Значит, в этом деле Цмок не виноват, а виноват сам Бугайчик. Значит, это дело закрываем, здесь виноватых нет. Берем дальше: пан Михал. Ну, тут пан Михал первым в него стрельнул, тут совсем все сразу ясно. А потом и вообще, Цмок его не жрал, не убивал, а это просто пан Михал по своей неосторожности утопился в дрыгве. Значит, и здесь за Цмоком тоже нет состава преступления. Понятно?

Ярома кивает - понятно. Потом:

- А грабари? А старый князь?

- А Цмок там был?

Хлоп и молчит. Вот то-то же!

Да он только опять:

- А сколько у него голов, это зачем?

Ну, думаю, я тебе и так уже слишком много чего рассказал! И потому я ему так тогда ответил:

- А головы, это вот для чего: если голова одна, то и личность одна, а если три головы, значит, три личности, значит, это уже сговор, разбойничья шайка, тут будет уже совсем другое, более суровое наказание. Ну так какой он из себя? Не томи ты меня, не зли! Отвечай!

А он молчит. Долго молчал. А потом говорит:

Назад Дальше