А тогда я вообще о том не думал. Порубил на чурбаки заклятую березу, потом сложили мы эти чурбаки, сожгли, пепел развеяли. Потом накрыли общий стол, посели, я опять им про Цмока рассказывал, потом стал говорить о том, как мы сперва пойдем на Зыбчицы, после на Глебск, потом как мы после, уже без панов, будем жить. Потом они стали просить, чтобы я опять лопату показал, как она рубит. Я показал. Тут они осмелели, стали просить самим попробовать. Первым взял ее Трахим, потом Юзик, потом Ахрем, потом все остальные. Все, кроме деда Бурака, этот не взял, рубили. Все, что было можно и не можно, порубили в мелкий щеп, славно потешились. И тешились бы еще дальше, но тут опять наши бабы пришли, мы разошлись по своим хатам.
И тут как загремело в небе, засверкало! После как хлынуло! Во где была гроза - прямо потоп! И так всю ночь. Утром встаю - а у нас в хате воды по колено. Глянул во двор - и во дворе полно воды, и везде, по всей нашей Зятице. И еще, слышу, шум какой-то, гомон, это как будто возле Максимовой хаты. Я тогда встаю, подхожу ближе к окну, выглядываю…
О! И верно: наши возле Максима сошлись, и там еще Сивый Петрок из Бугров, этот стоит возле своей лодки. Ага, он, значит, думаю, к нам приплыл, значит, спешил…
А в лодке у него сидит стрелец! Этот стрелец без шапки, руки у него за спиной связаны, борода наполовину выдрана, глаз подбит и, вообще, сразу видно, что Петрок его добро помял. Га, вот дела! Я наскоро оделся, лопату на плечо - и прямо к ним.
Там меня уже все ждут. Я сразу на стрельца:
- А это кто такой? Где ты его взял, Петрок?
- Так это Стремкин стрелец, - отвечает Петрок. - Я его сегодня утром с куста снял. Га, думаю, это Демьяну сгодится. Вот и привез до тебя. Сгодится, а?
- Ат! - говорю. - А где тот куст?
- А тут недалеко, - отвечает Петрок. - Я же еще вчера к тебе собрался. У нас там вон чего было: эти гады приходили, все начисто спалили и ушли. Тогда наши говорят: "Нет больше сил терпеть! Петрок, ты у нас самый быстрый, греби до Демьяна, зови на подмогу". Я и погреб. А тут ночью буря, тут потоп. Я переждал. Утром дальше гребу, вдруг вижу: этот на кусте сидит. Вот, думаю, добро, теперь не с пустыми руками приеду - возьму его. Взял. И он тебе, Демьян, ох как сгодится! Ты, твои говорили, вчера Цмока откопал. А этот говорит, что он этой ночью сам Цмока видел. Ты его поспрашивай, Демьян!
Э, думаю, вот оно как! Все одно к одному! И к стрельцу:
- Давай выкладывай, собака!
Он и выложил. Вот что у них, по его словам, было. Сперва, как они только выгребли из Зыбчиц, так первых три дня они просто палили и грабили, а поймать никого не могли, потому как пока они куда заявятся, так все наши оттуда уже разбегутся и зароются в дрыгву. А Стремке что такое грабить?! Я, он кричал, судья, мне надо или резать или вешать! Вот он тогда и надумал дальше ходить не днем, когда светло, а ночью, чтобы их никто не видел. Ладно! Вот вчера вечером они и вышли, все, сколько их было челнов, плывут себе скрытно, без команд. Долго плывут, нет ничего, все кругом тихо. После начался дождь, после он все сильней и сильней. А после разошлась такая буря, что хоть сразу ложись и топись! Но их ротмистр пан Драпчик саблей машет и орет, что если кто бросит весло, тому он голову отрубит. Вот они и гребут, и гребут, и гребут, ночь кругом, буря, молнии, гроза. Вдруг х-ха! - вот такая вот здоровенная лапа из воды высовывается, а ее было добро видно, такие тогда были молнии, - и вот эта лапа давай их за весла хватать! А потом давай трясти их челн! Ой, они тогда переполохались, с лавок повскакивали и давай веслами от той лапы отбиваться! Тогда следом за лапами вылезает из воды его, Цмокова, вот такая голова - и она давай грызть, жрать, трепать эти весла! А они по ней веслами, веслами! Драпчик командует: "Бей по глазам! По глазам!" Бьют по глазам. А голова дико орет! А после х-ха! - хватает их челн в лапы, поднимает, а после бэмц его об воду! Бэмц! Еще раз бэмц! Челн в щепки! А они, эти гады стрельцы, как горох - ему в пасть! Он их жрать! А этот, наш стрелец, уже не знает почему, между тех зубов как червяк проскочил - и на дно. Ф-фу, думает, хоть так!.. А Цмок его за шкирку - и со дна! За сапог - и ка-ак размахнется, и ка-ак кида- нет! После темно как в погребе и тихо как опять же в погребе. После очнулся - а он на кусте, уже светло, и уже наш Петрок берет его за бороду и тащит к себе в лодку. И это все, что он, этот стрелец, про вчерашнюю ночь знает - знает только про себя. А что было с остальными стрельцами, что с паном ротмистром и что с паном судьей, это ему уже не ведомо. Может, они и живы. Может, все живы. Так что, может, они еще все сюда, к нам в нашу Малую Зятицу, придут и кишки из нас выпустят!
А я ему на это:
- Цыть! Ты уже все сказал!
После к нашим оборачиваюсь, лопату с одного плеча на другое перекладываю и говорю:
- Вот, братки, нам уже и дело есть. Ну что, покажем пану Цмоку, как мы за него крепко держимся? Поищем гада Стремку, а?
- Поищем, - наши говорят, - чего не поискать!
- А ты, Петрок?
- И я, - он отвечает и смеется. - Только сперва вот что. У тебя эта лопата, говорят, такая ловкая! Ты ее всем давал испытывать. А дай и мне!
- На, - говорю.
Он ее взял. А после взял стрельца…
А что?! А вот такая у нас жизнь! Испытал Петрок лопату, после посели мы на лодки, взяли с собой у кого что нашлось - косы, вилы - и поплыли искать пана Стремку-судью.
Воды было много, плыви куда хочешь. Но мы сперва поплыли туда, где Петрок нашел того стрельца. Приплыли, поискали, больше никого там не нашли, поплыли дальше. Стрелец же рассказывал, что там, где Цмок на них накинулся, было просторное место. Значит, мы решили, это было на старых вырубках. Поплыли к вырубкам.
Приплыли. И там полно воды, прямо как море. Плывем по тому морю, на всякий случай держимся поближе к краю, там где еще кусты растут. А так пусто кругом. Плывем, плывем. Как вдруг…
О! Видим - нам лодка навстречу! В ней двое гребут, а третий просто так сидит. И этот третий…
Я его сразу узнал - анжинер! В нашей овчинной шапке, в нашем кожухе - день тогда был холодный - и опять в черных окулярах! Я вскочил, руку поднял, наши все сразу остановились. Ждут, не гребут. А эти будто нас не видят, плывут нам навстречу. Вот до них уже шагов пятьдесят, может, даже меньше… Потом там так: анжинер встал, поправил окуляры, своим что-то сказал, они тогда тоже остановились, отложили весла, взяли по багру и стали ими шарить по дну. Я не утерпел, кричу:
- Пан анжинер! Пан анжинер!
Эти перестали шарить, смотрят на меня. И анжинер на меня обернулся. Узнал, рукой махнул, отвечает:
- А, это ты, братец Демьян!
- Я и есть, - кричу ему в ответ. - Подобру ли плывешь?
- Можно сказать, что так, - он отзывается. - У меня все абгемахт. А как твои дела?
- По-всякому.
- Надо лучше работать, Демьян. Не лениться, - после он к своим повернулся, командует: - Шнель! Шнель!
Эти опять стали шарить баграми. А я опять кричу:
- Пан анжинер! А чего вы там ищете?
Он отвечает:
- Пана Стремку, вашего судью. Он же как еще ночью нырнул, так теперь до сих пор никак не выныривает. - И опять своим: - Шнель! Шнель!
Эти опять шарят, шарят…
О! И нашли! Подцепили, подтянули к борту и вытащили…
Утопшего стрельца! Ну, не всего вытащили, а только так, чтоб голова была видна и плечи. Утопший, он и есть утопший, а этот еще рыжий и мордатый… Но ан- жинер к нему склоняется, одной рукой берет его за волосы, а второй хлясь его по щекам, хлясь, хлясь, хлясь!.. И этот утопший зафыркал, зарыкал, захаркал, стал головой мотать, глазами хлопать! Ну, оживает человек!..
А анжинер:
- Пф! Пф! - кричит. - Болваны! Это не судья! - и ш-шах того стрельца обратно в воду! Стрелец и утонул, почти без пузырей.
А анжинер в лодке встал, руки об кожух вытер, командует:
- Меняем курс! Лево греби, право табань!
Эти опять берут весла, гребут. Теперь они уже от нас гребут. А быстро как! Я наполохался, кричу:
- Пан анжинер! Пан анжинер! У меня до тебя разговор! Подожди!
Он обернулся ко мне, ничего не сказал, только зубы оскалил. Ат, думаю, так и уйдет, ничего не сказавши!..
А вот не угадал. Он вдруг возьми да ответь:
- Я сегодня очень занят, Демьян, я спешу. Ты лучше после приходи ко мне в контору, там поговорим. А контора у меня в Кавалочках. Я буду ждать тебя, Демьян. Не придешь, я обижусь. Га, га! - а после плясь ладошкой по воде, плясь, плясь!..
И исчез. Ни его, ни лодки - ничего уже не видно. А следов, тех и подавно, потому что какие следы на воде!
Вот он уплыл, а мы сидим по лодкам, думаем. Долго мы тогда думали! А после вот что надумали: ни пана Стремку, ни его стрельцов искать уже не нужно, потому что если даже сам пан анжинер их не нашел, тогда нам подавно не найти. И это добро! Это первое. А второе вот что: он звал меня в Кавалочки, значит, туда нам и идти, но не сегодня, и это тоже добро, что не сегодня. А что! Ты сегодня туда только сунься, ага! Кавалочки - это, конечно, не Зыбчицы, но и туда этой зимой панов тоже набилось как грязи, и все с аркебузами. Так что туда идти можно только всем скопом, тут надо поднять деревень ну хотя бы с десяток. Но как ты их поднимешь, а? Вот язва Цмокова! Но, думаю, пока что ладно! Махнул я им рукой и велел возвращаться в Зятицу. Едем мы туда, я не гребу, я сижу, думаю, как быть, как поднимать народ, сдюжу я это или нет.
А сдюжил же! А если правду, так оно само собой сдюжилось!..
Нет, не само, а это анжинер мне тогда все. сдюжил. Тогда же было как?! Тогда, в тот самый день, его еще в семи других разных местах люди видели, и везде он искал пана Стремку, шарил багром по дну и все такое прочее, и еще при этом добавлял, что я, братка Демьян, пана Цмока откопал, Цмок вышел жрать панов и стрельцов, их подпанков, многих уже пожрал, а я, Демьян, пока что сижу у себя в Малой Зятице и силы собираю, чтобы потом идти на Кавалочки.
Вот тут ко мне народ и повалил! Идут из ближних деревень, из дальних, идут кто с косами, вилами, а кто даже с аркебузами, саблями, и все они говорят вроде того, что вот проснулся Цмок - и мы сразу к тебе, братка Демьян, теперь веди нас дальше, на Кавалочки. Га, это было добро! Валит ко мне народ и валит, в иной день до десятка приходило, и все это крепкие, жвавые хлопцы. Были и хлопы постарше, семейные, но таких, брехать не буду, было мало.
А из поважаных, заможных братков ни один не пришел! Хлопцы мне про них так говорили, что они, эти заможные, тоже все за меня и за Цмока, они тоже, когда будет надо, поднимутся, а пока что, говорят, им надо еще собраться, приготовиться. Ат, будто я такой дурень, будто я ничего не понимаю. Я все понимаю! У нас народ какой? Каждый сам за себя, каждый только своим умом живет, только свое хозяйство держит. А тут вдруг я! А кто я им такой? И что им те Кавалочки? Что там будет, еще неизвестно, а голова у каждого только одна, второй уже не вырастет. Вот потому и собирается ко мне только всякая голота и босота, которым нечего терять, которых дома ничего не держит, а в головах нет ничего, только одно: "Давай панов месить!" Идут они ко мне, я их встречаю, принимаю, про анжинера, про Цмока рассказываю, потом даю лопату посмотреть, кровь с лопаты стираю, кричу: все, кончилась их власть, и больше никакой власти не будет, только Цмокова, а самому мне ничего не надо, мне только бы дойти до Глебска и там последнего пана в дрыгву замесить!
Вот так было тогда, хлопцам такое было до сподобы. А еще им до сподобы было то, что их, таких зуховатых и хватских, собрали целый выгон (а мы селили их на выгоне, в землянках), и была им там вольная воля. Что они хотели, то и творили: хотели - гуляли, хотели - ходили стенка на стенку, потом опять садились и гуляли себе дальше. Но вот сошлось их уже столько, что наш войт Максим не выдержал и говорит:
- Демьян, чего ты ждешь? Гляди, вода уже сошла, гати открылись. Веди их от греха подальше!
- А ты?
- Что я? - он говорит. - А кто тогда на Зятице останется? А если гайдуки вдруг нагрянут?!
Ат! Я же говорил, какой у нас народ! Вот и наш Максим такой же, его ничем с места не стронешь. Но, с другой стороны, он же верно говорит: вон уже сколько их при мне, их уже больше сотни, может, их даже две! А тут еще прибежал из Кавалочков один верный человек и сказал, что там уже все готово, там нас уже ждут. Ну, мы и пошли.
Да, вот что еще. Когда мы выходили, дед Бурак отозвал меня в сторону и говорит:
- Демьяшка, а твоя лопата всегда вся в крови. И сколько ты ее ни утирай, а она опять кровавая. Так это?
- Так.
- А ты хоть знаешь, чья это кровь?
- Ну, чья?
Он сказал. Я ничего ему на это не ответил, только рукой махнул. После лопату на плечо - и пошел дальше. Хлопцы пошли за мной. Вдруг вижу - мой малой за нами увязался. Я на него:
- А ты, дурень, куда?!
А он:
- Тата, и я с тобой, в Кавалочки.
- Нет, - говорю, - так нельзя. А кто тогда на хозяйстве останется? А если завтра гайдуки нагрянут? Иди, иди домой, а не то уши оборву! - и только хвать его за голову…
Он вырвался и отбежал в кусты. А я за ним с лопатой! Вот тогда он уже крепко наполохался и побежал уже домой. А мне стало легко, я пошел дальше.
Дорога у нас была ладная, добрая, и встречали нас везде, куда мы заходили, тоже добро. Мы их тоже никого не трогали - мы же не паны, не гайдуки поганые, а такие же простые люди, как и они сами. Мы пришли - и мы ушли, чего нам шкодить? И потом, мы же не просто так ушли, а мы идем бить панов, всех под корень, чтобы они уже больше никогда сюда не возвращались, чтобы наши люди и дальше жили так же, как они сейчас живут, - в своей хате и своим умом. Вот и встречали нас везде, как родных, и так же провожали. Так бы всю жизнь ходил!
Но вот дошли мы до Кавалочков…
Ай, нет! Вот что еще: в тех восьми деревнях, через которые мы тогда проходили, пристали к нам всего только пятеро зеленых хлопцев, а больше никто не пристал. Им, значит, бить панов уже не надо - они набились!
Зато в Кавалочках нас очень крепко ждали. Ну еще бы! По всей округе давно уже вольная воля, а что у них?! У них десять панов, с ними подпанки, гайдуки - это которые туда из ближних деревень сбежались, - и еще их свой собственный войт, гадский Данила Хмыз, собака дикая, упырь из упырей, и такой же подвойт Миколашка Губа, и возный, и гуменный, и лавник, и три тиуна, и всякая прочая мелкая свора. Вот тамошние люди нас и ждут. Вот мы к ним пришли…
Но сразу заходить не стали, потому что там у них тогда как раз стояли глебские паны, передовой великокняжеский отряд пана Хведоса Шафы. Их было полсотни, этих гадов, все они конные и с аркебузами. Сильная сила! Но нам сказали, что они завтра уйдут. Вот это добро, я на то ответил, они уйдут, а мы сразу придем, простые люди до простых людей, и всем вашим панам и их подпанкам будет моя лопата и дрыгва!
Почти что так оно потом завтра и было. Рано утром этот Шафа и его собаки посели на коней и съехали. А мы еще немного подождали и вошли. Ну и давай месить! А что! Такая у нас жизнь. Нас простые люди долго ждали, теперь они нам крепко пособили, тоже месили как могли и чем умели - и замесили весь тот десяток панов с их семействами, туда же и всех подпанков, и всех гайдуков, туда же и подвойта Миколашку, после гуменника, возника, лавника, тиунов и всякую прочую мелкую свору. И тех, кто за них заступался, тех тоже.
Только один гад войт Данила Хмыз, тот как будто сквозь землю провалился. Все обыскали, но нигде его не нашли. Я тогда войтиху за космы во двор выволок, кричу:
- Отвечай, гадюка, где твой гад?! А не то вот прямо на твоих глазах я сейчас твоих гаденышей передушу!
Тех гаденышей у них было семеро - ладные, сытые детки. А она, гадюка, верещит, что будто ничего не знает, где это ее гад Данила подевался. Народ орет:
- Меси ее, Демьян! Меси!
Ат! Тьфу! Дурной у нас народ. А я еще дурней. И вообще, долго я вам про все это рассказывать не буду, а только скажу, что так мы ничего от той войтихи и от тех войтенят не дознались. Это уже только потом, через столько-то дней, мне сам пан анжинер на того Данилу показал.
Но про анжинера еще рано. А тогда дальше было так. Вот прошлись мы по Кавалочкам, всю панско-подпанскую нечисть в дрыгву замесили, простой народ стал уже собираться на площади… Как вдруг наши бегут, кричат:
- Пан Хведос Шафа возвращается!
Га, это добро! Нас же тогда вон уже сколько было: все мои и с нами все Кавалочки, иначе говоря, три сотни крепких хлопцев, и у нас уже у многих аркебузы. Вот мы их, тех гадов, и встретили! Перехватили ночью в пуще на дороге, геть, геть, меси! И замесили всех под корень. Ихних коней тоже порезали и побросали в дрыгву, Цмоку на радость. А себе еще аркебузов набрали, еще сабель, еще пороху, в Кавалочки пришли… А там:
- К нам Бориска идет! С ним стрельцы!
- Добро! - кричим. - Замесим и Бориску!
Изготовились: нарыли вдоль дороги ям, попрятались. Сидим и ждем. Еще ждем. День ждем. Второй…
А тут опять бегут, кричат:
- Бориска напрямки прошел, нас обминул! Он, гад, вчера был уже в Жабках, а теперь еще дальше пошел. И быстро, гад, идет! И гати за собой ломает!
Вот эти ломаные гати его и спасли. Гнались мы за ним, гнались, но никак не догоняли. Только когда он вошел в Комарищи, тут мы его наконец догнали. И сразу кинулись месить! Нас было больше, чем их, было темно, и это наша земля, наша дрыгва, наш Край!..
Но они, гады, отбились от нас. Много наших тогда полегло, а те, которые не полегли, те побежали, разбежались кто куда. Остался я один. Ночь темная, иду по пуще, несу лопату на плече, с нее кровь капает. Ат, гадко мне! Ат, думаю, обманул меня пан анжинер - позвал меня в Кавалочки, а самого его там не было. А Цмок зачем сожрал пана судью и всех его стрельцов? А пана Михала зачем? А нелюдя князя Сымона? Вот этой вот самой лопатой! Да гори она гаром, проклятая! Да провались она, я думаю, - и ш-шах ее с плеча! И ш-шах ее себе под ноги в землю!..
Вдруг сразу вижу: о, передо мной горит костер. А у костра, с той стороны… на боку лежит пан анжинер! У него под головой вот такая вот толстенная книга, на глазах у него черные окуляры, глаз, значит, не видно, но все равно сразу понятно, что он крепко спит, - вон как скрутился, сапожки поджал. А еще над паном анжинером сидит кто-то наш, из простых, и комаров от него отгоняет, чтобы ему еще крепче спалось…
Э, нет, смотрю, а этот наш не из простых - вон какие у него острые, волосатые уши, вон какие костлявые и опять же волосатые руки. Да это самый настоящий волколак!
Только я так подумал, как этот волколак носом повел, меня учуял, ко мне повернулся…
Тут я и обмер! Да это же Данила Хмыз, он это, точно он, этот беглый войт кавалочский! Э, думаю, вот он куда забежал!
Тут и он меня признал, злобно оскалился. Ат, думаю, сейчас он будет на меня кидаться! Потому берусь я за свою лопату…
Он тогда сразу:
- Ваша милость! Вставай! Дурень Демьян пришел! - и ну его пихать.
Пан анжинер проснулся, подскочил, окуляры поправил, узнал меня и успокоился.
- Пф! - говорит. - Это опять ты, братец. От тебя нигде покоя нет. Ты что, не видишь, что я отдыхаю? Сейчас же ночь, Демьян, нерабочее время!