- Ну, если ты уже все знаешь, тогда и торговаться с тобой нечего. Да и как теперь тебя отсюда выпускать, такого знающего, а? Пойдешь в корчму, напьешься и всем разболтаешь. Так что теперь ты лучше здесь сиди. Мы твоих хлопцев сами соберем. Их мы тоже не обидим. Не бойся. Всем хорошо заплатим.
А я, дурень, опять:
- Это если мы потом будем живы!
А он тоже опять:
- Молчи, сказал! - А потом уже помягче: - Думаю, что не помрете. А если и помрете, то сразу все и мучиться не будете. А князь, он может и помучить. Понял меня?
Я уже молчу, только киваю. Он говорит:
- Вот это хорошо. Теперь давай говори, кого тебе в помощь позвать, где твои хлопцы, а я буду записывать.
И я назвал всех тех своих хлопцев проверенных, а он про них все записал, потом свели меня в какую-то клуню, там постелили, покормили, руки-ноги связали и спать уложили. Там, в той клуне, я еще два дня бока отлеживал. Потом собрались мои хлопцы. Меня из клуни вывели, за мост перевели, там вернули мне лопату, там меня и хлопцы дожидались. Оттуда и повели нас до того самого места, где нужно канаву копать. Должен сказать, что было это не так и далеко от старых вырубок.
Вот привели нас гайдуки, и пан Якуб был с ними. Наши хлопцы сразу стали обживаться - место чистить, костер разводить. А пан Якуб меня в сторону отвел и еще раз повторил, где и куда нам копать, и опять стал говорить, что нужно это делать быстро.
- Что, - говорю, - чтоб князь не успел передумать да талеров своих не пожалел?
- Нет, - отвечает Якуб. - Не князь, а как бы сам знаешь кто чего не передумал бы. И вот еще: помни, Демьян, он, этот "кто", никого не жалеет!
- А Цимох? - говорю. - Разве он Цимоха не жалел?
- Э! - усмехнулся Якуб. - Цмок для того Цимоха не сожрал, чтобы потом было кому о его Цмоковой лютости вам, дурням, рассказывать. Чтобы вы, дурни, его еще больше боялись.
- А ты его разве не боишься?
- Нет, - говорит Якуб. Потом подумал и сказал: - Я его остерегаюсь. И ты, Демьян, зорко смотри. И дело скоро делай. Я скоро проверю.
И уехал Якуб с гайдуками. А мы остались в пуще. Назавтра начали копать. Иные думают, что чего здесь такого мудреного. Бери побольше да бросай подальше. Э, нет! В пуще копать надо с умом - там, где надо. А еще лучше там, где можно. И еще особые слова нужно знать, и говорить их нужно вовремя и кому надо. А не то лопата твоя поломается, или в кореньях запутается, или будешь рыть, рыть, а оно будет заплывать да заплывать. А то и вообще: вдруг кто-то оттуда, снизу, хвать за лопату - да тебя за собой и утащит. И так это быстро случается, что вот только что стоял здесь человек, копал, а вот уже чмяк-хлюп - и никого здесь уже нет. Только внизу, слышно, захрюкали, зачавкали. Ох, слыхал я такое не раз! И как ночью гудючий комар прилетал и у кого хотел, у того душу высасывал, это я тоже слыхал. От того комара не отбиться, он же невидимый, от него только гуд стоит. А пожалеешь спящего да замахнешься на него - он на тебя перелетит. Вот так-то вот! А пиявка подсердечная, слыхали про такую? А гиблый след видали? На него ненароком ступил - и пропал. А то еще бывает, что выходит из пущи Зеленая Баба. Эта обычно на огонь идет, и всегда ровно в полночь. Но Баба - это что! Ей нужно сразу говорить: "Чего уставилась? А детки твои где? А детки кормлены?" И она сразу завернется и уйдет. А кто такие ее детки и есть ли они у нее, я этого не знаю. Но знаю, что если ей про деток не сказать, она тогда всех передушит, в костер покидает, а после сожрет!
И Цмок, он тоже жрет. Только никакими словами, никакими делами его не остановишь. Задумает тебя сожрать - и сожрет. А задумает утопить, значит, утопит. Он может всех нас девятнадцать человек одним разом проглотить или так же одним разом утопить. А что! И правильно сделает! Потому что чего это мы без его спросу копаемся в его пуще? И не просто копаемся, а роем такую канаву, которая его дрыгву осушит, и ему негде будет жить. Разве такое кто-нибудь потерпит, когда на его дом, на его берлогу покушаются? Вот потому скоро нас Цмок сожрет. И все люди после скажут: и правильно, а то гляди, чего удумали, - Цмока извести, нашу землю без защитника оставить, на морское дно опять отправить! Тьфу на тебя, Демьян, и тьфу на твоих хлопцев! Тьфу на твоих пятьдесят чистых талеров! Чтоб ты ими подавился! Чтоб они тебе вот так вот брюхо разорвали! Чтоб ты садился…
Да! Много тогда про меня чего скажут. А пока что все, даже мои хлопцы, молчали. Копали хлопцы справно, быстро. И ни о чем у меня не спрашивали: что это за канава такая, зачем она или кому она. И это правильно. Потому что, по-первое, чего им спрашивать? Князь им каждому посулил по три чистых талера, это же какие для них деньги! Это ж они все вместе больше меня загребут! А по-второе, они, хлопцы, знали: я лишних разговоров не люблю, моя лопата и тяжелая и острая. Так что копайте, хлопцы, копайте!
Они и копали. А до чего плохо тогда копалось! Земля плыла, берега не держались, я велел в берега колья бить, вязать фашины и к кольям подкладывать. И что? Колья бьешь, они в дрыгву уходят, тонут, будто кто их оттуда, снизу, к себе дергает. Так и фашины тоже кто- то топит. Ох и намаялись тогда!
Но вот прошли первую сотню саженей. Там я велел делать поворот. И там уже пошло все наверх и наверх, там стало легче. Я ходил, смотрел, что будет дальше, жерди вбивал, делал на них отметки, прикидывал. Получалось пока хорошо. Хлопцы копали. Я дальше ходил, примерялся. Получилось, что идем мы к верхней дрыгве, это будет с полверсты от старых вырубок. Ох, это место недоброе! А тут еще: мы, думаю, когда эту канаву докопаем, так тогда с той дрыгвы вода убежит, и что тогда Цмок на это скажет? А то, что губим мы его берлогу! И разъярится он, и нас пожрет! А князю какая будет с того польза? Ну, был Демьян, ну, нет Демьяна. Это ему все равно. Или он что, думает так мало-помалу, Демьян за Демьяном, всю пущу осушить? Да что он, князь, совсем без головы? Да знает ли он, сколько на такую работу нужно будет таких, как я, Демьянов? А сколько талеров?! Ого! Больше скажу: да если даже сам Великий князь вдруг задумает всю здешнюю дрыгву извести, так и у него на это никаких людей и никакого золота не хватит, и тогда надо ему будет опять к чужинцам ехать, кланяться… А Цмок ждать не будет! Ох, разъярится Цмок! Ох, выйдет он тогда, ох, будет жрать всех подряд! Ох, страхота смертельная!
А начинается все это вот прямо сейчас, прямо с тебя, дурной Демьян! Вот как я тогда думал, маялся. Долго думал, долго маялся.
И тут как раз приехал к нам каштелян, князь послал его проверить, что тут у нас. Ну, я и показал. Якуб походил вдоль канавы, посмотрел, а где и ногой по бережку потопал, проверил на крепость, остался доволен и стал спрашивать, скоро ли мы все докопаем. Я разозлился, говорю:
- Докопать мы докопаем, и скоро. И тебе, пан, и пану нашему князю работа наша понравится. А вот понравится ли она пану Цмоку?
А Якуб:
- О! Сказал! А что тебе тот Цмок?
- А то, - я говорю, - паночек, что как только спустим мы ту верхнюю дрыгву, так он, гад, сразу выскочит и грозно скажет: "О! Мои заповедные места рушат! Да если так и дальше пойдет, они всю пущу высушат! Где мне тогда жить?!" Так, пан?
Якуб поухмылялся, говорит:
- Ну, пусть и скажет так. А ты тогда ему ответь: "Пан Цмок, ты не злись, не ругайся, ты нам не нужен. А нужна нам только вон та старая кривая ольха". Скажешь так?
- Ну, - говорю, - так скажу. Это можно. А Цмок у меня спросит: "А зачем тебе та ольха?"
- А ты ему скажи: "А мне так мой найяснейший пан князь приказал. У него, у моего князя, под той ольхой любимый сын лежит. Вот он и захотел его оттуда достать и отнести на кладбище, похоронить по-человечески. Так что дозволь, пан Цмок, спустить ту верхнюю дрыгву до той старой ольхи". Так тоже скажешь?
- И так, - я говорю, - тоже могу сказать. Только, пан каштелян, ты же знаешь: Цмок никогда ничего не возвращает. Что заберет, то уже его навеки.
- Ат! - разозлился каштелян. - Какой ты упрямый! Как Цмок! Но пан князь еще упрямее. Он вот что сделает: он будет ждать - пусть верхняя дрыгва сходит, пусть там вокруг той ольхи, про нее Цимошиха сказала, а ей сказал Цимох, пусть там, вокруг той ольхи, все как следует просохнет, пусть нижние воды уйдут. А там уже зима настанет, опять будут морозы, тогда пан князь опять тебя и твоих хлопцев призовет, вот вы тогда к той ольхе и придете, и будете под ней копать, пока пана Михала там не найдете. А Цмок будет крепко спать. Он зимой всегда крепко спит. Так что времени у вас будет много, к весне, к теплу, как раз управитесь. И не стой тут, как пень, не смотри на меня. Иди работай!
Я пошел. А он уехал. И вот опять копаем мы, копаем, копаем, все ближе, ближе к верхней дрыгве подбираемся, опять земля плывет и берега не держатся, а комарья вокруг - не продыхнешь, поперхнешься. А по ночам нам слышно, как в пуще кто-то громко ноет, ноет, ноет - и так это жалобно, что в другой бы раз извелся бы от тоски. А тут мне весело. А что! Такое дело делаем - родителю дитя возвращаем. И еще денег при этом добудем немало. Эх, был бы я Цмоком, сказал бы: "Да что мне, жалко, что ли, забирайте! А я на следующий год опять здесь все водой, дрыгвой залью!" Но это я так сказал бы. А Цмок, он же совсем другой!
Но до Цмока еще далеко. А пан князь, он всегда близко. Через неделю опять прислал к нам проверяльщика. Только это теперь был уже не каштелян, а тот самый чужинец, о котором говорили, что князь с ним по целым дням безвылазно сидел в своих покоях, писали они что-то, рисовали. Вот он, этот чужинец, к нам и заявился - с книжечкой да с карандашиком. Мы тогда как раз копали. Вдруг чую - за спиной кто-то чужой. Оглянулся - точно! И не просто чужой, а вообще чужинец: и одет он по-ихнему, и усов у него нет, гладко выбрит. Чернявый такой, загорелый. И, главное, как все чужинцы, наглый. Сразу, без всякого, ко мне с вопросом:
- Это вы и есть наши грабари?
- Нет, - говорю, - мы не ваши. Мы здешние.
А ему хоть бы что!
- Я тоже здешний, - говорит. - Приставлен до особы пана князя. Прибыл от него сюда с инспекцией. Ты есть Демьян Один-за-Четверых?
- Ну, - отвечаю, - я. А ты кто такой?
- А меня, - он отвечает, ухмыляется, - зови меня пан анжинер. С тебя и этого довольно. Так! - говорит. - Так, так!
И на меня уже не смотрит, заложил руки за спину, пошел вдоль канавы, смотрит, как мои хлопцы работают, губы кривит, недоволен. Но молчит. Только если кто, на него засмотревшись, копать перестанет, он тогда вот этак подбородком дернет и зло скомандует: "Работать! Шнель!" - и дальше идет, дальше. А то и остановится, голову набок положит, смотрит на канаву, думает. Я один раз не утерпел, спросил:
- А что это тебя, пан анжинер, здесь так опечалило?
А он, даже головы ко мне не повернув, ответил:
- Профиль местности, Демьян. Угол подъема, вот что.
И дальше пошел. Я за ним. Но уже больше ничего не спрашиваю. Думаю: оно, конечно, это всякий может научиться непонятными словами говорить. А вот ты, пан анжинер, лучше возьми лопату да копни двести раз подряд не разгибаясь, а после на руки поплюй - и еще двести раз, и поплюй - и еще, и еще, и так от этого угла и до обеда! А обед у нас вечером, вот. Но это я так только думаю, а сам молчу, хожу за этим анжинером. А он пролез через кусты наверх, почти что к самой дрыгве, после спустился чуть ли не до самого начала, после взял шест и мерил канаву, где в ней какая глубина…
Ого! Смотрел я на него и только удивлялся. Чужинец же, и, это сразу видно, чистоплюй, из чужинских панов, а какой же он ловкий! Вон по какой только дрыгве не лазил, а сапожки у него какие чистенькие были, такие они и остались. И комарье его не жрет. И сам он такой свеженький, румяненький, будто только что из бани. И уже не ругает меня, не грозится, а только ходит вдоль канавы, карандашиком в книжечку что-то записывает да зарисовывает, все ему ясно, понятно… Однажды только и спросил:
- Грунт какой?
Я это… ну… развел руками, говорю:
- Так мы чего, мы подневольные. Какой дадут, тому и рады.
Он ухмыльнулся, говорит:
- Это верно!
Потом пошел на самый верх наших работ, меня туда к себе рукой подозвал, потом опять же стал рукой по сторонам показывать и объяснять, объяснять… Сейчас того не повторю! Так он чужинскими словами тогда и сыпал, и сыпал, через пятое на десятое, бывало, которое из них и объяснял, и еще в книжечку карандашиком тыкал… И из всего этого так получалось, что не туда мы три дня тому назад канаву нашу повернули, нужно это теперь засыпать и начинать вон оттуда и вверх, потом налево, понятно?
Я говорю:
- Чего здесь непонятного! Это все понятно. Ты, пан анжинер, лучше мне другое объясни: что мне говорить пану Якубу, когда он приедет. Он же мне все по- другому приказывал.
- Э! - говорит анжинер. - С Якубом я сам все улажу. Вот вернусь и сразу все ему вместе с чертежами покажу и объясню. Он спорить со мной не будет.
На этом его, как он это называл, инспекция закончилась. Развернулся пан анжинер и пошел к дороге. После, слышно было, кони захрапели, затопали. Уехал анжинер. А мы остались у канавы - неправильное закапывать, а на правильном копать.
Еще через три дня приехал пан Якуб. Увидел, куда мы копаем, разъярился. Стал кричать:
- Ты что, Демьян, совсем без глаз, без головы? Так ты сейчас таким и будешь, безголовым! - и уже цоп за саблю…
А я:
- Э, пан каштелян, не шуми. Это не сам я такое придумал, а это анжинер мне так велел.
- Какой еще анжинер?
- А тот самый, чужинец. Он что, тебе разве ничего не говорил?
- Э! - говорит Якуб. - Говорил. Интересно! А ну, хлоп, рассказывай, что тут у вас без меня было!
Я рассказал. Пан каштелян задумался. Долго думал, потом говорит:
- Ат! Ладно. А ну-ка отойдем, Демьян.
Отошли мы от хлопцев. Тогда Якуб мне говорит:
- А тот княжий чужинец, он же давно уехал. Только снег сошел, он и уехал. В Чужинье. Я еще его в дорогу собирал… А вот, гляди, вернулся. О! Понимаешь?
- Да, - говорю, - а чего тут понимать. Вернулся человек.
- Человек! Да где ты человека видел, баранья твоя голова?! К тебе не человек приходил!
- А кто?
- Кто, кто! - дразнит Якуб.
Потом по сторонам огляделся, помолчал, и уже шепотом, чуть слышно:
- Вот что, Демьян. Там, где вы теперь копаете, там хорошо копается?
- Не жалуемся.
- И ничего такого здесь больше не было? Ну, такого, нехорошего.
- Да все как будто хорошо, - говорю. - Мы привыкшие.
- Ладно, - он говорит. - Так, значит, и дальше так копайте, как вам это анжинер наказал. А когда он опять с проверкой к вам явится, ты про меня ему ничего не говори, ты вообще побольше молчи, ничего не рассказывай. Слушай его внимательно, со всем соглашайся… И посмотри, какие у него глаза. Хорошо посмотри!
- Глаза у него, - говорю, - как глаза. Два одинаковых.
- Молчи, хлоп! Слушай! - злится каштелян. - Так вот, ты посмотри, какие у него глаза, веки на них есть или нет. Ясно? А теперь не стой, как пень, иди работай!
Уехал Якуб. А мы дальше копаем. И я все время чую - кто-то сзади чужой стоит, смотрит на меня, смотрит, усмехается. Обернусь - никого. Но точно знаю - кто-то есть. Ох, думаю, скорей бы анжинер приехал!
Он и приехал. Но вот как он приехал и как он ко мне подошел, того всего ничего я не видел, не слышал, не чуял. Вот только вдруг:
- Эй, Демьян!
Я обернулся - анжинер стоит. А какой он теперь страшный! Глаз теперь у него нет, вместо них два круглых черных стеклышка, и эти стеклышки так и блестят, так и сверкают!
- Чур! - закричал я. - Чур меня!
А анжинер смеется:
- Чего перепугался, хлоп?! Я же тебя не ем!
- Это верно, - говорю, - ваша милость не ест. Да и чего меня есть, я костлявый, я грязный. А чего это у вас такое с глазками?
- Заболели они, - говорит анжинер. - Света боятся, вот я их от света и укрыл.
Э, думаю, так я тебе и поверил! Да у нас тут в пуще разве свет? Да тут и ясным днем, как у меня дома ночью за печкой. Вот какая здесь чащоба! А он, гад, света испугался, ага! Но говорю, как будто интересно мне:
- Какие стеклышки игривые! Так и играют, так и блестят. Красота!
А анжинер:
- Это не стеклышки. Это такой оптический прибор, называется он окуляры. Ну да ладно болтать, пойдем, на работу посмотрим.
Пошли. Опять он там и сям ходил, головой вертел, опять по берегу ногой потопывал, в книжечку что-то записывал, жердью глубину канавы мерил. Вот дела! На глазах у него черные стеклышки, а он через них все видел. И еще как! В одном месте мои хлопцы на пол- лопаты ошиблись, так он там такой крик поднял! Потом чуть успокоился. Потом еще ходил, высматривал да проверял…
А я все на него смотрел, все под стеклышки старался заглянуть, посмотреть, есть ли там у него веки…
А никак мне этого не удавалось! И только тогда, когда он уже собрался уходить, когда отвел меня в сторонку и стал последние наказы отдавать, где и куда теперь нужно нашу канаву вести, чтобы гребень раньше времени не срыть, чтобы дрыгва ненароком сама по себе прежде срока не открылась…
Тут он задумался, достал из рукава платочек, снял свои черные окуляры и стал их стеклышки этим платочком утирать…
Вот только тут я и увидел, что веки у него есть, только веки не сверху, как у всех, а снизу! Ат! Так вот оно что! Ат…
А он на меня:
- Чего стоишь, как пень?! А ну иди работай! - и веками страшно дрыг, дрыг!
И что ему на это скажешь? Я пошел. И он окуляры надел, пошел к дороге, кони заржали, затопали. Уехал этот, ну, который назывался анжинером. Хлопцы копают. А я стою как пень и думаю. Думаю, думаю, думаю…
Хотя чего тут думать? Сам я во всем виноват. Надо было мне сразу Якубу отказывать, никуда не ходить. Ну и что бы мне они за это сделали? Ну, взяли бы за руки, за ноги, раскачали - и головой об сосну. Кр-рак - и готов. Быстро! А так вон что теперь утворилось! И ладно, я в это попал. Я виноват, мне и погибель. А хлопцы тут при чем? Чего я не молчал тогда, зачем их каштеляну называл? Вот бы молчал тогда, и что? Ну, оторвали бы язык. Так они и это быстро делают, особенно Микита. И пошел бы я себе молча домой. А хлопцы бы все по домам сидели. И были бы они все живы-невредимы. А так им теперь дома не видать, Цмок их отсюда живыми не выпустит. И это правильно! Зачем его дрыгву тревожили, баламутили?
Вот так стоял я, думал тогда, думал, не копал. Хлопцы копали. Потом стало темно, лопаты побросали. Пошли к огню. Поели там, поговорили. Хлопцы говорили, я молчал. Они говорили про всякое. Только ни про Цмока, ни про анжинера никто ни слова не сказал. И у меня за весь вечер никто ничего не спросил. Как будто меня там, с ними, не было.
А после легли спать. Тихо было в пуще, даже ветер листьями не шелестел, даже никто в чаще не ныл, не охал. Вот только спи и спи себе!