Но и Зорко с Бьертхельмом вовсе не нужно было показываться всем на глаза. Если Хаскульв был прав, то люди боярские или самого кнеса поутру должны были пойти по всем дворам сегванским выведывать, не хоронится ли где-либо неизвестный венн, с Хальфдиром-кунсом в Лесном Углу набедокуривший. Один из манов, бывший, видать, за главного, прошипел что-то по-змеиному, как давеча шипел на площади Намеди, и остальные трое, мигом прекратив схватку, отступили, а потом и вовсе бросились наутек. Намеди теперь уже не дышал. Должно быть, маны сами добили его, чтобы он попался сегванам или дружинникам.
Бьертхельм указал Зорко в том направлении, куда скрылась Фрейдис. Мигом подхватив короб и бросив факел на землю, Зорко бросился за ним.
Кто-то позади уже выскочил на улицу, но Бьертхельм, несмотря на раны и свою величину, бежал столь быстро, что Зорко, которому мешал нелегкий короб, за ним не поспевал. Сообразив, что венну за ним не угнаться, сегван приостановился, подождал Зорко и дальше пошел быстрым шагом, одобрительно кивнул и шепнул громко:
- Скоро!
Что означало это слово, Зорко не вполне осознал: то ли они уже почти пришли, то ли должно было быстро идти, чтобы их не заметили, - сегван, наверно, вовсе плохо знал сольвеннский, потому и не говорил ничего, а как вымолвил единственное слово, так и оно осталось непонятным.
Крики и возгласы, в туманную дождливую погоду слышные далеко, тем не менее остались за спиной. Никто за ними не погнался, и Бьертхельм, видя, что Зорко в тягость такая быстрота, еще сбавил шаг. И тут же из глубокой тени близ изгороди изникла человеческая фигура. Ростом невелика, в капюшоне: сомнений быть не могло, это Фрейдис ждала их.
Вместо того чтобы вести их дальше, она схватила Зорко за рукав и погладила вдруг его руку своей теплой ладонью. Венн страшно удивился и только сейчас приметил, что правая кисть отчего-то мокра. Это была кровь: клинок мана достал-таки Зорко, а он и не заметил!
"И я, верно, в долгу не остался", - подумал венн, мягко отстраняя сегванку: недосуг, мол, веди скорее.
Они прошли еще по улице, сделали два поворота и наконец остановились перед мощными дубовыми створками, где тес был скреплен железными языками. Фрейдис постучала три раза в дверь, прорезанную прямо в створке ворот. В ответ дверь тихо, без скрипа, отворилась, и молодой комес впустил всех троих внутрь.
Глава 12
Приют рунопевца
Свеча горела чисто, без чада. Медный, покрытый позолотой поставец являл собой переплетение трав и цветов, росших в каких-то неведомых краях. Посреди круглого и невысокого резного столика из красивого красноватого дерева с инкрустацией на крышке, изображавшей свирепого и полосатого рыкающего зверя, стоял самый обычный пузатый глиняный кувшин с незатейливым орнаментом из полосок и ямочек. Кувшин, правда, был из какой-то особенной, синеватой глины и, видно, довольно старый. В кувшине была корчажная брага, или пиво, как именовали сей напиток сегваны. И было его налито по самые края.
Супротив Зорко, которому подлетевшие мигом две девицы смазали рану некой целебной мазью, на резной скамье восседал хозяин, чей облик вовсе не вязался со всем, что в этом чертоге находилось. А было здесь множество всякой всячины, которой и в лавке у арранта Пироса не сыскать. И шарик из Шо-Ситайна был, но лежал он не просто так, а рядом с иными шо-ситайнскими диковинами.
- За морем думают, он охраняет от злого духа, - пояснил Ульфтаг, посмотрев туда же, куда взглянул Зорко. - Ты пей, венн. Парень ты крепкий, а от моего пива голова не заболит, - усмехнулся сегван.
- Так вот, плыть тебе на Кайлисбрекку. Ты, должно быть, и не ведаешь, отчего такой тебе почет, - продолжал Ульфтаг. - Мы и сами, "великие кунсы", - передразнил он Вольфарта-лагмана, - как в тумане у незнакомых берегов плутаем. Великие кунсы - не мы. На восходных берегах теперь самый великий кунс орудует. Тот, что в седле воюет. Разумеешь, о ком говорю?
Сегван на тризне выпил изрядно, однако оставался таким же, каким предстал на сходе: чудным, но с умом ясным и острым, словно клинковая сталь.
- О Гурцате речь ведешь, Ульфтаг-кунс? - без труда догадался Зорко.
- О Гурцате, - согласился сегван. - С него и начну. Если б не он, - по-сольвеннски Ульфтаг говорил так, будто сольвенном рожден был и у сольвеннов возрастал, - не схлестнуться бы тебе с манами.
И Ульфтаг повел рассказ.
- Те маны, что здесь объявились, и вправду беглецы. Они на восходных берегах живут, на полдень от вельхов морских и калейсов. Поклоняются огню, а более - золоту. Главный у них шад, по-вашему - кнес, а еще годи, кудесники сиречь. Маны их магами именуют. Шад живет в столице, что на море стоит, во дворце. Маги - в крепостях, что в горах. Сами маны - народ незлобный, хоть и горячий. Только те, кто к шаду близкие, комесы его, люди черные. Они все из одного племени, других к власти не допускают. Племя невелико, а вот сумело все остальные подчинить. Их гурганами зовут. Это значит "волки". И шад, и комесы его - все из гурганов. Злы они страшно, жадны и до утех охочи без меры - негодно так мужу себя вести. И кроме магов, никто им не соперник. Но маги против них не сила, они только защититься могут: на те горы и птица не всякая взлетит, не то что войско. Закон у них таков: раз муж, то должен золота добыть, а как того золота добиться, то не суть. И вот пришла конница из степей да все войско гурганское разом в море сбросила, а помогать гурганам никто не стал. Маги в своих крепостях отсиделись. Шад в башне своей сгорел, а наследник его со свитой спаслись. Вельхи да калейсы его не приняли, испугались, что и всадники степные за ним придут. Может, и не зря так поступили, - заметил Ульфтаг хмуро.
- А кнес галирадский принял. Почему принял, о том впереди речь. Под руку свою их кнес взял, только золота не дал. А разве в одночасье от роскоши отвыкнешь? Взялись за знакомый промысел: деньги отнимать. А то, что красавец этот, Намеди, на тебя среди белого дня кинулся, так и это не диво: привык он у себя выше всех простых быть, кроме принца и шада. Значит, и отобрать не зазорно, и убить. И, говоришь, прямо кошельком с монетами в лоб ему и треснул?
- Вышло так, - развел руками Зорко, и его вдруг разобрал смех, хоть и было это вовсе неправильно. Но живо вспомнил он, как валился навзничь, всплеснув руками, ничего не понявший вор.
Ухмыльнулся и кунс.
- Такого я и в сагах не встречал, - подметил он. - Непечальная история. Многим великие герои противника били, кроме справедливого меча: камнем, дубиной, сапогом даже подкованным. Но чтобы кошельком…
- А разве сегваны не так поступают, когда на калейсов идут? - спросил вдруг Зорко. Не по-веннски спросил: другой венн промолчал бы, помня, что сегваны его от меча враждебного и от силы кнесовой укрывают. А Зорко спросил, зане видел, во что сегваны иной раз жизнь человеческую ценят.
- Не так, - нимало не смутился кунс, только глянул на Зорко по-особенному пристально. - Честный бой - не воровство.
- А у слабого отнимать, не худо ли? - не отступил Зорко.
- Кому Храмн дал силу и ум, тот прав, потому что их дал Храмн, - отвечал Ульфтаг.
- А коли силу и ум во зло употребить, как вот гурганы? - не унимался венн.
Ульфтаг в ответ наново ухмыльнулся, будто рыбак, что крупную рыбину зацепил.
- Вот что скажу я тебе, Зорко Зоревич, - молвил тут Ульфтаг. - Тебе, как погляжу я, оберег мой сильно глянулся, кой с вельхских берегов привезен. - Кунс обернулся назад, пошарил в ларчике и вытащил на свет его, тот самый оберег, что так разволновал Зорко на тризне. - И не зря, - продолжил сегван. - А потому не зря, что говоришь ты сейчас как те люди, у коих я оберег этот взял.
- Взял? - не совсем уразумел Зорко, готовясь уже к тому, что кунс сейчас скажет просто "убил" или "обобрал".
- Нет, я их не тронул. Когда я пленил корабль вельхов, у них не было в руках ни мечей, ни луков, - рассказал Ульфтаг. - Я даже не отнял его, потому что они были бедны, и я думал, что у них нечего взять. У меня на дворе только самые ленивые рабы ходят в такой грубой и дешевой одежде. Они сами дали мне его и сказали, чтобы я носил это как оберег, но на шее. Потом я слышал что-то похожее от аррантов, когда те говорили про двух богов, которые приходятся друг другу близнецами. Арранты хорошо торгуют, но оттого не слишком воздержанны на язык. - И опять усмешка тронула губы сегвана. - Переспорить меня им не удалось. Но кунс Торгальт не слишком искушен в стихосложении. Зато его меч красиво пишет руны. Я же о другом теперь говорить стану.
Зорко подумал, а знает ли Пирос о таких похождениях кунса, и решил, что, наверное, знает. Ульфтаг плавал по морям больше всех, и слава о нем разошлась всюду, как волны. Он понял, что старый кунс исподволь подобрался к делу, из-за которого венн оказался у него в столь неурочный час.
Зорко взял оберег, но весь насторожился.
- Скоро незваные гости пожалуют. - Кунс положил мозолистую от меча и весла ладонь на столик. Рука у Ульфтага была большая и грубая, и столик, казалось, неуютно ежится под ней. - Не мне тебе рассказывать, что там Хальфдир - да будет славен он в чертогах Храмна! - в Лесном Углу натворил. Кунс он великий, кто же спорит, только и Оле-кунс умен, не отнимешь. Дела у нас тут быстро делаются: думаешь, то, что ты на тинге рассказывал, новость?
- Может, уже и не новость, - рассудил Зорко, не понимая пока, куда клонит Ульфтаг.
- Прав ты: было новостью, - вдругорядь усмехнулся кунс. - Целую ночь было, а наутро уж на торжище судачили, как Хальфдир-кунс гонцов Гурцатовых положил, и боярина Прастена со дружиной, и сам сгинул в великой ямине под черной грозой.
- Я нигде более, кроме как у вас на тинге, не рассказывал, - по-своему разгадал слова кунса Зорко.
- А не о том речь. - Ульфтаг убрал со стола руку, откинулся на спинку скамьи. - О тебе речи нет: про грозу черную я тебе верю, на торге же мимо ушей пропустили. А вот про боярина и гонцов все мигом поняли. Кто донес, хочешь знать? А это ли ныне важно? Думаешь, останься Хальфдир жив, он о своих подвигах молчать бы стал? Он для того все и подстроил, чтобы молва пошла. Она и пошла. Вечор нас не тронули: знал кнес, что Хальфдира хороним. Вчера против нас идти нельзя было, ни один кунс никого слушать не стал бы. Днесь иное.
- А что ж ищет кнес, когда и так все знает? - вопросил Зорко, нахмурясь, как осенняя туча.
- Погоди, дальше слушай. - Кунс опять возложил на стол тяжелую свою ладонь. - Маны на своих кораблях седмицу у дальних островов качались, кнесова решения ожидали. Осторожничал кнес: по Правде галирадской, бедствующего, коли не враг тебе, приютить должно. А маны кнесу не враги: торговал с ними Галирад, и не худо торговал. Если же иначе подойти, по Гурцатовым законам, кто врагов степняцких приветит, тому смерть. Тут весть и подоспела, а так торчать бы манам на островах до зимы! - рассмеялся Ульфтаг, точно молодой.
Зорко не улыбнулся даже: ждал, чем кунс закончит.
- Тебя Храмн разумом не обделил, - отсмеявшись и пива из ковша испив, продолжил Ульфтаг. - Тебя ищут. Не знают только, как звать. Говорят, что, дескать, некий венн Прастена-кунса зарубил в драке на погосте. И венн - этот колдун и один из всех уцелел, и теперь на сегванском конце прячется.
- Брехня! - Зорко аж покраснел от гнева.
Ульфтаг, привыкший, что из венна слова клещами раскаленными тянуть надобно, удивился далее: что это парень распалился так?
- Не может венн в погосте убить! Пусть он десять раз чародей! Живут хуже лиходеев и других тем же равняют! Попадись мне тот, кто это наплел, на божий суд вызвал бы!
- Тогда весь торг звать придется, - заметил Ульфтаг. - Ты не спеши гневаться: кнес на твой костер воды отыщет, ты ему не Хальфдир-кунс. А сегваны тебя отдать должны, иначе нельзя по галирадским законам. А нам это не нужно. И против богов не пойдем. Сегваны, хоть и не боятся в погосте меч обнажить, тоже о Правде помнят. Главное, что имени твоего пока не знают.
- Знают, - угрюмо отвечал Зорко, усмиренный ненадолго спокойными речами Ульфтага. - Я когда с этим маном, Намеди, на торге повздорил, имя свое дружинному старшине Кокоре назвал, а купец аррантский, Пирос Никосич - знакомец тебе, говорят, - подтвердил. И к вельхам мы ходили, и там в кожевенной мастерской я назвался.
- Нехорошо. - Ульфтаг задумался ненадолго, прихлопнув ладонью, в затылке почесал, густые пряди раздвигая. - Ладно. Не один ты венн в Галираде, еще с полсотни найдется. - Ульфтаг, по обыкновению, числил одних только мужчин. - И Пирос места твоего не откроет: ему с кнесом связываться причины нет, а кнесовым людям с боярами всем вместе арранта не перехитрить. Молодец, коль сразу с Пиросом знакомство свел: такое не каждому удастся. А к вельхам зачем ходили? - полюбопытствовал вдруг сегван.
- Кожи тисненые да крашеные смотреть, - отвечал Зорко.
- На вельхский конец? - спросил опять Ульфтаг. - И вельхи тебе мастерскую свою показали?
- Со мной Андвар был. И Пирос, - пояснил Зорко. А Ульфтаг опять повел разговор совсем не туда, куда ожидал Зорко. На дворе меж тем светало.
- Вельхи запросто к себе в мастерские не пускают, - сказал Ульфтаг, как топором отрубил. - Вели об ученичестве речь?
- Турлох-мастер говорил, будто Геллах себе учеников ищет… - осторожно начал Зорко.
- Была! - перебил его сегван. - Значит, и верно, что Ранкварт не ошибся: искусен ты в художестве. Вельхи таких за три перехода чуют. - И, не дав Зорко слова молвить, продолжил: - Пирос много знает, да не про все. А может, и знает, да не говорит.
- Ты, Ульфтаг, окольными путями ходишь, - не выдержал Зорко. - Мне того не ведомо, что Пирос знает да зачем я кнесу понадобился. Скажи уж толком: раз мне здесь не место, так почему? А коли помочь желаешь, скажи, что делать, не томи.
Ульфтаг глаза свои рыбьи на Зорко уставил, пива опять хлебнул, бороду пригладил.
- Не тревожься сильно, Зорко Зоревич. С островов - с наших островов, где сегваны живут, - идут туманы. Кунс Хаскульв поутру в море уходит.
Кунс замолчал, наново бороду огладил.
- И что же? - не вытерпел Зорко.
- Если корабли сольвеннские пойдут искать, в тумане нескоро Хаскульва найдут, считаю, - уголками рта улыбнулся Ульфтаг. - Тебя у Ранкварта будут доискиваться. Ко мне не пойдут. А если пойдут, до тебя не доберутся. Потому сиди пока, пиво пей и дельно беседуй, - закончил кунс. - Рассказывай, как к вельхам ходил и что у Пироса делал.
Зорко, успокоившись немного - покуда сегваны его не предали, а напротив даже, - повел рассказ о вчерашних своих похождениях.
- Так, говоришь, к Геллаху пошел бы в ученики? - спросил Ульфтаг, едва лишь Зорко завершил рассказ.
Зорко, по правде сказать, ожидал иных вопросов: о том, как с манами дрались только что, или о том, что ему ночью в Лесном Углу виделось.
- Пошел бы, если бы он принял, - повторил Зорко слова, сказанные Турлоху.
- А что ж не к аррантам? - уставился на венна Ульфтаг. - Книга с Большого моста ведь небезобразна оказалась?
- Чтобы так рисовать научиться, надобно то, что проще, постичь, - раздумчиво сказал Зорко. - Проще, но грубее. У аррантов тонко все, хрупко. А где тонко, там и рвется. Мне понять нужно, допрежь чем малевать. А понять у вельхов лучше смогу, считаю. - Зорко невольно заговорил на сегванский лад.
- Считаю, не вовсе не прав ты, - подхватил тут же Ульфтаг: старому стихослагателю палец в рот не клади! - Значит, трудно обучиться, говоришь. Что же резьбу твою Пирос столь оценил, да и Ранкварт с Хаскульвом тоже? И про холсты твои слышал. И про короб. Достань, покажи холсты!
- Да не смотри на меня так, - добавил Ульфтаг, когда Зорко взглянул на сегвана исподлобья: что ж это, дескать, мой короб вытряхивал кто? - Хаскульв Ранкварту сказал; тот мне похвастался. Андвар никому не сказал, кроме Фрейдис. Фрейдис же всем сказала. Женский язык длиннее волчьего следа!
- Зря на женщин злословишь, Ульфтаг-кунс, - с укоризной заметил сегвану Зорко.
- Фрейдис - девица ладная, не спорю, - по-своему понял слова венна кунс. - Показывай холстины, Зорко Зоревич. Светает уже. Все увидим. Глаза у меня, хвала Храмну, не хуже, чем у молодых.
Делать было нечего: от Ульфтага зависела теперь судьба Зорко. Захочет кунс - выдаст дружинникам; не захочет - спрячет. Правда, Зорко до сих пор не знал, что худого он сотворил, чтобы бежать от галирадского правосудия. Осторожность, впрочем, подсказывала ему, что пока ничего дурного от кунса он не видел, а вот от кнеса милостей ждать навряд ли придется.
И Зорко извлек из короба торбу, а из нее холстины. И раскатал их прямо на чистых струганых досках пола. Собака, тень от сарая, речной берег с ивой - эти холсты оказались сверху. Ульфтаг долго, безразличным своим взором рассматривал все, потом, ничего так и не спросив, велел показывать дальше.
Холстов было не так много - всего полтора десятка, да и большинство были невеликими. Зорко знал, что самый большой и страшный холст лежит, туго скрученный, особо от прочих, в коробе.
За Плавой, стоявшей вдалеке у ивы, оказался холст с Плавой, которая вдоль стены дома, облитой солнцем, шла и приостановилась на миг, чуть обернувшись в сторону окликнувшего ее Зорко. Зорко даже чуть не поссорился с ней, по нескольку раз на день, окликая ее и схватывая памятью ее движение, когда она вот так замедляет шаг, устраняя плавно стремление свое, а после, еще движимая чуть, но уже неприметно, вперед, поводит станом, а за ним и плечом и поднимает ладонь к глазам, чтобы заслониться от ярких лучей, и волосы ее вдруг засвечиваются легким светло-желтым золотом.
Только седмицу спустя Плава догадалась, зачем это Зорко взбрело так ни с того ни с сего ее вдруг останавливать, а после мяться да смущаться. И уж после она сама каждый раз, проходя мимо Зорко, ждала этого оклика. И даже в смурый день прикрывала ладонью очи, будто солнце сияло вовсю, и от ее улыбки и вправду будто солнце появлялось.
После этого холста должен был лежать тот, на коем чертил и малевал Зорко кузнеца из печища Серых Псов, когда, раздевшись до пояса, играл тот запросто с раскаленными брусами и прутьями металла и усмирял и заклинал красный своенравный огонь, живший в золе и пепле очага. Кузнечный огонь не был подобен доброму брату Солнца и Грома, но являл собою опасную и особую самость и силу. Однако, прирученный, он был послушен и умен, как хорошо выученный пес; отличие огня заключалось в том, что пес не творил волшебств, а кузнечный огонь - мог. Мог для тех, кто познавал его сокровенный смысл, сиречь для кузнецов.
Но холст с кузнецом оказался лишь третьим после смеющейся на солнце Плавы: прежде появились лодчонка на Нечуй-озере, черная вода коего была заметена багряным и червонно-золотым листопадом, и плотный и сизый предзимний туман, сырой шерстью укутавший утренний лес. Зорко смотрел тогда с вершины огромного лысого холма, куда взобрался, весь мокрый и продрогший от тумана, после ночлега в лесу под огромным ворохом шуршащих листьев. Ночью в те же листья забрался какой-то зверь, шумно ворочавшийся до утра, но Зорко не знал, кто это был.
Теперь, впрочем, стало не до воспоминаний: Зорко точно помнил, как были сложены холсты. Значит, некто открывал короб и смотрел, что там находится. Андвар мог, конечно, заглянуть внутрь в ту ночь, когда ходили на острова хоронить Хальфдира, но, памятуя об исполнительности и аккуратности парнишки, Зорко эту мысль оставил. Кто ж еще? И не посмотрел ли этот самый незваный гость на особый холст, с прочими врозь лежащий.