- Ни разу такого не видел, - признался Андвар, не зная даже, как оценить подобную затею венна.
На третьем холсте красовалась старая серебристая ива, склонившаяся над мелкой медленной речкой с сонной зеленой водою, у берегов ряской подернутой. Росла ива на пологом травянистом склоне, спускавшемся в приречную осоку. Могучая черная коряга, словно огромный бугристый змей, проглядывала сквозь траву. За ивой вставал густой подлесок, а у ствола светлым бликом явлена была тонкая фигурка девушки с соломенными половыми волосами, заплетенными в косу и убранными венчиком. Наряд у нее был явно праздничный, белый, с богатой вышивкой: не иначе, только сеять закончили и травень-месяц вошел в свою полную юную силу. Это была Плава. Первый раз тогда отважился Зорко увидеть на холсте человека.
Только хотел Андвар рот открыть, как занавесь приподнялась и по-прежнему неслышно, точно кот, проник Хаскульв. Был грозный кунс теперь без кольчуги, а в синей рубахе с широким поясом, серебром и медью украшенным. С пояса свисали обереги серебряные, и средь них узнал Зорко могучий молот кузнеца-громовника, Храмнова брата. А на шее у Хаскульва другой оберег на серебряной цепочке помещался: серебряный с позолотой орел - древний знак сегванского рода, к коему и Хальфдир убитый, и Хаскульв, и сам Ранкварт принадлежали.
- Что ж, небезобразные картины, - ровно вымолвил кунс, рассматривая холсты с высоты своего саженного роста. - И резьба не вовсе худая. Видишь, Андвар, не к одним аррантам за наукой ходить можно. Когда проводим Хальфдира в Небесный Чертог к Храмну, я посмотрю на все, что у тебя есть с собой, - добавил Хаскульв. - Ты уже готов - это хорошо. Скоро соберутся кунсы. Я пришлю за тобой.
С теми словами Хаскульв вышел.
- Лучше у нас останься, - тихо проговорил Андвар, выждав немного. - Ты свободный и можешь выбрать. Ранкварт сидит на земле. У него кроме этого двора еще подворья на побережье. Хаскульв - морской кунс. На его островах нет ничего, кроме льда, а дом его - корабль.
- Благодарствую за совет, - кивнул Зорко. - Я подумаю.
Венн еще порылся в коробе и достал оттуда тисненый кожаный ошейник.
- Скажи, Андвар, такие узоры вельхи вырезывают?
Андвар только мельком глянул на дивное сплетение листьев, трав и узоров на коже.
- Такие, - решительно подтвердил он. - То есть раньше такие делали. Теперь они куда искуснее стали.
- Отведешь меня потом к вельхским мастерам? - попросил Зорко.
- Ранкварт-кунс разрешит - отведу, - пожал плечами Андвар. Подобная задача была самой простой. Это к нарлакцам или аррантам подобраться можно было только с помощью пожилого и уважаемого Охтара. Вельхи поселились в Галираде давным-давно, чуть ли не раньше самих сольвеннов, и жили поныне большими общинами. Андвар с детства был вхож на множество вельхских дворов, и познакомить чудного венна с мастерами-вельхами труда не составляло.
Глава 4
Волею Храмна
За Зорко и вправду послали. Рослый воин, говоривший по-сольвеннски уверенно, но куда хуже Андвара, проводил венна на двор, потом за ворота, потом вниз по улице - дорога здесь шла под уклон, зане Галирад выстроен был на холмах, - они миновали еще три двора и вошли опять в ворота, обитые бронзой. Чеканки Зорко разглядеть не толком успел, но было на ней в общем то же, что и на воротах Ранквартова двора: Храмн и пир богов, воины и сражения, чудища внизу. Двор не был столь обширным, как у Ранкварта. На нем стоял всего один дом, так же не столь длинный, как главный дом, в коем разместили Зорко. Вокруг дома стояли вооруженные воины в самых лучших своих доспехах, так что и сомнений быть не могло: важные люди собрались.
У веннов не так было. Никаких мечей. Разводили для охраны только круг из костров, зане огонь очищает. Сходились в середине матери родов, чуть далее рассаживались кругом кудесники и старшины, а меж внутренним и внешним кругом костров собиралась остальная вервь. Те же, кому в сходе участвовать не полагалось, но и присутствовать при сем не возбранялось - парни-подростки с одной стороны, девушки - с другой, - стояли за внешним огненным кругом, хворост подбрасывали да слушали, учились, на старших глядя, как речь держать, как судить по справедливости, как думать.
У сегванов ко двору, где стоял дом для советов, ни единая женщина не допускалась. Подойдя к дверям, провожатый, кивнув на Зорко, доложил что-то занимавшему место у входа другому воину, старшему по возрасту, да и доспехи у него были побогаче. Старший скрылся в дверях и некоторое время спустя появился вновь вместе с худощавым человеком лет сорока, невысокого для сегвана роста, с залысинами, темноволосого, коротко стриженного и, так же как и у Ранкварта-кунса, с ухоженной бородой. Был этот новый, однако, приятен, ликом светел, а серые глаза его были не водянисто-рыбьими, как у большинства сегванов, а теплыми, как кажется теплой серая шерсть собаки в сравнении с серыми космами тумана. Одет мужчина был богато, не хуже Ранкварта, а золотая шейная гривна и выбившийся из-под зеленого рукава рубахи серебряный обруч свидетельствовали даже знатность его.
"Кто ж таков? - подумал Зорко. Таких украшений он и у Ранкварта не заметил. - Нешто есть кто у сегванов важнее Ранкварта в Галираде?"
- Здравствуй, Зорко, Зори сын, - приветствовал мужчина венна легким поклоном.
- И тебе поздорову, кунс… - только и нашелся ответить Зорко.
- Я зовусь Вольфартом, сыном Асгвайра, - пояснил сегван. По-сольвеннски он говорил так, будто сольвенном родился. - Ранкварт-кунс - мой племянник. Я здесь лагман, сиречь тот, кто в законе и предании сведущ. Сейчас кунсы на тинг, по-вашему на сход, собрались. Ничего не страшись: покуда я с тобою и покуда ты под руку Ранкварта принят, никто тебе худа не сотворит. Если в чем усомнишься, меня спрашивай, но смотри, будь на язык сдержан: сегваны болтливых не жалуют, а по-сольвеннски почти каждый разумеет.
- Против Правды не пойду, - заверил Вольфарта Зорко. - Мать-Земля и Отец-Небо свидетели в том.
- Храмн да направит твой разум, а Брагг усладит твои речи, - отвечал Вольфарт.
Напутствовав так Зорко, он ввел венна в чертог.
Помещение внутри оказалось просторным. Оно было во всю ширину дома, от стены до стены, и только в задней стенке была дверь, ведущая в другую, меньшую половину дома. Вдоль стен располагались лавки, на коих уже сидели сегванские кунсы. Было их десятка четыре, а то и более, все мужчины кряжистые, по большей части высокорослые, и хоть уже в годах, но годы эти, казалось, не имели над ними большой власти: ни единого белого как снег старца не увидел здесь Зорко. А если и пробивалась у кого седина в бороде или в волосах, так она только добавляла мужества и благородства, как те серебряные обереги и украшения, что в изобилии острый взгляд венна-искусника здесь находил. Тут же по правую руку сложен был очаг - печь-каменка. У противоположной стены тоже стояла лавка, и на ней восседали самые важные кунсы. Были среди них и Ранкварт, и Хаскульв, оба в лучших своих одеждах. Меж ними оставалось еще место. "Для Вольфарта", - смекнул Зорко.
Венну лагман место отвел по правую от двери руку, ближе ко входу. Оно и понятно, был венн хоть и свободным человеком, и гостем, а все ж это не пир, а сход: не место гостю среди старшин. Пока сход не начали, Зорко внимательнее присмотрелся к собравшимся и приметил, что по ту сторону, где сидел он, были сегваны все больше дородные, гладкие, румяные, в шелках да золоте, кованном искусно и подобранном тщательно. С противной же стороны видел он лица обветренные, грубоватые, шрамами покрытые, и больше блестела там сталь, нежели злато, а коли и злато, то брало это злато более весом, чем красой. Вспомнил тут венн, как не раз говорили сегваны о морских кунсах, о необоримом никаким иным народом их могуществе на морях и о горькой их доле: на корабль взойдя однажды, на нем и умереть, единственным родным домом его всю жизнь почитая. Должно быть, так и расселись сегваны: по одну строну - береговые, те, у коих земля была и кров, по другую - странники бесприютные.
В чертоге было тихо, хоть и собрались тут разом полсотни здоровых мужчин, каждый из которых гаркнуть мог так, что и бурю зимнюю перекричит, и толпу на торжище. Кунсы, которые не вовсе молчали, вели негромкие неторопливые речи, так что в зале ровный гул стоял, как на пасеке, где все пчелы работают и каждая свое место и голос знает.
Но вот встал Вольфарт, взял в руку правую посох ясеневый, на вершине коего ворон и орел были вырезаны, и об пол им трижды негромко, но твердо ударил. С первым же ударом затихли даже тихие беседы, и слушали сегваны все, на посох и лагмана оборотясь, те удары, как венны слушали бубен - солнечное колесо в руках у старшей матери рода.
- Постучал к нам закатный ветер, - возгласил Вольфарт. - Что следует ответить ему?
- Нетрудно сказать, - продолжил, поднимаясь с места, один из морских кунсов, с неподвижным левым зрачком: темный, должно быть, на один глаз. - Орел Храмна машет крылами; вести благие от мудрой птицы; не следует дверь держать на запоре; благостны будут пусть речи наши.
Вновь трижды ударил посохом Вольфарт и снова вопросил:
- Постучал к нам полуночный ветер. Что следует ответить ему?
- Нетрудно сказать, - отвечал на сей раз широкоплечий и широкобедрый, вышедший и ростом и лицом кунс из береговых, облаченный в дорогой, парчой отделанный, черный плащ. - Ворон Храмна машет крылами; мудрые речи у древней птицы; не следует дверь держать на запоре; мудрость пусть речи наполнит наши.
Вдругорядь трижды опустился на тесовый пол посох лагмана.
- Ветер с восхода к нам постучался. Что следует ответить ему?
Поднялся Хаскульв-кунс и так молвил:
- Нетрудно сказать. Хрора кречет машет крылами; смелые речи у быстрой птицы; не следует дверь держать на запоре; да не убоятся зла наши речи.
И опять трижды прозвучал мерный стук посоха.
- Ветер с полудня к нам постучался. Что следует ответить ему? - возгласил Вольфарт.
И поднялся сам Ранкварт-кунс, невысокий, но могучий и властный, и рек:
- Нетрудно сказать. Лебедь Хригга машет крылами; чистые речи у белой птицы; не следует дверь держать на запоре; ложь да не тронет наши реченья.
С теми словами в пятый и последний раз трижды ударил посохом Вольфарт.
- Сказано слово; впущены ветры; птицы священные в свидетели призваны; время приспело речи начать мужам благородным, на тинг пришедшим. Ты, Ранкварт-кунс, великий в сраженьях и в мире первейший. Тебе даровали боги удачу, тебе и начать разумные речи, - сказал законоговоритель старшему кунсу.
- Ты лагман наш был, тебе и слово первым сказать боги велели, - возразил на то Ранкварт.
Зорко сразу понял, что так было заведено, и кунсы и лагман лишь исполняли заповеданный предками обряд. Но величие сход оттого нисколько не потерял, напротив, Зорко еще более зауважал сегванов за такое почтение к праотцам: теперь сила и мудрость ушедших допрежь будут сопутствовать и покровительствовать здесь ныне живущим.
- Храмн, Хрор и Хригг да откроют мой разум, да вложат в уста мне мудрое слово! - воззвав так к главным сегванским богам, закончил Вольфарт ритуал.
Кунсы, которые встали, теперь опять расселись по местам, и лагман заговорил уже не нараспев, обращаясь просительно к богам, но уверенно и привычно, обращаясь к равным:
- Так теперь поведу речи. Хальфдир-кунс, морской кунс, уходит от нас в небесный чертог. Он был доблестным воином, и каждый берег Длинной Земли знал паруса его кораблей. Нет в том сомнения, что Храмн с почестью примет его к себе, и Хальфдир займет свое место на пиру богов. Немало достоинств было у Хальфдира, и каждый из вас, кунсы, скажет еще свое слово на тризне. Не во всякой стае будет столько же птиц, сколько величальных слов будет на той тризне речено. Не во всяком рыбьем косяке будет столько же сельди, сколько золотых колец добыл и роздал людям своим Хальфдир-кунс. Не во всяком посеве есть столько колосьев, сколько мечей поднимутся для кровавой мести, едва будет назван обидчик Хальфдира. Следует нам посему решить лишь то, как проводить Хальфдира в чертоги Храмна.
- Скажи нам, Вольфарт, что говорит о том предание, - взял слово Ранкварт-кунс. - Мы же, выслушав все, примем решение. Если же усомнимся мы в правоте своей перед богами, спросим у них совета.
- Мудрые речи разумного мужа, - отметил лагман. - Слушайте же. Так глаголет предание, что если ушел по дороге к богам славный кунс смертью своею, и у одра вся семья собралась, и брат или сын закрывал ему очи, то надобно холм возвести и в холме том дарами, оружьем и утварью разной, совместно с людьми и конем, кои впредь ему будут служить, кунса навек упокоить. Если же в распре падет воин могучий, в усобице, в сваре, пусть в одиночестве путь он влачит к небесным чертогам и не в земле упокоится: ярый огонь пусть очистит скверну раздоров. Коли морская пучина, зверь на охоте, иная ли тварь иль стихия кунса погубят и найдено будет мертвое тело, то в лодку уложим усопшего вместе с дружиной его невеликой и пустим по водам. Если ж в бою нашел он кончину, то славный корабль, снабженный богато, с людьми и конями, мы в плаванье пустим, и лишь отойдет по волнам бегущим от берега судно, горящие стрелы отпустим вдогонку. Богам так было угодно.
На сем Вольфарт завершил длинную свою речь и, обведя пристально взглядом всех сидящих, призвал:
- Ты, Хаскульв, говори. Хальфдир был тебе братом.
Хаскульв встал, твердо упершись ногами в пол, будто в лодке стоял, а не на недвижной опоре, рукоять меча тронул как бы невзначай, будто лишний раз увериться пожелал в правоте своей, и начал:
- Допрежь чем о том судить, как Хальфдира на дорогу к Храмну провожать надлежит, считаю, о том сказать должно, что лишь за этим и созван был тинг. Ведомо нам от предков наших, что только великим кунсам честь достается, когда тинг решает о проводах их. В иных случаях роду одному только вверяется говорить о том. Великим кунсом был Хальфдир, пусть и был его домом корабль, и Вольфарт верно о том поведал. Я же скажу, что не наше дело теперь думать о том, должно ли было отправляться Хальфдиру-кунсу от берегов в Дикоземье и верно ли было дело, кое затеял он. Следует лишь решить, с оружьем в бою он умер, с противником споря железом, или же гнев стихий его настиг. В том, что не было усобицы меж сегванами, многие здесь поручиться могут, и я - первый. Тому, что не на одре в родном доме отошел Хальфдир, свидетелей еще более сыщется.
Точно рокот прибоя, то набирая силу, то откатываясь, все глуше и глуше звучал в тишине голос Хаскульва, и не было здесь таковых, кто посмел бы не внять этому голосу или тем паче поднять голос против.
- Верны речи твои, Хаскульв, - возвестил Вольфарт. - О том, как долее следует вести себя сегванам на Длинной Земле, другой тинг скажет. Поведай же теперь, каковы твои помыслы о последнем пути Хальфдира.
- Считаю, - вновь заговорил морской кунс, - хоть сам того не видел, что не было сечи в час, когда нашел брат мой свою кончину.
Твердо рек это кунс, хоть и был Хальфдир братом его и требовала та речь мужества немалого: знали все, знал и Зорко, как любят сегваны выхваляться доблестью своей бранной. Не ахнули сегваны, ни звука не проронили, но ясно было, что не всем по нраву пришлись речи Хаскульва.
- Ведаю, - продолжил Хаскульв, - что была сеча допрежь того, хоть и невеликая. Ведаю, что доблестно брат мой бился. Ведаю, что едва не принял смерть в бою от сольвеннского меча. Ведаю и то, что верх одержал тогда Хальфдир-кунс. Но ведаю и другое. В ночь, когда пал гнев богов на Дикоземье, со своими людьми я был в дозоре, и лишь к рассвету поспели мы к месту, где Хальфдир-кунс почил. Мертвым нашел я брата у великой ямы, коей дна не было видно, точно она к Хёггу вела. И хоть был меч подле кунса, из десницы выпавший, ни единого врага подле не нашел ни я сам, ни люди мои. Тем сказать хочу, кунсы, что пусть и пал брат мой, великий Хальфдир-кунс, с мечом в руке, но не в бою с врагом, а от гнева богов. Таково мое слово, а более сказать не могу, дабы не лгать.
В тишине глубокой опустился на место Хаскульв. Мрачен был он и, видно, держал бы речь иначе, кабы не видел своими глазами двора на погосте, и множества мертвых тел, и ужасной ямины. Видел это сегван, и не мог бесстрашный морской кунс красно расписать кончину брата: там, где воля богов была явлена, не смеет перечить человек.
Остальные, однако, кунсы в Дикоземье не были, ничего не видели, а потому смотрели на Хаскульва настороженно и с подозрением: уж не задумал ли чего брат покойного Хальфдира, уж не хочет ли махом и место его, и славу захватить?
И опять заговорил тогда Вольфарт:
- Слышали все, что Хаскульв сказал! Есть ли здесь кто, могущий слова Хаскульва-кунса подтвердить? Есть ли кто, чтобы молвить против?
Молчание было ответом.
- Ты, Ранкварт-кунс, скажи тогда слово, - повелел лагман.
Встал Ранкварт и дерзко на кунсов глянул. По его думам мятежным, верно поступил Хальфдир-кунс, и хоть сгинул, но дело свое исполнил. И не страшился Ранкварт ни кнеса галирадского, ни старшин городских, ни дальних степняков, ни божьего гнева, покуда гнев тот на него самого не пал.
- Что ж, великие кунсы, - начал он речь, тяжело слова роняя, точно камни пятипудовые ворочал. - Кто посмеет Хаскульва-кунса осудить? Ни теперь, ни допрежь не лгал Хаскульв, а коли и находился кто упрекнуть его, в свою пользу свидетельствовал. И не было мне ни корысти, ни предлога ему не верить. О другом реку, кунсы. Всякое ли дело, когда боги гневаются, против закона и предания идет? Всякая ли буря, что корабль наш о камни бьет, справедлива? Всякая ли смерть Храмну, Хрору и Хриггу угодна? Тебя допрежь всего о том спросить хочу, Вольфарт-лагман.
- Глаголет предание, - откликнулся немедля Вольфарт, - что прежде были боги в согласии. Ныне же восстал Хёгг на Храмна, брата своего, и творит злодейство, где может. Ни единый воин павший не минует светлых чертогов Храмна, и все выйдут на последнюю битву, на Средней Земле же жаждет Хёгг воцариться и губит воинов славных, коли может. Хочешь ли сказать, Ранкварт-кунс, что зришь в гибели Хальфдира с дружиною козни Хёгга?
- Хочу, - заявил Ранкварт, не колеблясь. - И, коли будет так решено, скажу: пал Хальфдир-кунс в бою с мечом в деснице, и был его враг не боярин сольвеннский и не Гурцатов волк, но Хёгг и его чудища. Таково мое слово.
- Видел ли сам ты, Ранкварт-кунс, рати Хёгга в Дикоземье? - вопросил лагман.
- Нет, не видел, ибо в Галираде оставался, - отвечал Ранкварт.
- Можешь ли призвать кого в свидетели? - осведомился Вольфарт.
- Могу, - твердо отвечал кунс.
- Назови имя его! - приказал законоговоритель.
- Зорко, сын Зори, из веннских земель, - провозгласил Ранкварт-кунс.
Вот теперь кунсы смолчать не смогли. И до того, как только вошел в чертог, ловил он на себе недоуменные и недобрые взгляды, теперь все поняли, кого привел лагман на тинг, и не было среди кунсов довольства, что иноземец будет на сходе среди них свидетельствовать. Неуютно чувствовал себя и Зорко: у веннов чужеземца приветили и, случись что, на суде по Правде слово бы молвить дали. На сходе же не имел чужеземец слова: нельзя было колдовством, кое с собой принес он, вольно или невольно, гневить своих родовых богов и славных предков.
У сегванов, однако, по-иному было. Трижды ударил об пол посох лагмана, и негромкий, но слышимый сквозь все другие голоса голос его возвестил: