- Четыре ветра свидетели нам, кунсы, что на тинг мы собрались, а не на торжище! Законы наши гласят, что, когда даст тинг на то свое согласие, может чужеземец, коли он свободный человек, свидетельствовать и речь держать. Потому, чтобы не было обиды, тебе даю слово как старшему, Ульфтаг-кунс, чтобы ты выспросил Зорко, сына Зори, так, как того закон требует.
Из ряда береговых кунсов поднялся тот, кто ближе всех к лагману сидел. Был то могучего сложения муж, в полукафтанье из доброй кожи облаченный, в рубаху зеленую нарлакского дорогого полотна и куртку из шерсти оленьей. О золоте и серебре уж и говорить было нечего: всякие диковинные вещи искусной работы одежду украшали, но не в излишке, а ровно так, чтобы богатство и удачу кунса свидетельствовать. Особенно Зорко показался оберег, что на цепочке из золота на груди у сегвана висел: был то знак солнечный, коловорот, сиречь крест золотой с оконечьями, посолонь направленными. На крест был круг наложен, что посредине перекладины пересекал, и на каждой перекладине в таком месте самоцвет лучился: голубой, красный, зеленый и фиолетовый. Также по кресту узор вился из трав и цветов, похожий на тот, что на ошейнике кожаном был тиснен, и скрывал тот узор уже не лики богов рогатых и не буквицы, а фигуру человека, руки в стороны распластавшего. Присмотревшись же, увидел Зорко, что человек не один был, но трое таковых, только один вверх головой находился как положено, а двое других вправо и влево головой вроде лежали. Чудно это было! Коловорот и круг сами на основе лежали из чудесной мозаики, составленной из вовсе незнакомых Зорко камней. Жаль, не тот случай был, чтобы разузнавать, что да отчего!
Однако и меч на поясе у кунса висел знатный: такой, если и не разрубит доспеха, кости переломает напрочь!
Сам кунс желтоволос был, так что светлые седины в этой желтизне пропадали, и лохмат: никак не желали непослушные пряди слушаться гребня. Борода же, на манер всех береговых сегванов, была ухожена любовно. Ликом Ульфтаг был широк, полон и румян, а еще курнос, однако белый шрам от переносицы пересекал всю скулу, чуть не до левого уха, и все благодушие собой похищал. А глаза у кунса были таковы, что не разберешь, как ни тужься, о чем тот мыслит: дикие, звериные глаза. Любил кунс, наверно, и пива испить, чему не только круглое лицо показанием было, но и пузо изрядное.
- Поднимись, Зорко, сын Зори, - сказал лагман. - Клянешься ли в том, что правду молвить станешь перед тингом и богами нашими?
Зорко встал и ответил, не смущаясь:
- Зазорно будет венну чужих богов не уважать, паче того на их земле. Клянусь землей своей матерью, что правду говорить обязуюсь, и предков своих славных в свидетели зову. Как заповедано нам праматерью рода Серых Псов, так и молвить стану.
- Верно говоришь, - одобрил Ульфтаг. - Значит, Серый Пес? Не знал я никого из твоего рода. Свободный ли ты или чей-нибудь человек?
- Свободный, сын матери своей и отца.
- Имеешь ли землю во владении?
- Земля моего рода - моя земля.
- Один ли ты у отца… с матерью, - прибавил кунс, - или еще есть братья?
- Братьев нет. Три сестры: старшая и двое меньших.
- Значит, есть земля, - удовлетворенно пробурчал Ульфтаг, старейший в Галираде кунс. - Здесь как будешь: сам по себе или к Ранкварту человеком пойдешь?
- Сам по себе, - отвечал Зорко. Пойти служить к кому-либо из сегванских кунсов было, может, и удобно, но покуда не звал никто.
- Тогда кто поручится за тебя? - вопросил Ульфтаг.
- Я поручусь, - немедля выступил Ранкварт. - Есть у меня…
- Верю тебе, Ранкварт, - ухмыльнулся в бороду Ульфтаг. - Кто ж о твоем достатке не сведущ? Скажи еще Зорко, сын Зори, с делом ты в Галираде или без дела? Редко венны в Галирад поодиночке забредают, - пояснил он незнамо для кого.
Этот вопрос был для Зорко самым трудным: не объяснять ведь каждому всякий раз, что никто его из рода не гнал и вообще как все дело было. Памятуя, однако ж, о речах старого калейса, приготовил Зорко ответ, кой должен был устроить и сольвеннов, и сегванов, и многих вельхов.
- С делом, - весомо молвил он. - Доли ищу.
- С делом, - негромко обронил Ульфтаг, только глаза прикрыв в знак согласия. - Значит, сам за себя и отвечать станешь, если нужда будет. Вольфарт-лагман, - обратился кунс к законоговорителю. - Это свободный человек, с землей и сам себе господин. Он может свидетельствовать на тинге и речь держать.
С тем Ульфтаг на место сел, и теперь лагман, не дожидаясь, покуда кунсы меж собой словом перемолвятся, к Зорко подступил.
- Ульфтаг-кунс свое решение вынес. Есть ли здесь такой, кто против скажет?
Кунсы молчали.
- Посему я вопрошать стану, - объявил Вольфарт. - Скажи Зорко, сын Зори, как случилось, что путь твой с путем Хальфдира-кунса сошелся?
И начал Зорко на вопросы лагмана отвечать: как в Лесной Угол попал, как сел, да как встал, да как драка началась и на все остальные. И если и была до того робость какая у венна перед грозным сегванским сходом, то враз она пропала, едва до дела дошло.
Кунсы поначалу с подозрением слушали, глухо переговаривались, однако чем дальше, тем больше одобрительных слов ловил слух Зорко. Видать, нравилось сегванам, что не испугался венн потасовки, а еще более понравилось, что он за сегванов биться стал. Но тут вмешался Хаскульв-кунс. А вмешался потому, что утаил Зорко, как он свой меч под удар Прастена подставил, смерть Хальфдира на полдня отдалив. Негоже хвастать было, да и не место. Да и Вольфарт о том не спрашивал: суть ли, как именно Зорко с сегванами оказался? Но Хаскульв, пусть сам того не видел, от Иттрун услыхал, стало быть.
- Постой, Вольфарт, - поднялся тут Хаскульв во весь свой немалый рост. - Не все венн говорит, как было. Утаил немного.
- Что ж утаил? И тебе откуда о том известно? Вольфарт взбодрился даже: нравилось, должно быть, ему должность свою исправлять.
- Утаил, что Прастейн-кунс едва Хальфдиру голову надвое мечом не разнес, когда Хальфдир на мелочи, под ногу попавшей, оступился. А венн мечом удар тот отвел, с тем и в битву вступил. А знаю это от Иттрун, дочери Хальфдира.
Кунсы опять замолчали, слушая Хаскульва, и уже не просто с одобрением, а с изумлением на Зорко глядеть стали. Откуда ж такой выискался?
- Женщине на тинге места нет. Свидетельство же свободной женщины равно свидетельству мужчины, - объяснил Ульфтаг, хотя в словах Иттрун навряд ли кто бы здесь усомнился.
- Так ли было? - обратился тогда лагман к Зорко.
- Так. Правду Иттрун, дочь Хальфдира, сказала, - подтвердил венн.
- Нетрусливый ты муж, - высказал мысль Ульфтаг. - На пиру тебе место не из последних. Дальше спрашивай, Вольфарт. Может гость отвечать тебе сидя. О подвигах речи для пира оставим. Злосчастную Хальфдира долю выяснить надо.
Пришел черед дивиться Зорко. Венн пусть и не разумел сегванского языка настолько, чтобы понимать все, реченное на сходе, но дар говорить складно, виршами, считался даром богов повсюду. Ульфтаг, как видно, даром таким обделен не был, а потому, пусть и говорил он низким, с хрипотцой голосом, не всегда внятно произнося слова, слушали его сегваны без единого шороха. Также слушал Ульфтага и Зорко, не задумываясь сейчас о том, что подобный заступник на тинге стоит едва ли не дороже, чем вместе Ранкварт и Хаскульв.
И снова стал спрашивать Вольфарт. Зорко теперь отвечал ему, сидя на лавке. Должно быть, в том была большая честь. У веннов сидеть на суде или сходе могли только матери рода и немощные от старости люди, коим невмоготу было выстоять полное время схода. Все прочие стояли, несмотря на всякие заслуги.
Теперь добрался лагман до того места, когда Иттрун Зорко в лес за печище увела. Стыдиться Зорко нечего было, да и сама Иттрун, сколько помнил он, краснеть тогда и не думала, но помнил венн и о том, как предупреждали его перед походом сюда Хаскульв и Вольфарт. Стал отвечать он на вопросы осторожно, однако сегваны слушали благосклонно, видно, ничего зазорного Иттрун и вправду не сотворила. Когда же завели речи о том, как дочь Хальфдира в печище пошла, а Зорко тем временем сам проведать отправился, как там дела обстоят, улыбки появились на лицах суровых кунсов. А когда пришлось обстоятельно рассказать про то, как сегваны Прастенову дружину полонили, тут и вовсе кунсы обрадовались.
Мельком взглянув на Ульфтага, приметил Зорко, что затеплился в непонятных глазах его слабый огонек: нравилось кунсу про удачные ратные дела слушать. И про хитрость, кою Зорко явил, тоже.
Но вот опять встретились Иттрун и Зорко на взгорке за Лесным Углом, и уж тут венн, как ни почитал должным всюду правду молвить, умолчал про вино, зелье нарлакское, коим дева сегванская его потчевала. На веннском сходе рассказал бы, не сробел, а тут затаился, поелику не знал, что на это скажет грозный Хаскульв своей племяннице. Сколь ни распущенны сольвенны сделались за века, а и то брагу хмельную парни с девицами вместе по лесам не распивали.
Миновав и эту трудность, Зорко встретился с главною: как описать тот хоровод, что начали кружить темные ночные духи? Как рассказать сегванам, кои злато считать умели, да о красках мало ведали, что ожил вдруг страшный холст? Как поведать в одночасье те предания темные о Худиче и его свите, что лишь изредка слышал он в родных местах? Разумел Зорко, что здесь песнопевец-сказитель надобен вроде Ульфтага, только не знал за собой Зорко способности складно виршами вещать. Вспомнил только, что видела Иттрун во тьме каких-то исполинов и богов. Потом представил заново себе, как встала тьма над погостом, как била в землю черная молния, как ухмылялся недобро второй степняк, Прастена зарубивший, как земля корчилась и содрогалась, и словно тот самый Брагг, коего лагман поминал, добавил в речи Зорко свои. Только были то самые горькие речи, какие были у сегванского бога. Должно быть, на полыни он их настаивал да с черным отваром колдовским, кой одни кудесники варят и пробовать никому не дают, смешивал. И так говорил Зорко, что Вольфарту-лагману и нужды не было венна расспрашивать. Обо всем разом поведал Зорко: и о тьме, что до звезд восстала, и о нечисти, которая из темноты нагрянула, и о том, что там Иттрун в мареве этом распознала, и о поединках, что на дворе погоста Хальфдир учинил, и о молнии, и о том, чем гроза черная кончилась. Только о холсте своем ни слова не сказал: опять невместно было. Да и где о таком говорить можно?
И сам не понял Зорко, как это все он высказал, когда поймал себя на том, что повествует уже о самом окончании дела, про то, как помог Иттрун из ямы выбраться, и про то, что и мертвый отец не дал дочери в бездне сгинуть.
Остановившись наконец, увидел Зорко, что сидят кунсы уже не радостные и не довольные, а Ульфтаг, даром что старейший, по лавке ерзает, будто молодой да непоседливый, и смотрит ровно волк, добычу почуявший. Прочие же кунсы лицами посуровели и омрачились, друг с другом переглядывались коротко и думу думали. Хаскульв, уже обо всем от Иттрун слышавший, недвижно сидел и ждал, что тинг скажет, а Вольфарт-лагман не то чтобы растерялся, но взором к Ульфтагу обратился, а потом рек:
- Слышали все! Слышали и то, о чем Хаскульв давеча говорил. Вижу я в том Хёгга гнев и тех правоту, кто говорил: близится свершение древних пророчеств. Ты, Ульфтаг-рунопевец, скажи теперь!
Ульфтаг только и ждал того. Мигом поднялся пожилой сегван и как-то даже выше показался и в плечах шире, и глаза у него теперь были точно у медведя свирепые.
- Не буду я вам руны петь, кунсы! - загремел Ульфтаг, точно обвал каменный с обрыва пошел. - Всем вам ведомо, что в прорицании сказано. Не Хальфдир ли говорил вам о беде из страны великанов, что к восходу лежит? Не Турлаф ли годи, руны раскинув, предрекал, что Хёгг восстанет в мощи своей? Не вы ли слышали на пиру о видении, кое мне было явлено? Не я ли пел вам о том? Все ли вы вняли пророчеству? Один только Ранкварт-кунс не убоялся слово поднять! Один только Хальфдир с Хаскульвом-братом решились обнажить мечи! Чего еще ждете, великие кунсы? Или боитесь Хёгговой рати? Или думаете, что вас минует судьба? Или не знаете, что не всем суждено сгинуть? Вот вам свидетельство: тот, кто выжил, здесь, перед вами! Или не слышали, как Прастейн-кунс первый бой выиграл? Знаю, не место здесь думать, как дать работу нашим мечам. Скажу свое слово о Хальфдире-кунсе: с оружьем в руке пал он, и с врагом страшнее других он бился. По чести ему корабль во владения Храмна!
Тут кунсов точно проняло наконец, они и о Зорко позабыли. Должно быть, приподнял старый Ульфтаг крышку над котлом, кой давно уж кипел исподволь. Тинг загудел опять, но теперь не как мирная пасека, а словно пчелы в растревоженном улье. Лагман Вольфарт меж тем, наоборот, в себя пришел и делом привычным занялся: бурлящему сходу через край выплеснуться не давать, чтобы всех на сто верст окрест не ошпарил.
- Тебе слово, Торлейф, - указал он на одноглазого кунса из морских.
- Верно Ульфтаг сказал. Он хоть и всех нас старше, а разумом светлее, чем оперенье у чайки под солнцем. Хальфдир и прежде не раз доблесть являл, а ныне, как о том ни говори, дело сделано, и сам Храмн обратно его не повернет. Еще скажу. Кто голос поднимет, что Храмн, Хрор и Хригг с черной ратью могли к людям явиться? Один Хёгг учинить мог такое! С Хёггом схватиться не у всякого достанет мужества. Кое-кого Гурцат мечом на Кайлисбрекке пошевелит, в Галигарде в дрожь бросает, - усмехнулся он криво. - Достоин Хальфдир последнего корабля. Так считаю.
С тем сел Торлейф. Пуще прежнего возмутились кунсы, начали в голос друг с другом перелаиваться. На то лагман опять трижды посохом ударил и, едва примолкли сегваны, указал на одного из береговых:
- Ты, Оле-кунс, скажи.
Тот, что отвечал полуночному ветру, одетый богаче других ("Не тканью ли торг ведет?" - подумал Зорко), встал и, поглядев надменно, молвил:
- Много в мире чудес всяких. Мне в Саккареме про рыбу рассказали, коя гору глотает, в Нарлаке - про морского дракона, который кита душит. Про Дикоземье я тоже всякое слышал. Доблестен Хальфдир-кунс, что говорить! Что против Хёгга он меч поднял, тому верю. Будет ему достойный корабль. Хотел бы я на того посмотреть, кто против сказать здесь решится! А что до того, как вернее против Хёгговой рати биться, - осклабился он, метнув злой насмешливый взгляд на Ульфтага, - или против Гурцатовой, коя заодно с сольвеннами на нас теперь пойдет, на то другой тинг нужен. Одними нами не обойтись. Я сказал.
С тем сел Оле-кунс на место.
- Верно ли Оле-кунс рек? - тут же ухватился за последние слова лагман. - Есть ли кто, чтобы ему возразил? Надлежит ли нам снарядить Хальфдиру-кунсу погребальный корабль? Ты, Асгейрд-кунс, скажи.
- Надлежит, - отозвался из дальнего угла темноволосый сегван помоложе, в кожаную куртку, мехом отороченную, облаченный.
- Ты, Торвальд-кунс, скажи, - указал Вольфарт на следующего.
- Надлежит, - молвил тот.
Так перечислил лагман всех, кто в доме был, и каждый на то соглашался, что пал Хальфдир в битве с врагом с оружием в руках.
- Когда так, кунсы, на том постановил наш тинг: надлежит снарядить Хальфдиру-кунсу огненный погребальный корабль. Что и кому сделать для того предстоит, на то Ранкварт-кунс есть, для того избирали его тингом. Что до большого тинга, то поутру же стрела с красным оперением будет послана по Длинной Земле, на острова и в море. Так ли, великие кунсы?
И снова перечислил Вольфарт всех, кто на сход собрался, и каждый подтвердил, что так поступить и следует. Тогда подошел лагман к тулу, что позади него на стене висел, и оттуда извлек длинную стрелу с опереньем, красным выкрашенным.
- Турлаф-годи, прими от меня стрелу большого тинга и освяти ее так, как речено в предании! - воззвал он.
В ответ вышел на середину чертога высокий сутулый старик в одежде из волчьего меха, весь седой. И как раньше Зорко его не приметил? Должно быть, хоронился тот старик где-то, то ли и впрямь такой колдун был, что не всякому и не сразу виден? Старик стрелу у лагмана из рук принял и молвил хрипло, будто птица морская прокричала:
- Храмн, Хрор и Хригг тому свидетели. Четыре ветра будут эту стрелу нести. Все сыновья Храмна да слышат меня: быть большому тингу! Завтра на рассвете жду ваших воинов: пусть примут стрелу и провезут ее повсюду, - завершил свою речь старик-кудесник и удалился, неслышно ступая в мягких своих сапогах, да так дверь затворил, что и не скрипнула.
- Сим кончен тинг! - возгласил Вольфарт. - Все, что сказано ныне, слышали светлые боги!
- Слышали! - дружно грянули кунсы.
- Горе тому, кто отрицать посмеет!
- Горе! - хором ударили сегваны.
И завершил сход последний согласный клик пятидесяти мужских голосов:
- Хригг, Хрор и Храмн!!!
Не кричал один только Зорко.
Глава 5
Сани для теней
Тризна, коя состоялась через день, Зорко ничем не удивила. Умирали люди и в роду Серого Пса: иные от старости, иные от болезни, иные на охоте или еще по какой злосчастной случайности. Редко когда случалось смертоубийство, но и такое было. Разница была в том, что у веннов, как и положено, и тризной и похоронами управляли женщины; у сегванов, как и у всех, кажется, прочих народов и племен, - мужчины. Было это, разумеется, неправильно, но переучивать сегванов Зорко бы не взялся.
Пир был богатый: в большом торговом городе могли кунсы-купцы позволить себе разносол. Были здесь и диковинные кушанья из морских тварей, и рыба всякая разная, какой Зорко в родных озерах видеть не мог. Рыбы было едва ли не больше, чем мяса, кое сегваны сильно уважали. Были здесь яства жареные, вареные, соленые, копченые, сушеные и многие еще иные. Была и птица, и телятина, и свинина, и даже мясо главного морского страшилища, тысячепудового кита. Из разговоров сегванов-зверобоев Зорко, впрочем, уяснил, что кит - не рыба вовсе, как толковали веннские сказки, где про море говорилось мало, и говорилось как о чудесной и загадочной стране, где полно диковин, опасностей и где немногие бывали. Кит оказался морским зверем вроде моржа или тюленя, а тюленей Зорко видывал: те поднимались по широкой Светыни до больших лесных озер, где могли не бояться хищников моря-океана и спокойно жиреть на крупной озерной рыбе.