С верхней полки старенького шкафа, где на глиняных бочонках и меж них лежали пакеты с крупами, мукой и всякой всячиной, раздался шорох. На пол с сухим стуком посыпались горошины, запахло перцем и корицей, и на стол спрыгнула костяная пуговица с медным ободком. Появление этой пуговицы чрезвычайно обрадовало Маятника. Он вскочил, хлопнул в ладоши и воскликнул:
– Ну наконец-то! А я-то думал, что потерял тебя навсегда!
Пуговица, весело подпрыгивая, обежала стол и прыгнула в ладонь Маятника.
Он подбросил ее, поймал и сказал:
– Да будет тебе известно, Ромуальд – вещи бывают везучие и невезучие. Везучие приносят удачу, а невезучие – беды. Костяная пуговица не раз выручала меня, и когда она потерялось, я очень грустил. Я давно подозревал, что рядом находится враждебная мне вещь, но не знал какая именно. Это из-за нее пуговичка не могла возвратиться. Ты выбросил в окно ложку, и она вернулась! И почему я сам не догадался раньше, что ложка строила мне козни?!
– А, по-моему, догадаться об этом было совсем нетрудно, – возразил Ром. – Достаточно раз услышать, что она говорит…
– К сожалению, я давно уже не слышу голоса вещей, которые меня окружают. Видно, ухо мое слишком грубо для их нежных языков. Кстати, о чем они говорят?
– Стакан жаловался, что ему надоело вино, – Ром почесал переносицу. – Вообще-то, и в самом деле, нельзя пить столько вина.
– Если пью – значит можно. И к тому же… – Маятник вздохнул, – что тут поделаешь, если я Маятник. А что еще они говорят?
Ром встал из-за стола и медленно прошелся по кухне, прислушиваясь.
– Шкаф вспоминает Карпатские горы, – сказал мальчик. – Когда-то он был там тенью молодого и гордого Вея, но люди спилили его и сделали шкаф. А опилки пошли на подстилку. И ладно бы только коровам, но еще и козам. Шкаф считает их глупыми и говорит, что нет ничего оскорбительней, чем быть подстилкой коз. Еще он говорит, что в Карпатах ему было лучше, а здесь все не так. Здесь он весь пропитался запахом жареного лука, его давят бочонки, мука и сковороды, и он сердится на них.
– Все старики сердитые, – задумчиво заметил Маятник.
– Надо же! – воскликнул Ром изумленно. – Никогда бы не подумал – стены и потолок поют о море и белых кораблях. Разве они когда-нибудь видели море?
– Наверное, это цемент. Я видел, как его добывают из гор, которые стоят у самого моря. Ты только представь – столько пролежать внутри горы и вдруг, в один, поистине прекрасный день, увидеть море с белыми кораблями и чайками. Такое, конечно, никогда не забудешь. Надеюсь, что когда это произошло, стояла хорошая погода…
– Среди чашек переполох, – перебил его Ром. – Они возмущаются чайником. Говорят, что он беспощадно заливает их кипятком, и они от этого рано или поздно потрескаются.
– А что же их мучитель? – Маятник посмотрел на красный в белый горошек чайник, который гудел на огне.
– А он заявляет, что все старые чашки ему порядком уже надоели, и он всю ночь и все утро только мечтал о том, чтобы брызнуть кипятку в новую чашку.
– Это в какую же?
– В голубенькую, – мальчик указал на чашку, которая стояла на столе у плиты и тихонечко подрагивала от страха.
– Действительно, новая, – сказал Маятник, вставая. – Я ее прежде здесь не видел. – Он взял чашку в руки, посмотрел на свет и поставил в шкаф за бочонок. – Ишь, старые ему надоели! О новой он мечтает! Ничего, как-нибудь обойдется.
Чайник обиженно фыркнул и заклокотал.
– Гляди-ка, как раскипятился! Вулкан да и только! – с этими словами Маятник одной рукой выключил огонь, а другой потянулся к бутылке с вином.
В кухню вошла женщина-пальма. Она окинула стол быстрым и цепким взором и сказала:
– Не успел допить, а уже снова наливаешь? Недаром тебе черти-то мерещатся.
Ром закусил губу и щелкнул пальцами. Маятник посмотрел на него и усмехнулся:
– Ничего, сейчас и тебе что-нибудь померещится.
– Не дождешься! – с вызовом сказала женщина-пальма и, бросив пакетик чая в чашку, стала деловито заливать его кипятком.
Ром положил ладонь на чайник. Тот зашипел и весь покрылся холодными каплями. Еще через мгновенье капли помутнели и стали ледяными, а бока чайника облепило инеем. Женщина-пальма ойкнула и выронила чайник из рук. Он упал на пол с глухим стуком, внутри его хрустнула большая льдина, а из горлышка выпала тонкая сосулька.
– Я же говорил, что померещится! – рассмеялся Маятник.
Со стола поднялась тарелка с недоеденными щами и, плавно покачиваясь, подплыла к самому носу жены Маятника. Ноздри ее затрепетали, глаза округлись, обеими руками оттолкнула она тарелку и опрометью бросилась из кухни. Если бы у женщины достало духу оглянуться, то она увидела бы, что тарелка перевернулась и запрыгала в воздухе, будто кто-то невидимый пытался ее удержать. Затем, сделав напоследок отчаянный пируэт, тарелка все ж таки грохнулась на пол и распалась на куски.
– Слишком сильно толкнула, не удержал, – сказал Ром.
– Да, толкаться она мастерица, – сказал Маятник и, развалясь на стуле, вдруг крикнул. – Эй, Алина, иди-ка сюда!
Ром почувствовал, что в горле у него сразу пересохло. Неотрывно смотрел он на дверь, за которой зазвучали шаги. Дверь открылась, и он увидел девочку лет восьми. У нее были светлые вьющиеся волосы, лукавый остренький подбородок и синие глаза. Она остановилась у порога и посмотрела на Маятника.
– Это моя дочь Алина, – сказал тот, задумчиво поглаживая шею, – Алина, доченька, тут тарелочка разбилась. Будь добра, убери осколки.
"Это не она, – подумал Ром, глядя, на девочку, собиравшую осколки, – совсем не она."
– Сердце ма-а-льчика упа-ало и разбилось, гоп-ца-ца… – пьяным голосом неожиданно запел Маятник.
Девочка собрала осколки и вышла из кухни. Позабыв обо всем, Ром выскользнул за ней в прихожую и, похолодев, увидел, что волосы ее не такие уж светлые, как показалось ему вначале. И совсем не вьются.
Потянуло сырым сквозняком, и Ром заметил, что никакой прихожей уже нет и в помине, и они стоят под длинной, как тоннель аркой, закупоренной с обеих сторон плотным солнечным светом.
Девочка подняла голову, и глаза ее просияли холодным зеленым огнем. Чьи-то пальцы вцепились сзади в волосы Рома, он тряхнул головой, и серое тощее создание беззвучно упало к его ногам. И в тот же миг, а, может, даже чуть раньше он услышал веселые и беспечные голоса Прибамбы и Прибамбасса. Они вошли в тоннель, сопровождая с обеих сторон Пекмату. Ром успел бросить на них лишь короткий взгляд, но этого хватило, чтобы Алина исчезла. На том месте, где она стояла, лежали лишь осколки тарелки из кухни Маятника да ползало странное серое создание.
– Ты знаешь, что это такое? – спросил Прибамба, еще издали указывая на создание пальцем. И хотя этот вопрос был неизвестно к кому именно обращен, Прибамбасс по-военному браво вскинул ладонь к виску и воскликнул:
– Так точно, знаю! Это Пустой Страх. Извольте не беспокоиться!
Серое создание, которое Прибамбасс отрекомендовал как Пустой Страх, испуганно поводило ушастой головой и медленно поднялось на ноги.
– Приказываю окружить его и уничтожить! – зычно скомандовал Прибамба и, схватив ошеломленное создание за шиворот, швырнул его о стену. Впрочем, это не нанесло Пустому Страху, похоже, никакого вреда. Он вошел в стену, как нож в масло и исчез.
– Ладно, пусть убирается туда, откуда пришел, раз уничтожаться не желает, – смягчаясь, сказал Прибамбасс. – А вам, юноша, – тут он посмотрел на Рома, – не пристало якшаться со всякими там…
– Здесь была девочка, дочка Маятника, – перебил его Ром. – Где она?
Голос его прозвучал так странно, что Прибамба и Прибамбасс, раскрывшие было рты для того, чтобы, по своему обыкновению, позубоскалить, только пожали плечами.
Ром взглянул на Пекмату.
– Бедный мальчик, – сказала та и опустила голову.
Глава IX
Особо крепкие щеки
– Ты меня обманула! – вскричал Ром. – Ты сказала, что здесь растут золотые ананасы! А теперь прячешь глаза!
– Я лишь сказала, что иду в ту сторону, где растет золотой ананас, – промолвила Пекмата тихим голосом.
– Он перевернул все с ног на голову! – с нарочитым изумлением воскликнул Прибамбасс и, встав на голову, принялся отчаянно размахивать ногами.
Вокруг него, охая и притворно вздыхая, суетился Прибамба и пытался подсунуть под голову дружка розовую подушку, чтобы ему было мягче стоять. Ром в сердцах толкнул Прибамбасса, и тот, перевернувшись в воздухе, ловко встал обеими ногами на эту подушку.
– Какая дикость, какое варварство становиться на подушку грязными ногами! – закричал Прибамба. – Нет, недаром я придумал про тебя пословицу – посади свинью за стол, она и ноги на стол. Я ее придумал в тот злополучный день, когда пригласил тебя отобедать в моем доме, в лоне моей незабвенной семьи. Помнишь, вражина?
В свою очередь Прибамбасс решительно заявил, что дело обстояло не так, а совсем наоборот и с напускным гневом принялся уличать Прибамбу во всем, что только приходило ему по ходу уличений в голову. При этом оба раскраснелись, размахались руками. Дело шло к потасовке, но тут они в один голос воскликнули: "Да чтоб мне провалиться, если я вру!" и разом провалились.
– А ты знаешь, где растет золотой ананас? – спросил мальчик Пекмату.
– Этого не знает никто, – ответила та.
– Но все знают, что он растет в той стороне, куда мы идем, – сказал крокодильчик и кокетливо повел глазами. – Он всегда там, куда бы мы ни шли.
– Я должен его добыть! – твердо сказал Ром. – И я пойду с вами.
Они вышли из тоннеля на ослепленную солнцем площадь. Она была настолько обширна, что дома на противоположной ее стороне, несомненно, выглядели бы совсем крошечными, если бы только виднелись. Но они не виднелись, потому что площадь в середине была выше, чем по краям, и из-за этой-то ее выпуклости могли выглядывать лишь самые высокие флюгера на самых высоких крышах. Площадь была полна людей и всевозможных созданий, от одного вида которых у обычного человека сердце упало бы в пятки. Но обычные люди не видели их. Занятые своими делами, они сновали по площади, делая покупки в торговых рядах, сидели за столиками многочисленных кафе, беспечно прогуливались, жарко спорили, многозначительно переглядывались. И никто из них не обращал внимания ни на многоголового пятнистого змея, пробовавшего каждого проходящего своими стремительными раздвоенными жалами, ни на двухметровую черную крысу в белом плаще, задумчиво прохаживавшуюся под руку с синелицей девицей, из живота которой торчала чья-то когтистая судорожно сжимавшаяся лапа, ни на рогатого пингвина, хлеставшего по жирным бокам короткими крыльями и изрыгавшего многоногих лягушек с изумрудными хвостами. И каких только еще загадочных и страшных созданий здесь не было! Но люди проходили сквозь них, не подозревая об этом. Иногда сверху раздавался треск, и на площадь падали куски, похожие на слюду или стекло.
– Мир ветшает, – сказал крокодильчик и, подхватив мальчика зубами за воротник, усадил на спину Пекматы, которая двинулась через площадь. – Верхние его сферы разрушаются и стремятся вниз, чтобы заслужить благосклонность госпожи Неи.
При этих словах Ром почувствовал, как Пекмата начала расти вверх и увидел, что возвышение посреди площади, хоть и похоже на бугор, но еще более похоже на яму, каким-то невероятным образом прикинувшуюся бугром.
– Да-да, ты прав, – бодро сказал крокодильчик. – На самом деле это не бугор, а яма. А точнее – зрачок госпожи Неи, в который она следит за всем, что делается наверху. Присмотрись внимательнее к площади и ты увидишь, что вся она – глаз. Бессонный глаз, всегда смотрящий вверх.
Мальчик окинул быстрым взглядом площадь и убедился, что это так. То, что люди принимали за мостовую, было поверхностью громадного желтоватого глаза с черным, как бы вывернувшимся наружу, зрачком посередине.
– Ничего себе! – воскликнул Ром. – Как же это глаз терпит столько всякой всячины на себе? Когда в мой глаз попадает соринка, хочешь – не хочешь – сразу слезы текут, а тут столько всего!
– Настанет день, и глаз закроется. – сказал сзади вибрирующий, как металлическая пластина, голос.
– А что же тогда будет с людьми? – спросил Ром, оборачиваясь. Он думал, что с ним разговаривает крокодильчик – только голос зачем-то изменил -, но тотчас понял, что ошибся.
– С людьми будет то, что они заслужили, – сказал тот же вибрирующий голос из телефонной трубки, висевшей в воздухе.
Ром протянул к ней руку, чтобы взять, но трубка презрительно фыркнула и улетела с видом оскорбленного достоинства. Как ей удалось, не меняя ни цвета, ни формы, показать это оскорбленное достоинство, оставалось только догадываться.
– Что это с ней? – удивился Ром.
– Она гордая, – сказал крокодильчик.
– Гордая? А чего же тогда с первым встречным разговаривала?
– Ты спросил. Она ответила. Но это вовсе не значит, что ее можно хватать! Ты, что же, всех, кто с тобой разговаривает, считаешь возможным тут же хватать?! Тебя, вообще-то когда-нибудь учили правилам приличного поведения?
– Но она же всего-навсего трубка! – рассердился Ром. – Она для того и предназначена!
– Ба! Да ты еще и циник! Час от часу не легче! А что ты знаешь о предназначении, о котором рассуждаешь с таким безрассудством и беспримерной дерзостью?!
Не желая продолжать, как ему казалось, пустые споры, мальчик стал смотреть вниз, где происходило немало весьма занимательного. Во-первых, он заметил, что глаз, который люди принимали за мостовую, постоянно меняется и движется, словно песчаное дно на мелководье стремительной реки. Во-вторых, он понял, что некоторые перемены в нем зависят от людей. По крайней мере, там, где людей было меньше, глаз был зеленее и спокойнее. А там, где людей скапливалось особенно много, и они суетились, глаз подрагивал и светился.
Нескончаемое движение внизу, было подобно движению гигантской карусели, смешавшей все и вся: и черных африканцев, и желтых азиатов, и розовых европейцев с загадочно клекочущими грифонами, мирно дремлющими длинноухими единорогами, пышноусыми черепахами и прочими существами и созданиями, названия которым вряд ли можно сыскать в людских языках.
Вот мелькнула проворная фигура Прибамбасса, и на спине надменной дамы в роскошном черном платье появилась розовая надпись: "Продано". Прибамбасс довольно ухмыльнулся, отряхнул ладони, с которых полетела розовая меловая пыльца, и сгинул в толпе. А следом за ним из-под полотняного грибка летнего кафе уже спешит Прибамба. Он весело облизывает мороженое и оглядывается на кафе, где только что с треском лопнул стул, зазвенели бокалы, и господин в светлом костюме, обрызганном оранжевым соком, поднимается с четверенек. В кафе слышится смех публики, молодые официанты кривятся и прикрывают ладонями рты.
И медленно, вдоль низкой каменной стены к середине площади – глаза плывет черно-коричневое существо, похожее на громадного налима с высоким плавником. Но это не налим. И не плавник, а кинжал торчит из его спины, и красный кровавый шлейф волочится за ним следом.
– Ужас, ужас! Сколько их внизу?! И все они такие разные! – услышал Ром сзади незнакомый надтреснутый голос. – Такие разные, и все такие одинокие!
Мальчик хотел обернуться, но не успел, потому что Пекмата, вдруг опять начала расти вверх. Чтобы не упасть, Ром приник к ее шее. Теперь он видел, как люди внизу, вопреки утверждению надтреснутого голоса, переставали быть отдельными, отъединенными друг от друга фигурками. Пространство между ними таяло, сливая их в одно целое, подобное прозрачному плещущему крылу диковинной птицы. Неожиданно для самого себя, мальчик подумал, что не бывает отдельных людей и, что как бы далеко ни находились они друг от друга, между ними все-таки нет никакого расстояния. Как нет его между рукой и плечом, стволом и веткой. И даже, если люди разделены другими людьми, все равно они вместе, потому что как бы перетекают друг в друга. И сам он был бы их частью, даже находясь на спине Пекматы, если бы только имел тень.
Удивленный своим открытием, Ром смотрел вниз, прижавшись к шее Пекматы. Словно золотая искра или блесна сверкнула над площадью-глазом. И все внизу взволновалось, помутнело и вздыбилось, будто стая хищных прожорливых рыб начала охоту. Ром с досадой почувствовал, что сейчас вновь услышит надтреснутый голос за спиной.
Но этого не произошло. Все звуки внезапно ушли, все вокруг погрузилось во тьму, и наступила тишина, какая бывает в умершем сердце. И только потом, когда Пекмата беззвучно дохнула вперед, когда позади в смутном полумраке остался лишь светящийся след ее движения и заиграло солнце, звуки вновь вернулись.
– Ну вот, мы и прошли долину безмолвия. – бодро сказал крокодильчик. – А это было не так-то просто. Не у каждого найдутся такие крепкие щеки.
– А при чем же здесь щеки? – спросил мальчик.
– Путь через долину безмолвия можно открыть лишь особым дыханием, – пояснил крокодильчик. – А для этого особого дыхания требуются особо крепкие щеки.
Пекмата стояла на зеленом берегу у тихой заводи, окруженной синими и фиолетовыми тенями Веев. Оглядевшись, Ром убедился, что это то самое место, где он расстался с Ринтоном и встретил Пекмату.
– Зачем мы снова сюда вернулись? – спросил мальчик. – Мы потратили столько времени, и теперь оказались там, откуда ушли!
– Ты ошибаешься, это совсем не то самое место, – сказал крокодильчик, – Мы – у переправы через реку Го. А тогда были просто у реки Го.
– По-моему, это одно и то же.
– В этом месте реку Го намерены перейти Черные всадники, – сказала Пекмата.
– Что, у Черных всадников есть золотой ананас? – глаза Рома заблестели.
– Нет. У Черных всадников нет золотого ананаса. Я здесь для того, чтобы не допустить их на эту сторону реки. – сказала Пекмата.
– Ах, как ты мне надоела! – Ром, словно пружина подпрыгнул и слетел с ее шеи на берег реки. – Мне нужен золотой ананас, а ты меня водишь по кругу! И мне нет никакого дела до каких-то там Черных всадников! А ты?! – мальчик в гневе посмотрел на крокодильчика. – Зачем врать, что Пекмата всегда идет в ту сторону, где растет золотой ананас? Она и сама не знает, куда идет, если приходит туда же, откуда ушла! От нее нет никакого толку! – Ром засмеялся злым смехом и отвернулся от Пекматы.
Перед ним стояла река. И тут Ром вспомнил о Ринтоне. "Наши имена живут вместе. – прошептал мальчик. – Только ты можешь помочь мне." С этими словами он ступил в воду.