Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать этому несостоявшемуся прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня от опасности. Но, видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я – в мужчинах.
– Во имя Аллаха могучего справедливого! – воскликнул Ильдерим. – Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь сверкание кольчуги, и ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!
– А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать во мне прежнего Хасана? – сердито осведомилась я.
– Твои бедра, – ответил этот распутник.
– Сократи свои речи, о Ильдерим! – сурово сказала я. – Превратности времен заставили меня надеть женское платье.
– А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской наряд? – спросил он.
– Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, – ответила я. – Пойдем, и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
– Пойдем, – согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
Я хотела сказать ему, что он – бесноватый, не отличающий дня от ночи, сладкого от горького и женщины от мужчины. Но вместо этого я лишь взмолилась:
– Не здесь, ради Аллаха!
– Хорошо, – сказал он, положил свою ладонь мне на затылок, приблизил мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт, когда сотворил такие бейты:
Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,
А взоры его острей, чем Индии острый меч.
Когда по земле пройдет, летит аромат его,
Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.
– Пусти меня, о Ильдерим! – прошептала я. – Пусти, или нас застанут здесь правоверные!
– Идем, – приказал он. – Я не знаю, как тебя зовут, но красота твоя совершенна, и в любви не будет тебе равных!
– Нет! – я даже отшатнулась от него. – Ради Аллаха, не веди меня никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и он расставил своих соглядатаев у лавок ювелиров, и он выследил старуху, которая принесла мою половину запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину запястья, и теперь для него открыт путь к Зумруд, а она доверится только тому, кто покажет ей эту половину, и тогда…
– Я ничего не понял, – ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за ним, а он ведет меня за руку. – Какое запястье? Почему у тебя только его половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и подробно? Или вместе с женским платьем к тебе вернулась и женская бестолковость?
– Как только я верну себе саблю, о Ильдерим, – сказала я, – мы побеседуем о женской и мужской бестолковости! А теперь слушай меня внимательно, если только ты на это способен. При расставании я разломила свое запястье на две половины и одну дала Зумруд. Я думала, что это поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного аш-Шаббана, и теперь он может в любую минуту послать ее во дворец повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец – а ведь она будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И все наши труды окажутся напрасны!
– Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан пошлет кого-нибудь во дворец, – уверенно заявил Ильдерим.
– Я знаю это точно, как то, что сейчас – день, а после него наступит ночь! – воскликнула я. – Видишь ли, я побывала сегодня в гостях у аш-Шаббана.
– Как ты попала туда? – изумился Ильдерим.
– Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать тысяч динаров! – гордо сказала я, потому что за такие деньги можно купить несколько красивых и образованных невольниц.
– Я бы не дал и сотни… – проворчал Ильдерим. – Надо быть бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею и землетрясение! Такая жена или невольница, как ты, для правоверного – бедствие из бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже халифа, в отряде удальцов левой или правой стороны.
– Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема, – как можно спокойнее отвечала я. – И думается мне, что гарем ему уже ни к чему. Он купил меня для того, чтобы с моей помощью найти и уничтожить талисман. А что до отряда удальцов, то, клянусь Аллахом, это неплохая мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и спасти Зумруд с ребенком, и позаботиться об их будущем, я пойду к халифу, и поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо, и расскажу ему о своих похождениях, и он прикажет взять меня в свою охрану. И я буду выезжать вместе с удальцами правой или левой стороны перед халифом, и разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!
– Сократи свои речи, о женщина! – приказал Ильдерим.
– Это – все, что ты можешь мне возразить, о купец? – полюбопытствовала я. – Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши уши жаждут меда твоей мудрости!
– Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, – сказал на это Ильдерим. – А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж в этом теле обитает душа бешеного бедуина, из тех, которые грабят караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!
И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.
– Если я выпью воды и стану мужчиной, – ответила я, – то ты будешь ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства. Но я не стану мужчиной, и ты будешь постоянно терпеть поражение в споре с женщиной, о Ильдерим! Одно дело – когда последнее слово остается за мальчиком Хасаном, а другое – за девушкой по имени Бади-аль-Джемаль, не так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою чернильницу! Я не доставлю тебе такого удовольствия!
Дальше мы шли молча.
– Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? – наконец спросила я.
– Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, – сказал он. – Но теперь сам не знаю, что с тобой делать!
– Ничего со мной не надо делать! – гордо отстранилась я. – Вот кошелек, его содержимое – двадцать тысяч динаров. Эти деньги заплатил за меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а хочешь – возьми все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь нужно попасть во дворец халифа, и найти Зумруд, пока к ней никого не прислал с половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить так, чтобы во время родов рядом с ней был талисман.
– Ты все время твердишь о какой-то половине запястья, о Бади-аль-Джемаль, – остановил меня Ильдерим. – Что это за удивительное запястье? Как оно выглядит?
– Как переплетенные серебряные листья, и между ними вделаны большие камни, и еще…
– Так это над этим запястьем потешается весь багдадский базар? – перебил меня Ильдерим. – Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты увидишь поразительное зрелище!
И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто не видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.
Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и близко не подходила, потому что знала толк в драгоценностях, собралась небольшая толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в эту толпу и потащил меня следом. Таким образом мы пробились в середину и увидели маленького черного раба, одетого как наследник самого халифа. В руке этот раб держал мою половинку запястья!
– Прибавьте, во имя Аллаха! – требовал мальчишка. – Прибавьте, о знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла бы до тридцати тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!
– Убавь, о продавец! – отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. – Я куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!
– Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных вещах! – строптиво отвечал продавец. – А вы, о купцы, о прохожие, расскажите повсюду, что на багдадском базаре продается запястье такой неслыханной красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!
– Непременно расскажем! – пообещала ему толпа. – Но ты простоишь тут до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы у тебя твой обломок за такую цену! И ты явишься с этой вещью пред ликом Аллаха великого!
– Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, – шепнул мне Ильдерим. – И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах уберег его от аш-Шаббана?
– Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад, когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести в гарем халифа, а она понесла его продавать! – отвечала я.
– Если мальчишка из евнухов халифа… – пробормотал Ильдерим. – Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!
Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.
– Ступай-ка ты к воротам медресе, – негромко сказал он, – и подожди меня там. Я найду покупателя на твой товар.
И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.
У ворот медресе мы немного подождали, и вот мальчишка явился, запыхавшись.
– Пойдем куда-нибудь, о господин, – сказал он Ильдериму. – Здесь не место сличать половины.
– У меня нет второй половины, – ответил ему Ильдерим, – и я должен предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека. И если кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без оглядки, иначе он погубит ту, что дала тебе этот обломок.
– Почему я должен верить тебе, о господин? – беспокойно спросил мальчишка. – Мне приказано дождаться человека, который приложит к этому запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!
– Как зовут твою госпожу? – и Ильдерим повернулся ко мне. – О Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все, что знаешь о той женщине, чтобы мальчик тебе поверил.
– Мою госпожу зовут…
– Зумруд, – сказала я.
– Верно, ее зовут Зумруд, – согласился мальчишка. – Но во дворце повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким именем! Что ты еще скажешь о ней, о госпожа?
– Она моего роста, – подумав ответила я. – У нее белые руки, и лицо, как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг…
– Избавь нас от этого, о госпожа – перебил меня мальчишка с таким комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. – Придворные поэты надоели нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!
– Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! – приказал Ильдерим. – Неужели больше нет приметы?
– Она ждет рождения ребенка… – немного смутившись, сказала я. – И ждать осталось совсем немного.
– Да, это так, – согласился маленький хитрец. – Но не думаешь ли ты госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она – единственная, которой это угрожает?
– Да не помилует тебя Аллах! – не выдержала я и замахнулась. Ильдерим удержал мою руку.
– Мальчик прав, – сказал он. – Дело слишком серьезно. Он прекрасно знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы с тобой. Вспоминай, о Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!
– Она хорошо играет в шахматы… – безнадежно добавила я.
– Слава Аллаху, великому, мудрому! – провозгласил мальчишка. – Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда за это приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни за какие деньги!
– Еще бы! – не выдержала я. – Если вспомнить, что свое нынешнее положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!… Впрочем, погоди, о мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?
– Да, о госпожа, – сказал он. – Один купец прибыл из дальних стран, и явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые редкости и диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд. И он нагромоздил ложь на обманы, доказывая, что Зумруд – его племянница, и что она отравила его сына, за которым была замужем, и убежала, и была похищена разбойниками, и продана купцам… А все это не так! И Ситт-Зубейда то верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд, а то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней она может играть в шахматы по-настоящему.
– А тот купец – плешивый урод, хромой и подобный пятнистой змее? – спросила я. – Не так ли, о мальчик?
– Именно так, о госпожа, – ответил он.
– Слава Аллаху, все разъяснилось, – сказал Ильдерим. – Теперь, о мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.
– Зовут меня Ахмед, – приосанившись, ответил мальчишка. – Я евнух их евнухов повелителя правоверных. И я служу госпоже Ситт-Зубейде, а она приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.
Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.
– Ты нравишься нам, о Ахмед, – сказал он. – И хотя ты еще не оказал нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты не получал за всю свою жизнь.
Он снял с пояса чернильницу.
– Хватит ли ее содержимого? – спросила я.
– Хватит на троих по меньшей мере, – и Ильдерим встряхнул чернильницу. – О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не бойся. Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать тебе ходить!
– А это не отрава, о господин? – насторожился мальчишка. – Выпей сперва сам, ради Аллаха!
– Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? – повернулся ко мне Ильдерим. – Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?
– При чем тут мои возражения? – удивилась я.
– Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, – безмятежно объяснил он. – Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я попробую этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то я воздержусь.
– Пусть Марджана тобой обладает! – рассвирепела я. – И в любом виде! Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как косматый ифрит! А я поберегу себя для кого-нибудь более разумного!
– Таковы женщины, о Ахмед! – обратился Ильдерим к мальчишке. – Я на все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей и не бойся. Но всего один глоток.
Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.
Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем вдруг отвернулся от нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И, наконец, издал вопль восторга и торжества.
– О господин, о госпожа! – воскликнул он, повернувшись к нам. – Я буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру ради вас, я буду сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в схватку с джиннами и маридами!
– Все это ты когда-нибудь сделаешь, – мирно заметил Ильдерим. – А пока запахни одежду, о Ахмед, и не смущай госпожу, ибо этого она еще никогда не видела.
Если бы на поясе у меня висела сабля, то в Басре стало бы одним купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.
Что же касается того, на что намекал Ильдерим, то, живя в пещерах среди одичавших воинов, трудно уберечь свой взор от всякой дряни. Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью в спешке и суматохе вынесли из отцовского дворца.
Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает – если Ильдерим поймет, что все это время ссорился и мирился с царевной из древнего рода, дочерью царей и сестрой царя, не изменит ли он своего отношения ко мне? Прибавить к его речам капельку почтения, конечно, не помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.
Ахмед запахнул одежду и уставился на Ильдерима взором, полным обожания.
– Приказывай, о господин! – потребовал он. – Должен ли я вывести к тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел тебя в гарем повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?
– А ты можешь провести нас в гарем? – изумленно спросила я.
– Клянусь Аллахом, это – самое простое и легкое из всего, что я могу и готов для вас сделать! – был ответ. – Мы, евнухи, принадлежащие Ситт-Зубейде, можем входить и выходить, и ее невольницы – это ее невольницы, и сам халиф не имеет в них доли, и мы подчиняемся только Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это плату!
– Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! – обрадовался Ильдерим. – Ну, решай, хочешь ли ты, чтобы вдова твоего брата разрешилась от бремени в хане, или же во дворце халифа? Потому что далеко везти женщину на сносях опасно и нелепо, клянусь Аллахом!
– Еще опаснее выпускать ее из дворца, – подумав сказала я. – Там она под защитой и охраной Ситт-Зубейды, а в Багдаде ходят по улицам невольники аш-Шаббана, и они могут выследить меня, и затаиться, и дождаться появления Зумруд, и покончить со всеми нами разом! И лучше ей рожать во дворце, где за ней присмотрят опытные женщины, чем в хане, где единственным нашим советчиком будет попугай!
– Клянусь Аллахом, ты права, о женщина, – ответил Ильдерим. – Сейчас мы поступим таким образом. Мы найдем носильщика, и дадим ему два дирхема, и объясним, куда он должен пойти, чтобы принести клетку с попугаем. А если он благополучно вернется, мы войдем в твое помещение и заберем все остальные части талисмана. Давно не беседовал я с этим пернатым болтуном и буду очень рад встрече!
– Он тоже, – проворчала я. – Пока я плыла на кораблях, клетка стояла на палубе и он научился таким вещам, что слушать его нет никакой возможности! И он будет рад научить тебя своим новым изречениям, потому что ты хороший ученик и быстро все усваиваешь.
Ильдерим задумался на мгновение и все понял.
– Он так часто говорил тебе эти слова! – прошептал мне на ухо дурманящим голосом этот безумец. – Неужели мне не будет дозволено сказать тебе хоть раз, что меж бедер твоих – престол халифата, и блаженство тому, кого ты изберешь халифом, и допустишь к престолу, и сама скажешь ему, что он должен занять там свое место?
– Это уж получается второй раз, – так же, шепотом, ответила я. – И сократи свои речи, о Ильдерим, иначе…
Тут я замолчала.
Но он, кажется, понял, что я имела в виду.
– Хорошо, о Бади-аль-Джемаль, – сказал он. – Мы возведем халифа на престол при более подходящих обстоятельствах. Если таково наше желание, и если ты не переменишься… А сейчас займемся делом. Ведь нам предстоит сегодня проникнуть во дворец.
– Ради Аллаха, при чем тут ты? – изумилась я. – Давай не будем придумывать себе лишних опасностей! Я и одна могу пронести туда клетку с попугаем. А если меня в чем-то заподозрят, я притворюсь одной из невольниц Ситт-Зубейды, и открою лицо, которое будет нежным лицом женщины, а не бородатой рожей купца из Басры!