И тут же на зов, словно черный покров,
тьма пала, и я, будто крот,
Пластаясь внизу, на ощупь ползу
то ли по кругу, то ли вперед;
Вокруг - мертвый лес, где опала с древес,
шуршит под руками листва:
Я сижу на земле, мысли бродят во мгле,
и кричит надо мною сова.
Год единый и день я сидел там, как пень,
и в трухе копошились жуки,
Ткали сеть пауки, из-под пальцев руки
грибы выросли, дождевики.
Ночь - как тысяча лет, но увидел я свет
и увидел я, что поседел:
"Пусть я прах и тлен, пусть я слаб и согбен,
но покину этот предел
И найду как-нибудь к морю путь!"
Брел я, брел. А летучая мышь
Всю дорогу парила, перепончатокрыла,
надо мной. Я кричал ей "кыш-кыш"
И шиповником бил. Весь изранен я был.
На плечах моих старости груз.
Но вот дождь - и какой!
Пахнет солью морской
и соленый на вкус.
Там чайки летали, кричали, стенали,
и кто-то в пещерах сопел,
Тюлень глухо тявкал, прилив в камнях чавкал,
а кит своим дыхалом пел.
Чем дальше, тем хуже, край суши все уже,
к тому же настала зима:
Лед на воде, лед в бороде, -
кромешное место и тьма!
И вдруг в полынье, вижу, лодка ко мне,
та же самая лодка плывет;
Упал я на дно, мне уже все равно -
куда хочет, туда пусть несет.
Вот остров тот, старый, где птичьи базары,
корабль весь в огнях, волнолом,
Вот берег родной, безмолвен и тьмой
укрыт, как вороньим крылом.
Был ветер и дождь. Дома била дрожь.
Присел я на чей-то порог
И в безлюдную ночь выбросил прочь
сокровища дальних дорог:
Прочь с ладони песок, прочь морской завиток -
ракушка мертва и молчит:
На темный тот брег не вернусь я вовек,
и колокол не зазвучит.
Оборван и нищ, от скучных жилищ
вовек не уйду в белый свет,
Не встречу зарю. Сам с собой говорю,
ибо мне собеседника нет.
Последний корабль
Фириэль через стекло
Глянула в рассветки,
Золотой петух светло
Пропел у соседки.
Темен лес, бледна заря,
Но щебечет птица,
Тихо листья шевеля,
Ветер шевелится.
Так стоит она, пока,
Озарив округу,
Свет не прянул в облака,
В кроны и по лугу,
От росы седому, - тут
Белые ножки
На крыльцо ее несут
И вниз по дорожке.
От росы намок подол,
Шитый самоцветом;
Вот река - широкий дол,
Озаренный светом.
Камнем зимородок пал
В омут, синей вспышкой,
Камыши чуть раскачал
С желтой кубышкой.
У воды стоит она
В драгоценной ткани,
На плечах - волос волна
В утреннем сияньи;
Слышит: флейта на реке,
Арфа в отдаленьи,
Колокольцы вдалеке,
Будто ветра пенье.
Вплыл корабль - златая грудь,
Белое кормило,
И ему торила путь
Стая белокрыла;
Вся команда корабля -
Эльфы в сребро-сером,
Их ведут три короля
К морю, к темным шхерам.
И поют три короля,
Вторя взмахам весел:
"О зеленая земля,
Еще много весен
И восходов золотых,
И цветов застанешь,
И листочков молодых,
Прежде чем увянешь".
"Так зачем, зачем же вам
Плыть к речному устью?
Иль к скалистым островам,
Где чайки кличут с грустью?
Иль к лесам, где тьма весь год?
Или в край безлесный
Стая лебедей несет
Вас, народ чудесный?"
"Нет! - в ответ ей. -
Не в пример Дальше!
Там, на створе
Западных угрюмых шхер,
Есть Призрачное море.
Мы пройдем его!
Туда Мы прорвемся, дева,
Где наш Дом, где Звезда,
Где - Белое Древо!
Прощай, смертный предел,
Средиземья пашни!
В Доме Эльфов прозвенел
Колокол на башне.
Мрет здесь зелень, на луне
И на солнце пятна;
Звон в далекой стране
Нас зовет обратно".
Встал корабль, примолкла трель:
"Дочь Земли, внемли же -
Фириэль! Фириэль! -
Звон как будто ближе.
Место есть на корабле,
Ты, как эльф, прекрасна, -
К нам иди! На земле
Ты времени подвластна".
И решилась! Шаг... другой...
Только, все едино,
Расступилась под ногой
И сомкнулась глина;
И несла корабль вода
В дальнюю обитель:
"Не уйти мне никуда!
Мне Земля - родитель!"
На подоле у нее
Не было камений,
Когда шла в свое жилье,
На крыльцо и в сени.
Заплела она косу,
затрапез надела -
В доме, в поле и в лесу
На день хватит дела.
С той поры немало лет
Прошло над Семиречьем,
И все тот же солнца свет
в мире человечьем,
Но на запад корабли
не несет теченье,
Как в те дни.
Они ушли,
И смолкло их пенье.
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЕОРХТНОТА,
сына Беорхтхельма
© В.Тихомиров, 2001
При Этельреде Втором в августе 991 года неподалеку от Мэлдона в Эссексе произошло сражение между викингами, уже разорившими Ипсвич, и защитниками Эссекса. Английским войском командовал Беорхтнот, сын Беорхтхельма, правитель Эссекса, человек, известный своей силой, мужеством и гордостью. Был он уже немолод, но все еще полон сил и отваги; его седовласая голова возвышалась над всеми прочими - он отличался чрезвычайным ростом . Войском же "данов" - состоявшим в основном, скорее всего, из норвежцев, - согласно одной из англо-саксонских хроник, предводительствовал Анлав, известный в норвежских сагах как Олаф Трюггвасон, позднее король Норвегии. Скандинавы, иначе норманы, вошли в устье реки Панты и встали лагерем на острове Нордей . Таким образом, англичан и норманов разделял речной рукав; перейти протоку можно было только по "мосту", или каменному броду, оборона которого не требовала больших сил . Проход оказался заперт накрепко. Однако викинги знали - во всяком случае, так представляется, - с кем они имеют дело, и запросили у Беорхтнота позволения переправиться, дабы условия были равные и справедливые для обеих сторон. Беорхтнот принял вызов и разрешил им перейти на свой берег. Этот поступок, продиктованный гордостью и неуместным благородством, имел последствия фатальные: сам Беорхтнот погиб, англичане бежали, но "малая дружина" вождя, его heordwerod, состоявшая из избранных воинов и телохранителей, часть из которых была в родстве с господином, билась до конца и вся сложила головы.
До нас дошел фрагмент поэмы, современной тем событиям - немалый фрагмент в 525 строк, - не имеющий ни начала, ни конца, ни названия. Ныне он известен как "Битва при Мэлдоне". Начинается он с того, что викинги требуют дани в обмен на мир, Беорхтнот отвечает высокомерным отказом и вызовом; следует бой у брода, затем коварное предложение викингов и переправа через поток, затем последняя схватка Беорхтнота, в которой он теряет руку вместе с мечом с золотой рукоятью, и язычники убивают его. Почти половина всего текста повествует о последней битве ближней дружины; здесь приводятся имена, деяния и речи многих английских воинов.
Беорхтнот поддерживал церковь и покровительствовал монахам, особенно Элийскому аббатству. Тело Беорхтнота было доставлено в это аббатство и похоронено в нем. Вместо отсеченной и так и не найденной головы в могилу положили шар из воска.
Согласно позднему и не слишком достоверному свидетельству в Liber Eliensis двенадцатого века, аббат с несколькими монахами сам прибыл на поле битвы. Однако предлагаемая пьеса основывается на предположении, что аббат и монахи в день сражения добрались до Мэлдона только к вечеру и что, оставшись в Мэлдоне, они послали на недалекое поле боя двух дружинных Беорхтнота. Те взяли подводу для перевозки тела и, оставив ее возле брода, пустились на поиски - в битве полегло немало людей и с той, и с другой стороны. Тотта (разговорное от Торхтхельм) - юнец, сын песносказителя. Голова его забита старинными преданиями о героях северной древности - о фризском короле Финне, о хадобардеком Фроде, о Беовульфе, а также о Хенгесте и Хорее, легендарных вождях англов-викингов из времен Вортигерна (на древнеанглийском - Вюртгеорна). Тида (уменьшительное от Тидвальд) - старый ceorl, земледелец, участник множества битв в рядах ополчения. Однако в этом сражении ни один из них не участвовал. Смеркалось, когда они, оставив подводу, разошлись в разные стороны. Настала безлунная, темная ночь. И Торхтхельм оказался средь поля один на один со множеством мертвецов.
В древней поэме приведена гордая речь Оффы на совете перед сражением, а также имя юного смельчака
Эльфвина (отпрыска древнего княжеского рода Мерсии), чье мужество одобрил Оффа. Еще говорится о двух Вульфмарах: о сыне сестры Беорхтнота и о юном Вульфмаре, сыне Вульфстана, который, как и Эльфвин, бился, защищая Беорхтнота, и пал от руки язычников. Завершается фрагмент словами старого слуги, Беорхтвольда, одного из немногих оставшихся в живых: готовясь к последней отчаянной схватке, он произносит слова, определяющие самую суть героического кодекса чести, которым бредит Торхтхельм:
"Hige sceal, fie heardra, heorte fre cenre,
mod sceal fie mare, fae me maegen lytlad".
"Духом владейте, доблестью укрепитесь,
сила иссякла - сердцем мужайтесь".
Скорее всего, это не его "собственные" слова, но древняя и общепринятая формула выражения героической воли; тем более что у Беорхтвольда были все основания произнести ее в свой последний час. В конце пьесы, когда уже слышится Dirigе , еще один голос произносит рифмованные строки, знаменующие закат героической аллитерационной поэзии.
"Битва при Мэлдоне" с ее свободной аллитерированной строкой - последний осколок древнеанглийского героического песносказительства. Предлагаемая поэма, хотя и имеет форму диалога, написана точно таким же стихом, что и "Битва при Мэлдоне". А рифмованные строки - отзвук строфы о короле Кнуте, сохранившейся в Historia Eliensis:
Merie sungen de muneches binnen Ily, da Cnut ching reu derby.
‘Rowed, cnites, noer the land and here we ther muneches saeng.
"Возносили молитвы к Марии монахи в ограде Эли,
Когда король Кнут грабил окрестные земли:
По водам явились воины в наши пределы,
Вот почему мы, монахи, возносим молитвы".
Слышится неуверенная поступь и тяжелое дыхание - кто то пробирается в темноте. И тут же - окрик, громкий и резкий.
Торхтхельм
Чур меня! Отвечай -
не молчи! - кто идет?
Тидвальд
То-то, слышу, у Тотты стукают зубы.
Торхтхельм
Тида! Ты?
Ох, как тянется время
подле тел, павших
на поле брани;
сколь странно они застыли.
Стал я слушать,
и вот: вздохи ветра
словам подобны -
будто шепот умерших
в ушах у меня.
Тидвальд
А в глазах у тебя - то мертвяк,
то всякая нечисть.
Тьмущая тьма!
Потому как месяц за тучами.
Но сдается, вождя мы найдем
где-то здесь,
вот увидишь.
Тидвальд приоткрывает потайной фонарь и ставит его на землю. Ухает филин; тень мелькает в луче света. Торхтхельм пятится и опрокидывает фонарь.
Чего ты?
Торхтхельм
Спаси, Господь! Опять!
Тидвальд
Ты этак, парень, спятишь,
себя пугая.
Помогай! Мне одному
ворочать несподручно
всех этих тучных,
длинных тож,
и тощих, и коротких.
А нечисть? Ты о ней
не поминай, не думай -
себе ж во вред. Все - бредни
преданий древних.
Ведь души эти, надо думать,
уже в аду или в раю.
И никаких волков -
а сколько было при
Водене! Но если
есть в Эссексе они -
те волки о двух ногах.
Вот! этого давай!
Опять ухает филин.
Фи! Это ж филин!
Торхтхельм
Филин - вестник.
То знаменье дурное.
Но меня пугают
не пустяки какие-то.
Пускай я глуп, но кто
в кромешной тьме,
средь смерти неприкрытой,
здесь не опешит, в поле?
Оно - как пекло нехристей:
тень мглистая,
владенья беспросветные,
где век ищи -
все тщетно.
Во тьме нам, Тида,
тело не найти.
О, где ж ты, господин,
седины головы,
как иней, ныне
склонил на камни?
И тело на постели жесткой
простер ты где?
Тидвальд вновь приоткрывает фонарь.
Тидвальд
Эй, парень, не зевай!
Наш здоровей всех прочих.
Вот с этим помоги!
Эге, знакомый!
Неужто Вульфмар?
От друга и вождя,
готов поспорить,
он пал неподалеку.
Торхтхельм
Сын его сестры?
Гласят преданья:
в беде племянник с дядей
всегда стоят бок о бок.
Тидвальд
Да нет, не он.
Тот где-нибудь еще.
Сей из восточных саксов,
сын Вульфстана.
Недоброе то дело -
что не созрело жать.
Из малого возрос бы славный муж.
Торхтхельм
Помилуй, Боже, ведь мы погодки,
иль года на два он моложе был.
Тидвальд
А это Эльфнод -
лег с ним рядом.
Торхтхельм
Так и хотел он.
В деле, в играх
все были неразлучны,
и лучше, чем родня,
служили государю.
Тидвальд
Фонарь проклятый,
ничего не вижу.
Но, верно говорю,
его оберегая,
они погибли,
и где-то здесь он тож.
Уложим их рядком.
Торхтхельм
Да, храбрецы! Беда,
коли брадатые мужи
щит за плечо и мчатся
прочь из сечи
резвей косуль, и режет
рыжий нехристь
сынов их. Небо,
низринь огонь
и покарай тех трусов,
что бросили их гибнуть, бесчестя Англию.
Но есть же здесь и Эльфвин
едва брада пробилась,
но бой он принял.
Тидвальд
Да, Тотта, вот беда!
Подобный вождь
нам нужен: был он,
как новый меч
из старого железа,
как пламя, вспыльчивый
и прочный, словно сталь;
порой был строг,
но прям и откровенен,
как Оффа.
Торхтхельм
Оффе затыкали рот.
Он многим не по нраву.
Позволь им вождь -
и вовсе бы заткнули.
"Слетелись на совет
спесивые вороны,
куриные сердца", -
так он сказал в совете,
то сам я слышал.
И в песне говорится:
"Давши клятву
в медовом застолье,
наутро исполни
или, беспутный бражник,
выблюй что выпил".
Но вянут песни,
мир захирел.
Ах, как хотел бы я
здесь быть, а не в обозе
среди рабов ленивых
при кухне и обслуге.
Слушай, Тида,
ведь я, ей-Богу, больше
любил его, чем эрлы;
к тому ж безродный муж
не хуже, на поверку,
и даже тверже в деле,
чем господа,
что к Водену
свой род возводят.
Тидвальд
Зря, Тотта, не болтай!
Дай время, сам узнаешь
что на словах легко,
не таково на деле:
вкус железа,
укус клинка холодного
тебе еще придется
когда-нибудь отведать.
Храни тебя Господь!
А песни не помогут.
Когда крошится щит,
поди реши, что лучше,
стыд иль смерть...
Посмотрим, это кто?
Ну, пособи! Ах, чтоб его,
собачий потрох,
и здоров же, нехристь!
Торхтхельм
Не надо, Тида!
Свет погаси!
Он смотрит на меня
так зло и грозно!
Как Грендель под луной.
Я не могу...
Тидвальд
Угу, угрюмый,
но вовсе мертвый малый.
Нимало не страшусь я
клинков и копий данов:
коль ад их взял,
пусть щерятся и щурятся.
Тащи вот этого!
Торхтхельм
Глянь, нога какая!
Долга и толста -
в обхват, как три бедра!
Тидвальд
Так я и думал.
Склони-ка голову и смолкни.
То вождь наш, Тотта!
Короткая пауза.
Да, он. Вернее, то,
что от него осталось
по воле Неба: ноги,
длинней которых не было на свете.
Торхтхельм
(Голос его возвышается до песнопения).
Главой он был превыше
увенчанных короной
шеломов вражьих,
был он тверже духом
и сердцем чище, чем
точеные мечи,
испытанные в битвах,
был он
дороже злата.
Вождь, безупречный
в войне и в мире,
праведный судья,
податель щедрый,
подобный государям
златых времен,
он этот мир покинул.
Любимый Беорхтнот,
взыскуя Божьей славы,
ушел от нас.
Тидвальд
Ты хорошо сказал!
К узорам строк
не зря, знать, человека
влечет в печали.
Но сначала - дело,
плакать будем после.
Торхтхельм
Однако, Тида,
ведь это меч его!
Я заприметил сразу
златую рукоять.