- Че? - задохнулась Чуб.
- Уверяю вас, вы имеете шансы на успех.
Демон взял ее под руку и молча потащил к сцене. Чуб не сопротивлялась - пошла, хоть не видела в том ни малейшего смысла. Но нынче она не видела смысла ни в чем, а любое движенье само по себе доставляло облегченье и дарило надежду. Обойдя возбужденных, суетливых детей - их титанический пазл был почти готов, и уже было видно, что незаконченная картинка представляет собой синюю реку, белый парусник и желтый песок, - они оказались в толпе полуголых девиц, желающих просочиться на сцену. Демон продолжал держать Дашу за руку, проталкивая ее вперед, в глубь толпы.
- Нечего лезть впереди других!.. - резким голосом осадила их стоящая у подмостков девица.
Землепотрясная повернула голову, чтобы ответить, как вдруг узнала в осадившей блондинку с Труханова острова. Наглоглазая блондинка тоже узнала ее - наглость сползла с ее лица, как жидкая маска, в глазах отразился страх, она попятилась назад, исчезая среди других претенденток.
- Здесь что, все - настоящие русалки? - ахнула Чуб.
- То, что я скажу вам сейчас, - голос Демона приблизился к Дашиному уху, став громким, заслоняющим все, - покажется вам слишком простым, как и все наивысшие истины. Однажды, когда вы достигнете в магии вершины, вы поймете, что выше вас только Бог. И узнаете, что примирить Небо и Землю гораздо легче, чем кажется… А спустя много дней осознаете еще кое-что. Только что я дал вам козырь, которым когда-нибудь вы сможете обыграть меня. Но к несчастью, это единственный способ вернуть ее.
- Да говори же уже!.. - не вынесла его велеречивости Даша.
- Я уже сказал все, - произнес он. - Помните, и в язычестве, и в христианстве жертва не должна быть напрасной. Но она должна быть. Только не останавливайтесь… Через семьдесят пять секунд вы поймете… Вы вспомнили бы и без меня. Я пришел вам сказать не это, а то, что сказал.
Голос Демона исчез вместе с ним. Сила толпы резко вытолкнула Чуб на площадную сцену.
- Поприветствуем новую участницу! - крикнул ведущий - не слишком удачно молодящийся "юноша" лет сорока. - Какой талант вы продемонстрируете нам? Прочтете стихи? Станцуете? Споете?
- Спою.
- Ах вы, жестокая, - деланно сыграл кокетство ведущий. - Всем известно, какие русалки певуньи. Те из них, которых называют сиренами, заманивают своим пением рыбаков навсегда. Бедняги больше никогда не возвращаются к женам. И если бы вы поманили меня, я б тоже не вернулся… Тем более, что у меня нет жены. Ну, что вы будете петь?
Под носом у Даши оказалась круглая ваза со скрученными в трубочки бумажками. Ведущий качнул подбородком в ее сторону. Землепотрясная бездумно вытащила одну из трубочек, развернула и прочла вслух:
- Украинская народная песня "Шел святой Николай по воде…".
Ведущий недовольно взял жребий.
- Вы сможете спеть это? Или поищем что-то знакомое? Вряд ли вы знаете…
- Я знаю другую. "Тот, кто Николая любит…". Могу а капелла.
- Давайте… Давайте поаплодируем все нашей новой Сирене! - громко предложил ведущий толпе.
Контрактовая площадь послушно разразилась подбадривающими аплодисментами. Не дожидаясь, пока хлопки утихнут, Даша запела во весь свой немалый - сильный и зычный - голос. И еще до того, как открыла рот, поняла - семьдесят пять секунд истекли!
Ой, хто Миколая любить,
Ой, хто Миколаю служить,
Тому святий Миколай
На всякий час помагай,
Миколай!
Золотая луковка Благовещенской церкви сияла на солнце. Чуб вцепилась взглядом в нее - так утопающий цепляется за тонкую веточку: десятью пальцами, руками, ногами, зубами. Ей нужна была другая церковь, точнее, другая икона - та, у которой можно вымолить возвращение утопшего!
Ой, хто спішить в Твої двори,
Того Ти на землі і в морі
Все хорониш від напасти,
Не даєш йому пропасти,
Миколай!
Маша даже утонула под Вышгородом! Как тот ребенок, которому Никола Мокрый не дал пропасть - вернул его матери живым из пучин…
Сколько стоит билет до Нью-Йорка? У нее нет загранпаспорта! Сколько раз собиралась сделать… Неважно. Демон поможет. Сколько это займет времени? Сколько длится перелет? Слишком много… Если б они не увозили икону, если бы она осталась здесь - в Киеве, в Святой Софии! Если б они не крали наше чудо!..
Чудо - не в иконе. Чудеса творит святой Николай. И молитва. "Чистосердечная молитва", - так сказала им Маша. Быть может, Даша тоже сможет попросить его так. У первой же иконы святого… Нет, у той, помянутой Машей иконы в Макариевской церкви на Подоле.
Она сделает это! Она встанет на колени и будет стоять до тех пор, пока не выпросит Чудо… Она будет молиться так искренне, что Николай не сможет не услышать ее!
* * *
Стоило Даше исчезнуть, Катя занемела как статуя. Двигаться - означало чувствовать боль. Сдвинуться с места - означало признать, что она готова жить дальше… без Маши.
Потому она просто стояла, ожидая, пока боль осядет, как песок в воде, сознание прояснится и подскажет решение. Морской ветер рассыпал тяжелый узел волос на ее затылке и принялся полоскать их на ветру. Волны окатывали ее ледяной водой - она давно промокла до нитки. Волны моря, укравшего младшую из трех Киевиц, бились о берег все сильней и сильней - словно море питалось кипящею Катиной ненавистью.
Катя умела ненавидеть - всем сердцем, всем существом ненавидеть свои беды и сражаться с ними. И не сомневалась, что сил на сражение хватит у нее и теперь.
- Никогда не видел на Киевском море таких волн… - сказал чей-то встревоженный голос. Он возник и исчез.
Прохожих на набережной было немного. Люди настороженно поглядывали на непонятное обозленное море - и с почти такой же опаской на странную высокую женщину, стоявшую у бетонного парапета, не замечая, что ее заливает водой.
"Нет, - подумала Катя, - это не я". То была первая здравая мысль, явившаяся к ней твердой поступью. "Не я баламучу воду. Быть может, Маша? Маша рвется наружу, назад…".
Мысль принесла утешенье и одновременно тревогу. Большие, невиданные для рукотворного моря многометровые волны бились о дамбу. Замершая неподалеку от Кати семейная пара с ужасом смотрела, как очередная волна залила проезжающую по набережной машину. Раздался резкий противный визг автомобильных покрышек, звон разбитого стекла.
- Авария… - вытянул шею муж.
- Как ты думаешь, а море не может разрушить дамбу? - испуганно спросила жена.
- Не говори ерунды, - недовольно и неуверенно ответил мужчина. - Послушайте, женщина, - его голос вопросительно потянулся к Кате. - А, женщина… Вам плохо?
- Не трогай ее, - одернула мужа супруга. - Не видишь, она пьяная. Или обколотая. Или одна из них… Сумасшедшая.
Катя слышала, как супружеские голоса отдалились. Они уходили поспешно - с нависавшего над набережной небольшого холма к воде шли два десятка родноверов в светлых балахонах. Неудивительно, что прохожая приняла Катерину Михайловну за одну из них - их длинные, развевающиеся одежды из небеленой ткани походили на Катино белое платье, полощущееся на ветру, как намокший парус. Ее рассыпавшиеся длинные черные волосы перекликались с распущенными косами, длинными власами и бородами новых язычников.
Родноверы, похоже, тоже приняли ее за свою. Несколько человек приглашающе махнули Кате рукой. Напевая что-то, они несли к берегу большой, изукрашенный цветами и лентами сноп. Слова песнопения были почти неразличимы из-за ветра, а когда, обойдя памятник воинам Второй мировой с надписью "Слава освободителям!", неоязычники спустились с холма, песня иссякла.
Вблизи они выглядели не так колоритно. Костюмы из мешковины казались театральными, взгляды большинства из них были неуверенными.
- Что, все пришли? - будничным тоном организатора праздника вопросил крупный и тучный дядька с грозово-растрепанной наполовину седой бородой.
- Ани и Оли еще нет… - ответил кто-то.
- И Васильевы тоже прийти собирались…
- Тогда подождем, - недовольно сказал бородач.
Два парня поставили на землю "заквітчаний" сноп пшеницы.
- Но предупредите их всех, - с бурчливою строгостью наказал бородатый, - завтра, на Проводы Русалок, когда отправимся за одолень-травой, мы не будем ждать никого! Рассвет, извините, никого ждать не будет. Бутон кубышки открывается в миг, когда воды коснется первый луч солнца. Тут его и надо сорвать: не раньше, не позже, с добрым словом Царице вод. Иначе одолень-трава не получит нужных нам свойств.
- А какие у водной лилии тайные свойства? - спросила немолодая грузная дама с распущенными русыми волосами до пят.
- Предки наши ее издавна в ладанки клали, на шеи вешали и в путь с собой брали. В дороге она от любой беды оборонит, в любви - от присухи. Освобождает ум от обмана, сердце - от ложных желаний. И не только…
- Вон Васильевы! Бегут уже… - заверещала курносая девушка с серьгами из бисера.
- Остальное опосля расскажу. Больше никого ждать не будем, - строго сказал бородач и повернулся к парням. - Берите Мать нашу Макош…
Парни подняли сноп. Катерина отступила назад. Несколько минут она смотрела, как, невзирая на высокие волны, упрямые родноверы перелазят через парапет и тащат к воде соломенное тело Макош. Такое же соломенное чучело и люди, и ведьмы сжигали на Купалу…
"В старину русичи каждый год топили в Днепре девушку, принося ее в жертву Водяному. Позже - топили соломенное чучело", - сказала Акнир.
А может, не позже, а раньше? Но потом высший сакральный смысл бракосочетания огня-солнца с водой был утрачен и утопление стало обычною жертвой…
Всепобеждающая одолень-трава - водная лилия - открывается в тот самый миг, когда вод коснется луч солнца. Лишь в тот миг, когда вода вил коснется земли, из нее взойдет зеленый росток. Вот почему на Русалии богиня земли Макош входит в воду - чтоб показать, что они едины. Вот почему дочь Макош Киевица носит на среднем пальце главный перстень с русальей одолень-травой. Вместе земля и вода одолеют все, ибо вдвоем они порождают высшую силу и магию земли - новую жизнь!
Когда-то воду и землю рассорили люди. Когда-то вражда заслонила ведам это высшее знание, сделав их слепыми. Но, слепо копируя мертвые древние знания, слепые, как и встарь топящие чучело Макош, сохранили его.
Вот что имела в виду Белладонна, сказав: "Иногда в гибели таится спасение". И в попсовой сказке может таиться зерно сакрального знания - нужно лишь уметь рассмотреть его!
Большая волна ударила в тело дамбы… С ужасающим грохотом и пестрыми искрами высокая металлическая конструкция из двух сцепленных башен, похожих на безносые подъемные краны, рухнула вниз, обрывая бегущие к ней провода. Что-то взорвалось. Три многоруких электрических столба, сшибая друг друга, полетели в воду. Девушки из группы родноверов отчаянно завопили и бросились наутек. Волна выбросила на берег сноп Макош, отвергая их жертву.
Новая волна с видом Царевны-лебеди павой шла к дамбе. Она была далеко, и отсюда еще не было видно, как она огромна - ее движенье казалось медленно-плавным, танцующим. И лишь когда на пути перед ней оказался маяк, стало понятно, что она втрое выше его.
Кто-то за спиной Катерины закричал - истерично, на одной отчаянной ноте. Послышался звон и скрежет металла - две машины врезались друг в друга, пытаясь совершить разворот, своротить со ставшего смертельным пути. Волна приближалась - разрасталась на глазах. Ее движение было на диво тихим, будто волна-смерть была попросту маревом… И Катя вдруг вспомнила, что в преддверии самого страшного цунами ХХI века, во время внезапного отлива, свидетельствующего о приближении смертельной волны, за минуты до смерти люди преспокойно собирали на обнажившемся дне рыбу… Город Вышгород, солнечный, полусонный и тихий, не подозревал, что плывущая павой смерть всего в двух шагах от него. А там, вдалеке, лежал Катин Киев - в нем праздновали День Днепра и Русалии, плясали и пели, учились и любили друг друга, работали, купались, загорали на пляже, - не зная, что за первой волной придет вторая, за ней - третья, четвертая разобьет дамбу, а пятая примет на себя всю силу и ненависть рукотворного моря - огромной, закабаленной людьми днепровской воды, вновь ставшей свободной.
Волна-лебедь заслонила небо над морем. И те немногие, кто в эту минуту еще мог соображать, сообразили, что нужно бежать… Потому никто не увидел, как высокая темноволосая женщина в белом платье бесстрашно вскочила на изрисованный граффити бетонный парапет вышгородской набережной и, быстро выбросив вперед правую руку с перстнем с одолень-травой, заорала, перекрикивая шум шторма:
- Одолень-трава! Одолей горы высокие, долы низкие, леса темные, берега крутые, моря и озера синие… все повинуйтесь мне. Повинуйся!
И в ту же секунду казавшаяся неумолимой волна остановилась. Замерла в раздумье, постояла и вдруг рухнула - опала, слившись с водной гладью. А Катя, соскочив с парапета, побежала к машине.
Она знала, что за волной-лебедью придет другая - выше первой. Знала, что нужно спешить… Когда ее "вольво" переезжало дамбу, волна чуть поменьше ударила в бок. На миг вода полукругом нависла над дорогой. Киевица взмахнула рукой, заставляя восставшую воду вновь отступить - прогнуться назад, вернуться обратно. Что-то затрещало, куски бетона посыпались в воду.
"Только бы дамба не треснула… Только б успеть… - подумала она. - Не понимаю… Волна должна образоваться из-за разрушения дамбы. Но все наоборот… Она возникла сама по себе. Она словно пытается пройти сквозь преграду…"
На предельной скорости машина Катерины мчалась вдоль бесконечно длинной набережной, отделенной от мятежных, беснующихся вод только низким парапетом. Рука Дображанской, украшенная алмазной одолень-травой, крепко сжимала руль. Она ехала достаточно долго - опасно долго, прежде чем достигла небольшого, совершенно безлюдного соснового леса - то, что намеревалась проделать старшая из Киевиц, исключало наличие свидетелей.
Пробивавшееся сквозь ветви солнце делало лесную дорогу золотой. Землю густо усыпали опавшие иголки и шишки. Катя бежала к морю по длинной песчаной тропинке. Ее окружали деревья причудливой формы - золотокоричневые стволы с развилками толстых ветвей напоминали то огромных деревянных осьминогов, то чьи-то вытянутые острые когти. Лес казался колдовским. Колдовскую, неестественную для горожанина тишину нарушал только шум прибоя. Море было совсем рядом. И через восемь минут Катя вышла к узкому, уже съеденному волнами берегу и протянула вперед властную руку.
* * *
Дашин мопед ворвался по Нижнеюрковской на Лысую гору Юрковицу и угодил в паутину крохотных улиц. Путаные, петляющие, усыпанные маленькими белыми хатками с резными окошками улочки закрутили Дашу. Отто Шмидта, Соляная, Печенежская - казалось, они не подчиняются карте, меняются каждые пять минут, кружа голову путникам и ездокам. Иногда подъем был столь крутым, что Дашин механический "пони" почти вставал на дыбы, иногда за низкими крышами и кронами деревьев мелькала маленькая золотая маковка Макариевской… и вновь исчезала, пока Чуб искала проезд. Лишь минут пятнадцать спустя Лысая Гора сжалилась над взмыленной Киевицей и совершенно внезапно сама вывела ее на крохотную улицу - прямо к воротам единственной в Киеве деревянной церкви.
И только подъезжая к ней, Даша Чуб вспомнила, что не может войти туда.
Ведьма не могла войти в церковь! Не каждая… Маша могла, и легко. Катя - с преогромным трудом. Даша же делала шаг прямо в пекло. Собственно, она и сделала всего один шаг - однажды, в направлении Киевской Лавры. Но ощущений хватило на всю оставшуюся жизнь. Боль была невыносимой, словно ее окатили кипятком как шелудивого пса - лоб был обожжен, кожа обварена.
Она вспомнила ту, старую, боль столь явственно, что замерла на маленькой, короткой и узкой, совершенно пустой улочке. За спиной Даши Чуб серел безликий забор, охранявший какую-то умершую стройку. Землепотрясная стояла одна у дощатых, покрашенных зеленой краской ворот между двумя кирпичными столбиками - за ними возвышалась примостившаяся на самой макушке Горы крохотная голубая церквушка с беседкой у входа и идиллическим маленьким садиком. В беседке стояли зеленые скамейки, в саду цвели ромашки, гортензии, лилии. И все это тихое благолепие было для Даши средневековой пыточной ведьм - железной девой и испанским сапогом в одночасье.
Помедлив, Чуб набрала Катин номер - сейчас было не до обид, оскорблений и ссор. Но телефон Дображанской был недоступен. Даша набрала Акнир - с тем же успехом. Теперь следовало позвонить главе Киевских ведьм - Василисе Андреевне, спросить, кто из ее подопечных может войти… Но Чуб вдруг явственно осознала: не стоит. Бессмысленно! Тут нужна не ведьма, а праведница, вроде той, какой была мать младенца, чья молитва оказалась так чиста и легка, что долетела до самых небес. Вот кто нужен, а не Даша Чуб - эгоистка, способная проморгать даже смерть лучшего друга из-за "воздушного шарика".
На кирпичный столб, помеченный белым крестом, опустился черный ворон, захлопал крыльями. Почти сразу из здания церкви вышла высокая женщина в светлом платке. С отрешенным лицом она направилась куда-то к хозяйственным постройкам. И Чуб всем сердцем ощутила, что церковь пуста.
Ворон наклонил голову, глядя на Дашу.
"…вы поймете. Вы вспомнили бы и без меня…"
Демон знал, что как только приступ отупенья от боли пройдет, Даша вспомнит и про чудо святого Николая, и про икону в Макариевской церкви. Вспомнит… но не сможет войти в нее.
"Только не останавливайтесь", - сказал он ей.
Но она все стояла - топталась на месте под недружелюбно-суровым взглядом черного ворона. На зеленый забор сели две белобоки-сороки и застрекотали. Словно услышав их зов, к птицам присоединились три говорливые сойки.
"Уверяю вас, вы имеете шансы на успех…"
Церковная ограда занимала почти всю улицу с симптоматичным названием Старая поляна. Поляна на Лысой горе… Некогда тут танцевали ведьмы, а ныне стоит церковь. Как вышло, что когда-то здесь произошло перемирие? Слияние Неба и Земли.
"…примирить Небо и Землю гораздо легче, чем кажется…"
Быть может, все и правда легче, чем кажется? И спрятанная в лабиринте лысогорья, на самой макушке Горы, Макариевская церковь безопасна для ведьм?
Обнадеженная, Чуб сделала полшага, выставив руку с указательным пальцем, но так и не решилась ни дотронуться до зеленых ворот, ни даже приблизиться к ним еще на полметра. Ее лоб, отчаянно помнивший лаврский ожог, вспыхнул от предчувствия боли, как факел.
Птицы все прибывали - сороки и сойки, серые вороны и голуби. Птицы заполонили забор, оседлали каждую доску. Птицы с криком кружили в небе над ним, с каждой секундой их становилось все больше. Внезапно Чуб стало страшно. Что-то неясное, ненастное было в этом скоплении, в небе, потемневшем от птичьих тел. И лишь присутствие ворона, неподвижно восседавшего на столбе церковных ворот, придавало уверенности.