Ворон каркнул громко и требовательно. Взмыл в небо и понесся куда-то. Чуб проследила за ним… И увидала справа, в каких-то двухстах метрах от нее - скрытое деревьями, подозрительно знакомое высокое кирпичное здание общежития театрального института. Выходит, она петляла зря, выходит, церковь была совсем рядом… совсем рядом, как и спасение Маши! Безмятежно-голубая, как днепровская вода, Макариевская церковь с высокой колокольней, неуловимо напоминавшей маяк…. Тот самый, за которым в глубинах рукотворного Киевского моря погибла душа ее подруги.
"…жертва не должна быть напрасной. Но она должна быть!"
"Да, может быть, я - эгоистка, - подумала Чуб. - И даже не может быть - точно. Я много могу сделать такого, плохого, не думая… и вообще… Но если сейчас я не сделаю ничего лишь потому, что боюсь обжечь лоб, я буду совсем уж…"
Дальше Чуб не думала - сделала. Отчаянно зажмурилась, шагнула за ограду и заорала от боли, вонзившейся раскаленной иглой в каждый миллиметр ее тела. Лишь тот, кто горел в огне, тонул в кипящей смоле, мог понять ее боль - столь огромную, что смерть в сравнении с ней впрямь была сравнима с райским блаженством.
Объятая пылающим адом, Чуб побежала к ступеням. Взнеслась на крыльцо, миновала три белых двери и оказалась внутри маленькой церкви. Она сразу увидала большую икону, слева, у окна - до нее было всего лишь шагов двадцать пять… Двадцать пять шагов по преисподней!
В тело словно вонзились десятки длинных, сверлящих, ржавых гвоздей, шею сдавили веревкой, все двадцать пальцев сжали тиски. Она шла вперед, пробиваясь сквозь боль, взламывая ее, как ледокол ломает лед своим телом. На десятом шагу, аккурат возле огромной древней металлической печки с ажурной заслонкой, кожу опалило огнем и показалось, что у нее больше нет кожи. На пятнадцатом - она обуглилась, стала пеплом, неугасающий огнь вцепился в голое мясо…
Образ Николы Мокрого был совсем рядом - большой, почти в человеческий рост, в ажурном резном окладе из темного дерева. Пред ним горела золотая лампадка. Икона изображала моление перед иконой. Молодая женщина в белом платке стояла на коленях, словно не замечая, что рядом с ней на полу уже лежит живой, возвращенный, безмятежно спящий младенец. Молодая мать протягивала руки к лику святого. Лицо Николая с бело-седой бородой казалось дивно живым - добрым, грустным или, может быть, просто усталым. Сейчас он и вправду был похож на доброго Деда Мороза - не открыточного, радостного, а того, за которым только что закрылась дверь веселого гостеприимного дома, и лицо его вмиг стало иным - знающим все, живущим столетия.
Даша не шагнула - метнулась к нему из последних сил, упала, расставив руки, на дощатый пол и забилась, закричала… Она не знала ни одной молитвы к святому Николаю. Не знала даже, хватит ли у нее сил прокричать ту единственную молитву, которую она знала с детства.
- Отче… наш… иже еси…
Слова прорывались сквозь адскую боль.
- …на небесех… Да святится имя Твое…
Слова были почти неотличимы от крика. Звуки "А" и "О" - огромны и наполнены мукой, прочие - полустерты, потеряны.
- …да приидет Царствие Твое, как на небе…
Но тот, кого она звала, похоже, услышал ее.
- ….так и на земле…
В церковь вдруг хлынули сумерки. За окном стал быстро накрапывать дождь - вначале маленький, почти незаметный, дождь усиливался с каждым слогом.
- Яко Твое есть Царство, и сила, и слава… во веки веков… Аминь! - грянуло вместе с первым раскатом грома. Ветер распахнул створки высокого окна в деревянной раме, дождь полился на Дашу, гася объявший ее адский пожар.
Она не видела, как Николай на иконе стал мокрым… Не заметила, как по холсту потекла вода. Не почувствовала, как первая капля достигла ее раскаленного тела, - лишь ощутила, что ей стало легче. А потом с иконы широкими струями полилась вода. Она падала на Дашу потоком немыслимого облегчения, даря ее телу свободу, блаженство, залечивая раны, исцеляя боль.
Чуб приподнялась, осторожно вдыхая воздух полной грудью, взглянула на усталое лицо Николая, на спящего младенца, и вдруг младенец на иконе разросся, обрел объем, превращаясь в шарообразный кокон воды, похожий на громадное яйцо из хрусталя. Яйцо упало на пол, разбилось на тысячи брызг и оказалось Машей.
Младшая из Киевиц лежала на мокрых, покрытых красной краской широких досках Макариевской церкви - бесчувственная, босая, но, судя по мерно вздымавшейся груди, телесная и совершенно живая.
* * *
…Катерина протянула властную руку с одолень-травой и застыла, как застыл, верно, и сам Моисей, не веря в невиданное, невозможное зрелище.
Море расступилось перед Катей - русалки держали воду, как свернутый зелено-синий ковер. Пред Дображанской простирался широкий коридор, и, скинув обувь, Катерина вступила в него.
Зелено-синий "ковер" был пушистым от множества длинных и мокрых волос, сверкающим сотнями любопытных русалочьих глаз. Катерина шла долго - светлый речной песок под ногами сменил вязкий ил. Несколько раз Киевица переступала через продолговатые снаряды времен Второй мировой войны, лежащие на дне моря притихшей ржавеющей смертью. Она шла в глубину… И хоть видимый противоположный берег вдали укачивал страх, разум понимал - стоит днепровским девам отпустить край "ковра", как тонны воды в мгновение похоронят ее под собой.
Идти стало трудно. Темный ил достиг колен, дальний берег стал высоким, как небо. Катя остановилась, услышала, как отчаянно стучит ее не такое уж бесстрашное сердце. И внезапно увидела, как из дальних глубин к ней движется процессия.
Шествовавшая впереди высокая женщина с переливающимися золотыми волосами и редкими васильковыми глазами была сейчас так похожа на Акнир, что Дображанская вмиг вспомнила историю про прабабку Наследницы - Киевицу - и ее утонувшую сестру Марию. Стройное тело Водяницы, усыпанное множеством мелких бриллиантов, сияло на солнце столь ярко, что слепило взгляд. Присмотревшись, Катя поняла - это капли воды, облегавшие бледную кожу как невиданное платье принцессы.
Царицу окружала толпа вил и русальцев, и Катерина впервые осознала очевидное - среди утопленников есть и мужчины. Один из них, светловолосый и светлоглазый, стоял, как жених на фото, со стороны сердца Водяницы. На его груди висел потемневший от воды медальон с большим красным камнем.
- Ты пришла слишком поздно, - сказала водяная царица.
- Я пришла до Купалы, - возразила Киевица.
- Та, за которой ты пришла, уже на земле. Тот, кто превыше нас, забрал ее…
- Мы преподнесем вам иной подарок, - пообещала Катя.
- Ты не подходишь, - отвергла ее Водяница. - Ты не готова умирать, не желаешь принять в себя чистоту воды, ты не брошена, не проклята родителями…
- И не подчиняюсь тебе! - вскипела Дображанская. - Лучше б тебе было не поминать моих родителей, - процедила она. - Вы виноваты в их гибели!
- Нет.
- Они утонули!
- Твои родители приняли злую смерть на земле, - сказала Водяница. - Лишь после смерти они были сброшены в воду.
Кате показалось, что небо над ней стало черно-красным:
- Ты хочешь сказать… мои родители были убиты? Ты понимаешь, что говоришь? Кто это сделал?
- Я не могу знать. Их душ нет среди моего народа. Ведь они - не утопленники.
- Я не верю тебе! - возгласила Катя. - Позови Водяного.
- Он перед тобой. - Водяница развела самоцветные руки. - Водяной - это вода. Великий Днепр. Море. Мужское начало.
- Но ведь его видели многие.
- Все, кто утверждает, что видел его, видели меня и моих вил.
- Выходит, что Водяной… женщина? - не поверила Катя. - Зачем же ему жена?
- Водяной без жены, Большая вода без души - это хаос и смерть. Вода должна иметь душу, иначе ее бездумная сила принесет Городу вред. Я - Водяница, как ты - Киевица. Ты служишь Киеву, я - Днепру.
- Тогда зачем воде Маша?
- Она нужна была мне… Сестра обещала, что однажды я выйду на свободу. И я хотела свободы. Когда замена пришла, я пошла домой - в Киев. Но не успела взойти на берег…
- И что теперь? Киевская дамба прорвется?
Водяница засмеялась. Сотни бриллиантов взлетели брызгами вверх, и ее тело объяло новое платье - из разноцветного шифона прозрачной радуги.
- Вы думали, коль у Днепра будет новая жена, преграда не прорвется? - Васильковые глаза Водяницы стали изумрудными, затем темно-синими, затем черными, как штормовые воды. - Вы ошибались! Я решила выйти на волю. Но Днепр не желал отпускать меня… Вода всегда идет за своим Водяным, Водяной - за Водяницей, тело - за своей душой. Я могла выйти только такой ценой…
- И это тебя не смущало?
- Нисколько, - сказала Водяница. - Русановка, Оболонь, Осокорки… Что это за селения? Когда я жила в Киеве, их не было. Зачем они нужны? Это не Киев. Ну а Подол… Разве ему привыкать? В мое время каждой весной его топило днепровской водой. Но когда я подходила к берегу, что-то остановило меня…
- Что?
- Ты.
Водяница положила радужную руку на шею, и Катя увидела, что там, на длинном зеленом стебле, висит одолень-трава - озерная лилия.
- Магия Земли и Воды, роднящая нас с тобой… Впервые за двести лет Киевица достучалась до меня. Ты ударила меня сюда, прямо в грудь… И моя грудь заболела. Одолень-трава освобождает от ложных желаний… - сказала она. - Я перестала понимать, зачем мне свобода. Я поняла, как привязана к морю, к Великому Днепру. Как я могу покинуть мой дом, мой город, мой Замок, моего… - Водяница вдруг бросила короткий проникающий взгляд на светловолосого русальца с темным медальоном на шее. - …Моего Николая. Для чего? Моя свобода не там, она - здесь. Только здесь я свободна, как вода. Здесь я - царица.
- И вода - не враждебное мужское начало. Ты - дочь Киевицы. Ты - такая же, как я. Мы повелеваем Киевом, ты - Днепром. - Катерина помолчала и неожиданно поклонилась. - От имени Трех Ясных Киевиц приглашаю тебя, Светлая Водяница Мария, и всех твоих вил почтить присутствием наш Купальский шабаш, праздник перемирия огня и воды, нашей Матери Макош и вил ее. И пусть, примирившись, непримиримые силы породят новый, никем не победимый союз.
Черно-синие глаза Водяницы стали лазурными. Она низко поклонилась в ответ.
- Ясная Киевица, это лучший подарок, который я могла получить!
* * *
- Но как же она придет на наш шабаш, если вода сразу пойдет вслед за ней? - не уразумела Даша.
- Очень просто. Мы устроим Купальский шабаш на Лысой Горе у Чертороя. Или у Русальего озера…
- А кто все-таки взорвал Днепрогэс? - перебила Землепотрясная. - Киевица или?..
- Приказ взорвать был подписан на земле…
- Статью про апокалипсис тоже печатали не в море. Я спрашиваю, что это было на самом деле?
- Я не пытала ее, - призналась Дображанская. - Но, думаю, 18 августа 1941 года Днепр вступил во Вторую мировую войну. Он встал на врага…
- А погибшие люди?
- У водяных дев иное представление о зле и добре. Для них они не умерли, напротив, стали бессмертными. Навсегда. Русальцы и вилы не умирают и через двести лет.
- А про родителей? Думаешь, Водяница сказала правду? Твоих маму и папу кто-то убил? Человек, или кто-то из наших?…
- Не знаю, - отчеканила Катя. - Но точно знаю: скоро я выясню это и, кем бы он ни был, будь он даже трупом, я подниму его из могилы и заставлю пожалеть, что он родился и воскрес! - На мгновение опасные руки Катерины Дображанской яростно сжали поручни кресла и опали на колени, подчиняясь воле хозяйки.
- Кстати, - намеренно сменила тему она, - я попросила Водяницу привести на Купалу и вилу Вилетту.
- Ту, из газеты?
- Мы должны вознаградить ее. Она ведь осмелилась пойти против самой водной царицы, решив предупредить нас о возможности киевского апокалипсиса. Потому и подписалась всезнающей. Она знала, если Водяница пойдет в Киев - вода пойдет на Киев… Когда она сказала, чтоб мы не плыли по течению, она просила нас не приносить дар Днепру, как наши предшественницы - не дарить ему новую жену: это приведет к катастрофе. Но мы не поняли ее. Надо сказать, мы давно не были так беспросветно глупы, как в этом деле.
- И все-таки каждый раз мы поступали правильно, - с непобедимым оптимизмом заверила Даша Чуб. - Если бы мы не дали Водянице преемницу, она б не поняла, что замена ей не нужна. Иногда нужно обязательно получить то, что хочешь, чтоб понять, как оно не нужно…
- А иногда нужно отдать, чтоб понять… ты не можешь без этого жить, - нерадостно закончила Маша Ковалева.
Младшая из Киевиц не слишком радовалась своему чудесному воскрешению. Из Макариевской церкви она сразу помчалась домой - воочию убедиться в безопасности сына. И теперь, не выпуская из пальцев ручку детской коляски, стояла у окна круглой Башни Киевиц, то и дело поглядывая то на дорогу внизу, то на спящего Мишу, с которым боялась расстаться даже на миг.
Сидевшая на столике рядом Изида Пуфик любопытно вытянула рыжую шейку, рассматривая круглощекого малыша, безмятежно посапывающего в синей коляске, не подозревая о том, что почти два часа он успел побыть круглым сиротой.
- Нет ничего сложнее для понимания, чем простые истины, - свысока - с высоты любимой полки над камином - сказала Белладонна. - Нет большего мудреца, чем тот, кто понял все то, чему его учили еще младенцем…
- А что с Проводами Русалок? - спросила Маша. - Загонять вил насмерть теперь не совсем политкорректно. Отменим?
- Ну нет! - отказалась Чуб. - Проведем русалок как прежде хотя бы в последний раз. У меня есть отличная кандидатура на главного Русальца.
- Твой мажор? - угадала Катя.
- Подмочим и этого Николу! - хихикнула Даша. - Я уже договорилась с Акнир. Она обещала: наши ему такую охоту устроят… я точно выиграю!
- Ты неисправима, - покачала головой Катерина. - Хотя… - Дображанская посмотрела на воскресшую Машу, и во взоре старшей из Киевиц читалось неугасимое удивление, - должна признать: возможно, такие эгоисты, как ты, попадают в рай раньше таких умниц, как я. Впрочем, от этого мое мнение о тебе ничуть не меняется.
- Про рай - это точно! - пропустила последнее предложение Чуб. - Вы знаете, что я теперь могу войти в церковь? В любую!
- Правда? - обрадовалась за подругу Ковалева.
- Легко! - похвастала Землепотрясная Даша. - И еще Демон сказал, что пока мы сами не знаем, какой сильный козырь он сдал нам… Лишь бы спасти тебя.
- Он спасал не меня, - сказала Маша. - Я для него - только часть Киева.
- Ну, если ты хочешь быть настолько слепой… - проворковала Чуб. - Хотя, по-моему, во всем Городе Киеве только ты и сам Демон не знаете, как он… привязан к тебе. И этот ваш союз незнаек уже вызывает у меня нехорошие подозрения. Не удивляюсь, что Мир бросил тебя!.. Вот если бы ты прямо сказала ему: "Да, Демон любит меня, но мне плевать, потому что я люблю только тебя…" А так, из-за твоего отрицания, я порой думаю, может, ты и сама неравнодушна к Демону. А?
- Мир не бросал меня! - испуганно опровергла Маша.
- Это вообще-то не ответ на мой вопрос, - прищурила левый глаз Даша Чуб. - Ты прямо скажи, что ты чувствуешь к Левому?
Маша молчала так долго, что даже последующий ответ не смог до конца развеять подозрений Землепотрясной.
- Я сделала выбор, - сказала студентка. - Я сказала Миру, что выбрала его. Навсегда. Но он решил разорвать нашу связь. Обойти земной шар, чтоб порвать ее… Чтобы не быть привязанным ко мне твоим заклятьем. Чтоб быть со мной по собственной воле.
- Но Демон слышал, как вы прощались, - сказала Даша.
- Да, уходя, он попросил у меня прощения. А я у него… Я не хотела, чтоб он уходил. Я боялась - с ним что-то случится. Даже поставила свечку в церкви Николы Мокрого, ведь он покровительствует всем путешественникам… Но я сказала ему, раз он хочет, должен идти. Я сделала выбор и… Ты просто не понимаешь, как я люблю Мира!.. - Машины щеки вдруг покраснели, глаза стали влажными. - Что - ты… Я сама не понимала. Я не знала, что не смогу жить, не смогу дышать. Я привыкла, что он всегда рядом. Так привыкла, что перепутала любовь к нему с привычкой. Я знала, что он не может без меня, но не знала, что тоже не могу. Я не знаю, что будет, если он не вернется… Но он вернется! Я знаю, он вернется. Может, прямо сейчас войдет в дверь. Мир…
Как ни странно, все одновременно посмотрели на дверь - и Маша, и Даша, и Катя, и две кошки. Но дверь не пошевелилась, не скрипнула, золотой плюш, отделявший от них коридор, не дрогнул. Вместо этого сзади, со стороны балкона, они услышали:
- Маша…
И увидели, что Мир стоит в проеме распахнутой балконной двери.
- Ты все же позвала меня?
- А когда я звала тебя, ты че, не слышал? - рассердилась Чуб.
- Ты здесь? Из-за меня ты вернулся с полдороги? - испугалась Ковалева.
- Ты хоть в курсе, как тебе вообще повезло? - подбоченилась Землепотрясная. - Я сделала за тебя всю работу. Спасла ее. А то мог бы вернуться… а невеста - буль-буль!
- Нет, я не вернулся с полдороги, - Мир смотрел только на Машу. - Я сделал это: я обошел весь мир. Я не завишу от приворота к тебе. Я с тобой по своей воле.
- Весь мир? - заинтриговалась Чуб. - А ты случайно не видел икону в Бруклине? Ее там хорошо охраняют? Ладно, - махнула рукой она. - Пусть это будет другая история…
И тут, на лишенный перил бетонный прямоугольник балкона, приземлилась молнией еще одна гостья - и по ее прилету в разгар светового дня, потемневшим глазам и взъерошенной ведьмацкой метле стало понятно, что их история еще не закончена.
- Беда, - набатом сказала Акнир. - Стоящий по Левую руку предан Суду!
- Демон? - ухнула Даша. - Как? С чего вдруг?
Ребенок в коляске заплакал. Маша поспешно склонилась к нему.
- Тебе лучше знать, - сказала Чуб помощница Главы Киевских ведьм. - Разве не он послал тебя в церковь?
- Откуда ты знаешь?
- Вижу, ты не из наблюдательных. Странно, что ты не заметила, что вошла туда на глазах у трех сотен ведьм.
- Там были лишь птицы…
- Ты забыла, что среди нас есть обертихи? На Русалии все они превращаются в птиц, чтоб клевать рыбу - тырить ее у Водяного. Это наша традиция. И наша форма вредничать… Идемте со мной, пока не поздно.
- Но… - Маша посмотрела на плачущего сына. С каждой секундой он хныкал все сильней.
- Бегите. Я присмотрю за ребенком, - внезапно вызвалась Белладонна. С элегантностью почти невесомого создания новоявленная пушистая няня перелетела с каминной полки на ручку коляски и забалансировала на ней, мерно покачивая ложе малыша и исторгая из груди мурчащую колыбельную.
- Не поможет, - горестно сказала Маша. - Я заметила… Миша плачет всегда, когда равновесие в Городе нарушено.
Ребенок закричал.
Акнир опустила глаза:
- Мы опоздали. Приговор объявлен.