Но дармоеду снова повезло, а Зуй да Лопух, поржав над тем, как он сначала пытался залезть на башню по каменной снизу стене (дежурить ведь надо! смотреть! капитан башку снесёт!), а затем, раз пять свалившись и ободрав все, что смог, прятался в тени от каждой проходящей в карауле двойки (эти шлялись без дела, но ради порядка каждый час), ключ отдали, никому ничего не рассказав. Повезло.
Выпитая сивуха за время стенных поползновений и двух часов в кустах выветрилась из головы дармоеда почти полностью, оставив лишь тошноту да треск в голове, не считая попорченной травки под башней. Перенервничав за свой невыполненный патриотический долг, Кликун живо взобрался по внутренней лестнице и, осмотревшись по сторонам, увидев все тот же извечный холмо-полевой покой, вдруг хватил пятернёй по боковине от избытка чувств и, выматерив друзей, которые пугали его нашествием иноземных захватчиков и нелюдской твари именно в эти два часа, высказал вслух (если опускать почти весь мат) конкретно так:
- Деревня замудоханная кому нужна, бля?!.
Сказав столь ёмко и ярко, риторически гениально, как может только великий в своей простоте народ, он намеревался уж прикорнуть, как вдруг упомянутая чёрная точка заставила его раскрыть измученные глаза, а затем разинуть рот.
- Мать моя, - с чувством продолжил он, пытаясь не испугаться и решить, что же делать теперь, - кто ж к нам пожаловал? Не разбойник какой?..
- Так, - в беспокойстве почесав небритый подбородок, потом отбитые о землю ребра, затем ноющий и бурчащий живот, после промежность, для порядку, и наконец, на всякий случай, правый глаз (соринка не исчезла), сам к себе взволнованно обратился он: - Те, Дося, дозорных звать надо... Быром. А не то...
Досей за большой живот и малую поворотливость звали его покойная мать и младшая сестрёнка, которой нынче было что-то около десяти-двенадцати лет; было это непонятно, имя, прозвище или наименование. Во всяком случае, так звали одну из старейших и матёрых поселянских свиней. Впрочем, любили и уважали её все, то прозвище было скорее лаской, чем обзыванием.
Кликун к себе относился хорошо, так что всегда, когда к себе обращался, звал именно так.
...Точки меж тем приближались, и хотя ползти им было ещё по меньшей мере полчаса, Дося беспокоился все более.
Наконец он взвесил все "за" и "против", почти удостоверился, что дело верное, нужно кого-нибудь звать, а потому остановился возле укутанного в попону колокола и стал раздумывать, как звать: спускаться вниз и докладывать, кричать сверху, призывая нижних дозорных сюда, или сразу снимать укутку да бить тревогу.
К счастью, здравый смысл, как ни крошечен он был, в Кликуне на этот раз возобладал, и колокол он решил пока не трогать.
Теперь надобно было решать, спускаться вниз или кричать. Ну, тут уж дело было несложное. Донизу что-то около сорока ступеней. Брюхо мешает так, что ног и пола не видно, вниз тянет картофельным мешком. А глотку продрать настоящий мужчина почитает за дело и честь: на бабу ли орать, или кого другого учить уму-разуму.
- Эй та-а-ам! - Кликун пошире раззявил рот, перевешиваясь через боковину и подхрипловато разрывая ночную тишину. - Дозорные! Быром сюда!..
Кричать пришлось ещё раза два. На третий из-за поворота вывернули двое, скорее всего спавшие в кустах, и один из них яростно крикнул:
- Че орёшь, придурок! Совсем озверел?!
- Гости к нам! - объяснил Дося, разводя руками, весьма довольный собой и важной новостью, которую сообщал. - Двое с холмов идут.
Дозорные снизу разом присмирели. Один помчался в дежурку, к спящему капитану, второй начал быстро взбираться наверх, позвякивая о колени кольчугой, который каждый из них за спиной у начальствующего проклинал, и окованными ножнами широкого меча, которым в бою не пользовался никогда.
Пришельцы здесь были делом нечастым, тем более пришельцы со стороны холмов, известно, что необитаемых. Конечно, история могла быть всякая, вплоть до того, что к ним шёл один из заречных лесников, сбившийся с тропин и проплутавший в холмах, а теперь вышедший на Холмовище или просто пришедший за какой-то помощью, - но издавна, со времён, когда здесь было ой как неспокойно, а точнее, когда в округе шли постоянные стычки и бои - с гаральдскими дворянами, которых князь наградил не принадлежащей ему землёй и которые насаждали тут свой порядок, с гномами, которые считали, что ежели они трудом и кровью своей эти земли от нечисти очистили, значит, им люди и должны платить... наконец, с этой самой нечистью, согнанной со своих исконных, и нередко возвращающейся, - иной раз, чтобы пощипать, иногда, чтобы попрошайничать или торговаться, а иногда, чтобы грабить и получать всерьёз.
В основном из холмов приходили последние, равно как и люди, которых официально и за людей-то не считали: так, приблудники всякие. В последние годы, правда, все вроде наладилось и стычек никаких не было. Но память у тех, что поумнее, вполне осталась; оттого и проклинали свои кольчуги неразумные да молодые; потому и учили их лукам и мечам те, что постарше, с головой. Так, на всякий случай.
Поэтому когда Даниэлю с малышом оставалось пройти до поселения шагов пятьсот, у ворот уже столпилось примерно двадцать человек.
Среди них были двое, в поселении самых главных: староста Двуус (усы были чёрные, тонкие, длинные, свисающие безвольно), да сам начальствующий - отставной капитан гаральдских войск, носитель нашивок с конём, бывший капитан кавалерийского отряда то бишь. Звали его Ганс Крёдер, но все жители, уразумев привычку капитана цацкаться с четырьмя своими конями и никогда не расставаться с маленьким, опасным в его руках кнутом, так и звали его в зависимости от ситуации: Лошадник да Кнут.
- Схарр, - упавшим голосом сказал всматривающийся в идущих Старостин сын, Метеля, молодой и оттого острый на глаз. - Ей-ей, схарр. Точно.
- Вот принесла нелёгкая, - сплюнув и дёрнув ртом, мрачно заметил староста и посмотрел на капитана.
Тут уж решать было ему, всякому понятно. Остальные глядели, кто пытаясь угадать, что скажет Кнут, кто просто сбитые с толку, ожидая. Были здесь и женщины, и дети - в основном из старостинской да ближних семей, - и все восьмеро бодрствующих дозорных (вторую восьмёрку и третью, запасную, будить не стали: двое все-таки никакой не отряд).
- Ну ждём, - без особой мрачности, приценившись к подходящим, а оттого прищурившись, сказал капитан, пожав плечом, - подойдут - спросим. Там увидим.
- А ворота открывать или погодить? - спросил Метеля, кивая на мощные створки, отворить которые было делом двух-трёх минут.
- Открывайте сейчас, - решил начальствующий. - Го- степриимствовать будем. Чего уж там.
- Да, Милла, - вспомнил староста, повернувшись к дородной жене, - ты пошла бы согрела чего. Штоб стол был и угощение внятное. А то вдруг законный гость?..
Женщина, не сказав ни слова, медленно кивнула. Широкое лицо её было насторожённым. Уж она-то точно не понимала человека, идущего со схарром.
Все девочки и девушки, кроме одной одиннадцатилетней, что не приходилась старосте никем, повинуясь Миллиному знаку, двинулись вслед за ней. Оставшаяся вжала голову в плечи, будто так стала незаметна, но продолжала смотреть на стену, с подхода которой взирали на неизвестного гостя важные люди. Брат её, Дося, стоял позади людей и вытягивал шею, чтобы видеть приближающихся. Никто не оборачивался и, стало быть, её не прогонял.
Человек, явственно грязный, ободранный и дикий, усталый безвольными плетьми рук, тёмным лицом, сгорбленными плечами, подошёл к воротам, приоткрытым на ширину плеч, и остановился шагах в четырёх. Из вещей у него были только сумка и пояс, на котором висел в ножнах не слишком длинный, ладони в две с половиной неширокий кинжал, от рукояти которого, разглядев её, каждый из взрослых изменился лицом. Волосы, чёрные, неровно сползали на плечи и спускались чуть ли не ниже ключиц.
Подбородок, покрытый короткой, не слишком тёмной щетиной, говорил, что пришедший молод; лицо отвечало наоборот.
Рядом с ним, чуть сзади, скрываясь за спиной, замер схарр, совсем небольшой, наверняка ещё ребёнок, - это поняли даже те, что помоложе, кто схарров никогда и мельком не встречал. Чёрные глазки мохнатого блестели насторожённо. Он опасался.
- Здравствуй, добрый человек, - кратко кивая (не кланяться же), негромко приветствовал его капитан. - Гостем будешь?
Юноша кивнул и, хрипло прочистив горло, сказал:
- Я буду благодарен за любую крышу и ночлег... - помедлив, он добавил: - Меня зовут Дан.
Выговор у него был нездешний. Не тягучий, не разводящий "а" и "о", не выделяющий "ч". Он подменял "о" на "а" и говорил куда быстрее, чем привыкли здесь. Ясное дело, был не из провинции. Впрочем, ясно это было только капитану, повидавшему на своём веку каждую из четырёх жемчужин Гаральда и слышавшему, как говорят в больших городах, где все куда-то спешат; для остальных странный пришелец просто говорил не по-нашему.
- Милости просим, - услышав, что, кажется, все мирно, кивнул староста, принимая правление в свои руки; капитан отступил, кивком велев расчистить входящему дорогу.
Юноша вошёл, все расступились, раздались в стороны, явственно опасаясь схарра и избегая впрямую на него смотреть.
- Желаете помыться? - спросил староста; пришедший кивнул. - Ну, идите за Мэтью, он мой сын, приведёт вас... там с вечера ещё осталась вода, мож даже тёплая. Как будете готовы, пожалуйте к нашему столу, - и, кивнув вместо поклона, староста направился к дому, который уже заполнялся светом и гомоном, теплом открытого очага и запахами разогретой еды.
Капитан кивнул остальным, и те двинулись туда же, сам он отправился вслед с Метелей, ведущим пришедших в баню.
- Зовут меня Ганс, - в ответ на вопросительный взгляд обоих юношей представился он, кашлянув, - здешний начальствующий, - и, не став особливо церемониться, сразу спросил: - Вы к нам откуда?
Дорожка скатилась к замкнутым дверям, маленький схарр глядел на капитана исподлобья, в то время как хозяин его думал, а деревенский отворял створы.
- Из Дэртара, - ответил юноша, поднимая чёрные глаза. - Родовое имя Рин-Алтан.
- Так вы аристократ?
- Да.
Капитан поклонился. Глаза его блестели озадаченно и зорко.
- Могу ли узнать, как вы попали к нам сюда, столь далече от границ Империи?
Юноша снова поднял на воина свои глубокие, не понятно, что именно выражающие глаза, и мгновение смотрел на него снизу вверх - капитан был высок и худ, - после чего заговорил все так же хрипло (Кредер подумал вдруг, что он, возможно, очень хочет пить):
- Вы ведь здесь главный, Ганс?
- В определённой мере. Я и староста... - чуть помедлив, он осторожно добавил: - Ну, и его жена.
Насмешки в глазах пришедшего не возникло.
- Хорошо, - сказал он, - позвольте мне снять с себя грязь. Я очень устал. Потом я все объясню... И ещё, - он приостановился перед тем, как войти в низкий тёмный проход, куда уже канул парнишка, сын старосты, остановился, пропустив своего схарра, юркнувшего вперёд, - мне нужна новая одежда, получше. Принесите. Я заплачу.
Капитан выдержал взгляд тёмных глаз и внезапно, словно уверившись в чем-то, почтительно кивнул. Спрашивать не стал ни о чем. Только кликнул толкущихся поблизости парней, чтобы помогли Метеле побыстрее натопить, как следует. Имея в виду, чтоб посторожили, не будет ли чего.
Взгляд его задержался только на пыльной, загорелой руке юноши, на безымянном пальце которой тем не менее он различил бледнокожий след от кольца.
23
Одежда была так себе. Но по сравнению с тем, что осталось от прежней, это был тёплый, обволакивающий и мягкий рай. Кроме того, в путешествии по землям незнакомым лучше быть одетым так, как все, а не вышагивать в камзоле, который стоит двух коров.
Не то чтобы Даниэль слишком боялся здешних смелых, но встревать в какие угодно случайности он не желал.
Ранний утренний обед проходил в тишине, молчание нарушалось лишь изредка. Никто не спрашивал ни о чем, все косились подозрительно и с удивлением; капитан, очевидно, рассказал им, и теперь люди строили догадки, пытались понять.
Во все глаза смотрели, как Даниэль ел. Приборов здесь не было, но вилку знали. Однако орудующих одновременно зубатой и ножом за столом не нашлось. Но больше всего стреляли глазами и шептались касательно схарра. Мало того, что гость усадил зверёныша рядом с собой за стол, так тот ещё очень, прямо-таки до дрожи странно ел. Коготки его мелькали, клыки блестели в свете лампад и красных рассветных полос, падающих сквозь раскрытые ставни и пришторенные лёгкие ткани.
Глазки блестели, он деловито урчал, и люди никак не могли понять, действительно от удовольствия или насмешливо.
Ни Даниэль, ни Хшо на это не обращали никакого внимания. Еда была хоть куда: разваристое овощное рагу с говядиной, молоко, миски салатов, сладости, пиво, даже вино.
Минут через десять Ферэлли смог оторваться, сдерживая руки, тянущиеся ещё и ещё.
- Благодарю, - сказал он, без особого усилия улыбаясь, вспоминая уроки и светскость, с молоком матери въевшуюся в кровь. - Я впервые на севере, и тем приятнее было принять на редкость хороший обед. - Он кратко поклонился хозяйке, не вставая, на что та, звякнув оловянной ложкой о миску, резко встала, чтобы склониться в ответ. Остальные встали, словно хором, и неловко кланялись один за другим, что-то непривычное говоря. Даниэль знаком приказал им садиться.
Прохладная, затем горячая вода вместе с вонючей пеной от деревенского мыла, то ли из коровьего жира, то ли из ивовой коры, смыли с него отупение и пыль, дали время навести порядок в тяжёлой голове и подумать над тем, как дальше себя вести.
Тактика Ферэлли была проста. Улыбка снова заиграла на его лице, юноша почувствовал, что, вымывшись, похорошел, и взгляды всех вокруг постепенно наполняются восхищением. Оставалось не мешать им.
- Хочу также сердечно поблагодарить всех вас: и вас, староста, и вас, начальствующий. После пути и одиночества, которое я пережил, гостеприимство ваше было столь отрадно!.. Думаю, стоит рассказать вам, в чем дело.
Дица их выражали согласие и интерес. Схарр, также вымытый, меховисто блестящий и по обыкновению своему продолжающий есть, проявляя чисто человеческие качества, ну и что, что при этом слегка урча, вызывал уже усмешку и симпатию, что уж говорить о юноше с очень красивым, лишь опечаленным и уставшим лицом.
- Ассе, подлей вина, - скомандовал староста, накручивая на палец длинный ус; дочь его, весьма хорошенькая, лет двадцати двух, судя по косам - замужняя, принялась исполнять.
- Все просто, - чуть разведя руками, начал Даниэль, улыбаясь весьма печально, - мастер магической гильдии должен был с помощью волшебства мгновенно перенести меня на юг, где моего присутствия ожидали не терпящие отлагательства дела. Но что-то случилось в самый ответственный момент - я так и не узнал что, - и меня перебросило далеко на север, примерно в месяц пути отсюда. Слава Милосердной, я по долгу рождения знаком с географией Иданн и смог определить, что, неотступно следуя за течением Иленн, рано или поздно выйду к людям.
Даниэль оглядел их. Лишь капитан остался почти спокойным; для остальных сказанное прозвучало, как гром. Даниэль подумал, что сам бы он сидел раскрыв рот, если бы встретился с Императором, зашедшим в родовое поместье Ферэлли и рассказавшим, что после битвы с Богами телепортнулся слегка не туда и просит разрешения немного передохнуть.
В числе прочих он заметил маленькую девчушку (их было здесь четыре или пять) лет одиннадцати, рыжеволосую, худенькую, довольно бледную, тихонько приютившуюся в полутёмном углу, склонив голову, слушавшую его и смотревшую на него.
Увидев, что Ферэлли поймал её взгляд, девочка вздрогнула, опуская глаза.
Капитан заметил внимание Даниэля (он постоянно выказывал себя человеком цепким) и, истолковав правильно, тут же позвал:
- Линна, иди сюда. - Она нехотя, боком подошла, волосы свешивались и наполовину закрывали лицо. Даниэль заметил, что у неё были веснушки повсюду: на руках, на шее, на щеках и на узких плечах, открытых простеньким кроем платья, исцарапанных чем-то, вроде игл шиповника или кошачьих когтей.
Бросив краткий выразительный взгляд на Миллу, капитан велел кому-то подвинуться и кивнул Линне сесть.
- Вот ужас-то, - слегка поморщившись, отозвалась хозяйка, поднимая на Даниэля выцветшие бледно-голубые глаза, - так вы месяц по оврагам и шарились?
- Даже больше, - ответил тот, - дней на пять я немного приболел. Но, слава покровителям, судьба была благосклонна. Впрочем, во многом в моем выздоровлении виноват этот малыш; днями раньше я спас его, беззащитного... от диких зверей; затем и он спас меня, вернув долг.
Теперь они удивлялись весьма благосклонно: одно дело, неясно что, и совсем другое, когда все чинно, по порядку.
- Возблагодарим Милосердную и Лиина, покровителя странников за то, что гость наш преодолел все препятствия и вышел к холмам, - даже с некоторым воодушевлением поднял стакан староста, примеру которого последовали без исключения все (впрочем, нет, не все - Хшо, посмотревший на мутно-алую жидкость с отвращением, да рыжая девчонка).
После того как загадка таким изящным и во всех смыслах чудесным образом была разрешена, настроение селян повысилось. Каждый из сидящих осознал, что перед невиданным гостем залётным хозяева из приличий будут стелиться по полной, а на стол по первому намёку публики выставят самое лучшее, не смея устраивать промедлений и заминок, каждый из присутствующих, включая не слишком балованных праздниками членов семьи, обрадованно приступили к обеду, - только теперь.
Постепенно за столом становилось все шумнее и шумнее; руки потянулись к тарелкам и ложкам, рты пораскрывались - совсем не для того, чтобы говорить, - переволновавшиеся гости, ныне успокоенные, решительно воспользовались своими правами, чем, кстати, несказанно обрадовали Даниэля, с радостью готового есть ещё минут двадцать.
Хшо к тому времени насытился до отвала, глазки его блестели уже с поволокой, несколько раз он разевал широченную пасть, и не думая её прикрывать, чем вызывал смешки тех, кто подальше, и незаметное морщенье носов тех, кто сидел рядом; подумав, что все хорошо, простодушный зверёныш облокотился о Даниэлево плечо, обхватив его руку своими мохнатыми лапками, и, прикорнув таким образом, старался не уснуть раньше времени, сонным взглядом обводя присутствующих.
Надо сказать, Даниэлю это сильно мешало, но отваживать малыша он не собирался, так как слишком подобные чувствоизъявления ценил.
- За хозяев! - сказал юноша, левой рукой поднимая единственный за столом стеклянный бокал и принимая радостные согласия остальных; вино, мутноватое, отдающее уксусом (видать, перестояло) и неясно, яблочное либо виноградное (впрочем, откуда здесь даже дикий виноград?), с шуршанием разлилось по жилам, смущая кровь. Голова, тяжёлая и без того, внезапно наполнилась будоражащей слабостью, самостоятельно склоняясь в сон. Даниэль представил себе, что прямо сейчас упьётся в стельку, чего никогда раньше, ни на одном из широкомасштабных званых обедов, феерических праздничных ночей и богатых на развлечения вечеров, закрытых роскошных приёмов в водовороте элиты Беломраморного Дворца, в веселье малознакомых либо дружеских попоек себе не позволял.