* * *
Бывшая тетушкина хозяйка, госпожа Прешрина, сдержала слово, взяла на себя все хлопоты с погребальным костром. Наверняка торговалась, старалась выгадать на мелочах (не зря же сейчас бормочет про дороговизну, про неуступчивость жрецов и торговцев). Но Авита не стала проверять ее расчеты. Ну, выгадала женщина что-то из денег, заплаченных вперед за аренду дома, - так пусть оно ей пойдет за труды…
В погребальном ущелье меж скал уже горело несколько костров, возле каждого стояли люди с тяжелыми взглядами. Авита украдкой посматривала на молодую женщину, почти девочку, с опухшим от слез лицом. Женщина, оцепенев, глядела в огонь, а двое пожилых мужчин, стоя рядом, следили за ней с тревогой. Видимо, опасались, что бедняжка кинется в пламя.
Авита жадно запоминала слепой блеск глаз, бледные губы, растрепавшуюся у виска прядь. До боли в пальцах захотелось сразу же, немедленно сделать набросок. Но, разумеется, художница даже не потянулась к мешочку, в котором носила навощенную дощечку и острую палочку.
Женщине набросили на плечи плащ и повели прочь от костра. Авита заставила себя отвести глаза, не пялиться на чужое горе, и мысленно отругала себя за равнодушие: ведь она хоронит родственницу!
Но что поделаешь: не могла Авита заставить себя тосковать о женщине, которую последний раз видела несколько лет назад.
Госпожа Афнара возлежала на погребальном покрывале, наброшенном на поленницу. Смерть придала этой женщине, сварливой и горластой при жизни, спокойное достоинство, лишила суетливости. Ее вид внушал уважение и сочувствие…
Впрочем, нет. Не смерти она была этим обязана, а умелым рукам здешних старух, которые за пару медяков любого покойника обрядят, смоют кровь, уложат в благообразной позе…
А на полу, возле сундука, тетушка наверняка выглядела жалко, нелепо и страшно.
Возле сундука, да… Возле сундука, на который она полезла среди ночи, чтобы заглянуть на полку. На давно пустующую полку, покрытую слоем пыли. Причем не зажгла огня, в темноте полезла. И не кликнула служанку…
Девушка обернулась к стоящей рядом Прешрине:
- А служанка покойной тетушки… ну, Гортензия… больше не появлялась?
Домовладелица, очень респектабельно выглядевшая в своем серо-желтом платье, ответила негромко, но с чувством:
- Если бы эта паскуда явилась, я бы стражу кликнула!
- Мне нужно с нею поговорить. Она ведь была в ту роковую ночь рядом с тетей Афнарой.
- Как же, была она… Я в то утро к дому подошла, остановилась у забора: там какой-то мерзавец доску оторвал. Смотрю, сокрушаюсь - недавно ведь забор покрасила… И вижу, бежит эта потаскушка. Да расфуфыренная такая, да шаль на голове… Тут уж и гадать не надо: проплясала всю ночь у моря. Там, когда погода хорошая, танцульки устраиваются для матросов и для таких вот беспутных девчонок.
- Вот как? - заинтересовалась Авита. - А был ли у Гортензии свой ключ?
- Был, но эта дрянь ухитрилась его потерять. Мне пришлось отпереть дверь своим ключом.
Авита озадаченно замолчала. До сих пор своим зрением художницы она видела картину: служанка со светильником в руках стоит на пороге и с ужасом смотрит на лежащую у сундука старуху.
Значит, служанки не было ночью рядом с госпожой? Причем ушла она уже после того, как хозяйка легла спать: вряд ли сама тетушка Афнара поставила у кровати стакан молока, который забыла выпить.
Стакан молока…
Словно щелкнул ключ, открывая тугой замок. Авита вздрогнула.
Надо найти того стражника, Ларша. Больше некому рассказать о своих догадках. И больше никто не поможет найти Гортензию.
* * *
"Слугу, Метвис, не посылай, он у тебя дурень. Сам беги на таможню, с тебя после спрошу!"
Именно так и сказал десятник Аштвер - и потому немолодой и весьма полный человек должен галопировать по улице, изображая сорвавшегося с привязи жеребца. А улица поднимается широкими ступенями от моря - побегай-ка по ней в сорок восемь лет!
А слуга действительно дурень. И на этого дурня оставлен кабак. Страшно подумать, что творится в "Двух яблонях" без хозяйского глаза, а он, Метвис, бежит на таможню, как будто ему собак вслед спустили!
И тут судьба улыбнулась толстенькому кабатчику. Из переулка вышел и побрел навстречу рослый парень лет семнадцати-восемнадцати. Имя его не сразу всплыло в памяти запыхавшегося кабатчика. Зато вспомнилось другое: этот человек служит в береговой охране.
Чего уж лучше-то?!
Метвис остановил парня и несчастным голосом поведал ему о третьем десятке городской стражи, который отправился ловить капитана Ирслата возле Змеиного ущелья. И о том, что десятнику Аштверу понадобится помощь.
Круглое флегматичное лицо молодого моряка не дрогнуло, не утратило спокойного выражения, только глаза стали серьезными.
- Конечно, почтенный Метвис. Это дело важное, я поспешу доложить кому положено. Можешь не волноваться.
Повернулся и пошел вверх по широким ступеням. Побежать не побежал, но шагу заметно прибавил.
Уже возвращаясь в "Две яблони", кабатчик вспомнил имя учтивого молодого человека. Бранби Жало Секиры, сын менялы Лабрана. Хороший юноша. И командир им, по слухам, доволен, и соседи хвалят, и отцу своему он сын заботливый и почтительный.
* * *
Бранби и впрямь был заботливым сыном. Прежде всего он подумал о своем отце.
Об отце, который, едва оправившись от сердечного приступа, на вечерней заре взял лодку и отправился вдоль побережья. Туда, где на скале, которую моряки прозвали Бычьей, высятся две сосны, как два рога.
Сейчас на одной из этих сосен полощется на ветру яркая оранжевая шаль - условный знак.
Да, "Вредина" должна прийти за товаром именно сегодня, знает это Бранби без всяких кабатчиков! И обязательно шхуна пройдет мимо Бычьей скалы, уж так оно условлено. Капитан увидит оранжевую тряпку, ляжет в дрейф, спустит шлюпку, чтоб поговорить с человеком Круга…
Кто знает, останется отец на берегу - или поднимется на борт?
Так или иначе, Бранби совсем не хочет, чтоб на "Вредину" насели корабли береговой охраны.
Конечно, о встрече с кабатчиком надо доложить командиру, и поживее, чтобы потом никто и ни в чем не мог упрекнуть Бранби.
Но ведь это, знаете ли, как доложить…
* * *
Две молоденькие актрисы, только что принятые в театр и сразу введенные на первые роли, с раннего утра, полумертвые от страха, репетировали сцену, с которою ознакомились только вчера.
Едва проснувшись и умываясь по очереди над жестяным ведром, девушки наперебой величали друг друга "развратницей коварной" и "жестокосердою тиранкой". У обеих оказалась хорошая, цепкая память, Эртале все реже приходилось заглядывать в роли, чтобы уточнить свои реплики или подсказать фразу-другую своей неграмотной партнерше.
Когда обе спустились по крутой узкой лестнице, встретившийся им бутафор Бики взглянул на их глубоко несчастные физиономии, понимающе хмыкнул и сказал:
- А ну, пойдемте со мной!
И повел их в кладовую.
В кладовой было две двери: одна вела из коридора, другая выводила на один из длинных балконов, украшающих с двух сторон здание театра. По традиции, в день спектакля отсюда актеры зазывали публику. Звезды театра были избавлены от этой повинности. Кричали, сменяя друг друга, актеры на половинном жалованье. Те, что в одной сцене изображают свиту короля, а в другой, сменив пышный наряд на лохмотья, превращаются в разбойничью шайку.
(Вчера, прежде чем уснуть, Милеста и Эртала обсуждали новость, потрясшую театр: Раушарни погнал "на балкон" Бариллу и Лейфати. Те не осмелились протестовать).
Бутафор распахнул дверь на балкон, чтоб в кладовой стало светлее, и жестом фокусника сдернул холстину с большого плоского предмета.
Восхищенным взорам девушек предстало зеркало. Не из полированного металла - стеклянное, наррабанское, светлое! И большое, действительно большое, в нем можно было увидеть себя почти от пояса.
- Это зеркало, - пояснил бутафор, - подарил театру Зиннибран Стеклянная Секира из Клана Акулы. Вообще-то на мысль о подарке его навела Барилла, - Бики вздохнул, - но гримироваться и причесываться перед ним будут те актеры, у которых роль со словами. А Барилла, увы…
Он снова вздохнул и откинул крышку большого сундука.
- Здесь парики и головные уборы. Берите все, что хотите. Вы теперь вроде как главные актрисы труппы.
- Бики, - глубоким, проникновенным голосом ответила Эртала. - За такой клад мы готовы простить тебе даже "вроде как"… верно, Милеста?
Ее подруга не ответила. Она уже успела расплести косу и теперь перед зеркалом взбивала пышное облако светлых волос.
Бутафор оценивающим взглядом окинул обеих девушек и сказал деловито:
- Милесте парик не нужен, а ты, Эртала, обязательно надень.
И двинулся было к двери, но был остановлен обиженным вопросом Эрталы:
- А чем мои волосы нехороши?
- Всем хороши, - терпеливо ответил Бики, - но из зала парик будет смотреться лучше… Красавицы, не держите меня: бегу за красками для декораций, пока наш скупердяй не передумал… Нет, что с ним случилось, а?..
И убежал, оставив девушек рыться в сундуке с сокровищами.
Почти сразу после ухода Бики в кладовую явились Мирвик и Авита. Художница пришла работать - и Мирвик, случайно попавшийся ей на пути, проводил барышню на поиски бутафора в кладовую.
- Я здесь подожду, - кивнула Авита, когда ей объяснили, куда и зачем ушел Бики. - А что это у вас?.. Ой, какая прелесть! Я тоже хочу! Рыжий парик, дайте мне рыжий, я в детстве мечтала быть рыжей!.. И вон тот примерю, светлый, совсем как у Милесты коса!.. А почему они все такие большущие?
- Чтоб нам, актрисам, не пришлось коротко стричься, - объяснила Эртала, примеряя венец из перламутра и "вроде-бы-жемчуга".
- А на меня все равно не налезает, - пожаловалась Милеста, пытаясь натянуть на голову по-наррабански черный парик с двумя косами.
- На твою гриву ничего и не налезет, - сухо молвила Эртала. - Бики сказал, что тебе лучше играть без парика.
Тут Мирвик, который до этого мгновения молча любовался весельем девушек, хлопнул себя ладонью по лбу:
- Играть! Ну, я болван! У меня же дело! Милеста, раз парик тебе не нужен, пошли на сцену. Раушарни сказал, что летучая мышь взмоет в небеса на канате.
- Ой, - испугалась Милеста, - а я думала - помашу крыльями и упорхну за кулисы…
- Так в небеса-то - из зала лучше смотрится! Пойдем, попробуешь. На канате большой крюк, вроде мясницкого. К нему можно пристегнуть кожаный пояс, широкий такой… да ты видела, возле барабана на гвоздике висит. Но тогда будешь болтаться, как кукла, Бики так говорит. Попробуй лучше встать на этот крюк ножкой, а рукой возьмись за канат. Ручаюсь, вознесешься легче птички!
- Ты-то чего ручаешься?
- Так я ж тебя и буду поднимать!
- Ты?! - окинула Милеста насмешливым взглядом совсем не богатырскую фигурку Мирвика.
- А то! В прежних спектаклях у барабана работал Бики, а я в сравнении с ним - просто силач Раушвеш из сказки! Там такие рычаги, что ребенок справится. Да не так уж и высоко… идем же!
Почти убежденная, Милеста обернулась - и успела заметить облачко раздражения, скользнувшее по лицу Эрталы.
Милеста бросилась к подруге, обняла:
- Ты огорчилась из-за парика? Какая ерунда! Зато у тебя царственная осанка! И гордый взгляд! А фигурой мы одинаковые, хоть платьями меняйся! А какой у тебя голос! Ты на сцену выйдешь - зрители со скамей повстают! Взором поведешь - на колени рухнут! Слово скажешь - на месте умрут!
- Ладно-ладно, беги, мышь летучая, - примирительно усмехнулась Эртала. - "Беспечная и глупая девчонка…"
- "Да разве скромный полевой цветок прогневать может царственную пальму?.." - повеселев, ответила Милеста и умчалась вместе с Мирвиком.
- Какая она славная, - улыбнулась Авита вслед девушке.
- Славная, да, - негромко, странным голосом ответила Эртала. - Только… не слишком ли?
- Что - не слишком?
- Ну… и добрая она, и уступчивая, и не завистливая. И не жадная: мне свой шейный платочек подарила. Говорит, мне этот цвет больше идет, чем ей.
- Так разве это плохо?
- Хорошо-то хорошо… а только не очень я верю милым простушкам!
* * *
Милеста оказалась не только славной, но и храброй девушкой. Она отказалась надеть на талию широкий, удобный, но безобразный пояс - и раз за разом взмывала под высокий потолок, стоя на крюке ножкой в туфельке, украшенной на носке яркой матерчатой бабочкой, правой рукой держалась за толстый канат, а левой еще и размахивала черным "крылом". Сидящие в зале комик Пузо и "злодейка" Уршита признали, что полет смотрится отменно.
А художницу возвратившийся из лавки Бики увел на второй балкон - работать.
На балконе уже стояли два деревянных щита и ведра с красками.
- Это оазис в наррабанской пустыне, - указал Бики на щиты. - С пальмами.
- Больше похоже на подгоревшую яичницу с пучками укропа, - оценила заморский вид художница.
- Облезло малость, - признал Бики. - В сегодняшнем спектакле эти декорации не работают. Да мы бы и не успели к вечеру, малярные краски долго сохнут… ну, что я говорю, госпожа и сама это знает.
- Не знаю, - безмятежно откликнулась Авита. - С малярными красками до сих пор дела не имела.
Почтительная улыбка замерзла на лице бутафора.
- Но… как же… разве госпожа до этого не рисовала декорации?
- Ни разу. - В небрежном ответе девушки не было даже тени смущения.
- Но тогда… но как же…
- Очень просто. Я спросила Раушарни, нет ли в театре работы для художницы. Он тут же попросил меня подновить декорации.
Бики понял, что он сошел с ума. Или мир перевернулся корнями вверх. И в том, и в другом случае ему не хотелось терять место в театре, а значит, нельзя было спорить с Раушарни.
Бутафор показал этой немыслимой девице, как надо работать с валиком и малярной кистью, и объяснил, что наррабанский оазис должен выглядеть красиво не вблизи, а из зала. А потому следует думать о сочетаниях красок (пусть вблизи они будут даже грубыми) и соблюдать линии рисунка - вот они, видны под осыпавшейся краской, а где не осыпалось, там оставить рисунок по-старому, только подновить поярче.
Слушая, Авита разгоралась азартом и нетерпением. Да, малярная работа… да, ремесло… но как же ей хотелось сейчас применить поучения на деле! И чтоб никто не стоял над душой!
Бутафор даже не понял, как это произошло: его с кучей благодарностей вывели, почти вытолкали с балкона, поклялись во всем следовать его мудрым советам и захлопнули перед его носом дверь.
Бики удивленно покрутил головой и пошел прочь. В конце концов, если барышня испортит пару щитов - не страшно, в ближайшие дни не будут ставить ничего наррабанского, он сам успеет все переделать…
Авита поспешно надела купленный у хозяйки гостиницы старый фартук. Сейчас ей хотелось только одного, чтобы ей не мешали. Чтобы никто не заявился на балкон…
* * *
- А я, между прочим, не служу Кругу, господин Лабран. Я вольный контрабандист, торгую со всеми странами подряд. Да, я передаю за плату твои письма на Берниди. Но задерживаться на несколько дней для меня слишком рискованно.
- Но, капитан, ты же бернидиец!
- И что? Если береговая охрана конфискует "Вредину" и продаст меня со всей командой в каменоломню - что, родные Семь Островов меня в складчину выкупят? И подарят новую шхуну?
- Ты все равно рискуешь у каждого чужого берега!
- Рискую. И шхуной, и шкурой. Но сам решаю, где, когда и как рисковать. Я, а не Круг!
- Но стараешься рисковать там, где это выгодно?
- Задаром со шкурой расстается только змея.
- Так я же тебе предлагаю деньги! И большие!
- Сразу? На бочку?
- Что ты! Я столько золота сроду в руках не держал. Задаток вперед, остальное получишь на Берниди.
- Эту сказку я уже слыхал. Расстараюсь, сделаю дело - а Круг скажет, что ты, Лабран, не имел полномочий обещать мне такую сумму.
- Я бы тебе, Ирслат, врать не стал. Мне еще до внуков дожить хочется.
- Ты, положим, врать не будешь. А эти семь акул из Круга, чтоб денежки не отдавать…
- Ирслат, я же даю роскошный задаток. И прошу только задержаться. Тебе же не надо атакой с моря брать Аршмир!
- Как говорится, лучше медяк в кошельке, чем алмаз вдалеке. Мне прошлый раз пообещали, что в пещере меня будет дожидаться не только обычный груз, но и люди на продажу. Сейчас на Берниди рабы в цене. И что, прикажешь несколько дней бултыхаться возле здешних берегов с рабами в трюме?
- Чтоб им околеть, тем рабам! Я тебе толкую о деле, которое не только выгоду даст. Оно переиначит лицо мира и останется в летописях.
- Вот как? И не скажешь, в чем дело?
- Не могу, Ирслат.
- Вообще-то смог бы. Кликнул бы я парней - враз бы из тебя все тайны на палубу горкой вытряхнули. Но я сделаю иначе. Оставайся у меня на борту, дойдем вместе до моей пещеры. Если меня ждет груз, которому в трюме ничего худого не сделается, - твое счастье, подожду пару дней. А если люди, да не полудохлые нищие, а настоящий товар, - высажу тебя на берег. И "Вредина" покажет корму веселому городу Аршмиру…
Глава 7
Десятник Аштвер с тревогой глянул на солнце, высоко стоящее в небе.
Нагромождение прибрежных скал закрывало море от стражников, укрывшихся в небольшой расселине. Глазастый Алки отправлен наверх - высматривать шхуну Ирслата. Но и сверху обзор не ахти.
Удобное место выбрал Ирслат для своего тайника. Вроде и не очень далеко город, а случайных глаз можно не опасаться. И берег, и взморье тут такие, словно их демон разжевал да выплюнул. Каша из воды и валунов, укрытых лебедой, чабрецом и иглицей.
Хорошо, что Гижер еще подростком излазил здешние кручи. Поговаривали, что Гижер в юности путался с контрабандистами. Но Аштвер не приставал к подчиненному с лишними вопросами. Ну, путался и путался, дело прошлое. Зато и Змеиное ущелье знает, и пещеру эту проклятую нашел. Просто так бы ее не углядеть: ущелье и подступы к нему сплошь поросли дымарником.
А красиво, демон его дери! Словно и впрямь по склонам на кустах повисли облака розоватого и фиолетового дыма. Эти пышные, легкие метелки будут качаться под ветром до конца Щедрого месяца. И к соленому запаху моря будет примешиваться их горьковато-терпкий аромат…
Сухо щелкнув, ударил камешек, вывернувшись из-под чьей-то ноги. Аштвер вскинулся, выхватил меч. Рядом так же бдительно обернулся на шум Гижер. Но тут же оба убрали оружие в ножны: по дну расселины шел Говорун, оставленный у входа в пещеру. Он вел перед собою, вывернув пленнику руку, плюгавого человечка в холщовой рубахе. Пленник согнулся вдвое, лица не видно, только растрепанная макушка.
- Этот вышел по нужде, - коротко объяснил седой наемник, толкая пленника к Аштверу. - Быстрее допрашивай, командир, пока его не хватились.
И замолчал, словно потерял интерес к происходящему.
Даххи и Гижер подошли ближе. Хорошо стоят, правильно: пленнику некуда бежать. А новенький, Ларш, - этот просто любопытствует, таращится в оба глаза.
Пленник выпрямился. Вытаращенные глаза, прыгающие губы… вот и славно, не надо запугивать.
- Сколько вас? - сурово спросил десятник контрабандиста.