- Я дам ему знать. Спасибо тебе за помощь.
Тера начертила в воздухе знак.
- Пусть Они будут с тобой, детка.
* * *
Когда женщина ушла, Нимету затрясло. Дрожь не проходила. Она скорчилась в углу, обхватив себя руками, но зубы так и стучали. Ребенок плакал. Она громко обругала его, и он замолчал. Нимета долго завывала.
Она, наконец, совладала с собой. Поднялась и начала собирать вещи: нож, палку с магическими знаками, лопатку зубра, на которой тоже были вырезаны волшебные значки, кремень, меч, трут и связку хвороста. Надо было выйти заранее, пока не село солнце. Она бормотала под нос заклинания и молитвы, которым выучилась в Нимфеуме. Все это помогало усмирить раздражение, которое вызывал у нее заходящийся в плаче младенец. Она могла бы утешить его, если бы поднесла к груди, набухшей от молока, но заставить себя это сделать никак не могла.
Потом надела чистое белое платье и закинула за спину мешок. Быстро вынула младенца из корзины. Тера принесла ее вместо колыбели. Ребенок запищал, пока она не прижала его плотно к левому бедру. В правой руке она держала палку с мумией змеи.
День был жаркий, безветренный, пахло мокрой землей. Крики ребенка перешли в жалобное хныканье. Потом он уснул, убаюканный мерной поступью матери. То и дело вспархивали птицы, подавала голос кукушка. Солнечные лучи, проникавшие между стволами, становились все длиннее. Затем они пропали, и Нимету окружили тени.
Она дошла до места, которое люди обычно обходили стороной. С запада лес слегка расступался, и в проеме виднелось красное небо. Когда-то там был Ис. На севере небо побледнело, а на восток наступала ночь. Пруд озаряли закатные лучи. Стрижи беззвучно гонялись за комарами, роившимися над прудом. Из-под опавших листьев струилась прохлада.
У края воды лежал высокий черный валун. Нимета положила возле него свою ношу. Ребенок проснулся. Пронзительные крики оглашали воздух. Она быстро собрала для растопки сухой валежник. Надо было разжечь костер, чтобы видеть то, что она собиралась сделать.
Разжечь костер - непростая задача, но она умела это делать. Научил ее отец. С самого детства он учил ее всему, к чему она проявляла интерес, пока не произошел разрыв между ним и королевами. Как же тосковала она по большому человеку с умными руками!
Ребенок кричал и кричал.
- Успокойся! - раздраженно воскликнула она. - Скоро ты совсем успокоишься.
Костер взметнулся. Убедившись, что он не погаснет, встала, подняла руки и громко сказала:
- Иштар-Исида-Белисама, я здесь. Призываю Тебя, Дева, Мать и Ведьма, Хозяйка жизни и смерти, Утешительница и Мстительница. Я хочу очистить себя перед тобой.
Нимета сняла одежду и вошла в пруд. Гнус облепил ее, вцепился в обнаженное тело. Она спотыкалась о коряги, ранившие ноги. Дошла до середины пруда. Вода доходила ей до пояса. Она трижды зачерпнула полные пригоршни воды и вылила их себе на голову. Каждый раз она называла имя: Таранис, потом - Лер и, наконец, Белисама.
Вернувшись, заметила, что пламя горит низко. Присела на корточки и подбросила топливо. Огонь осветил росший неподалеку бук. В левую руку Нимета взяла горящую головню, в правую - нож. В медленном танце трижды прошлась вокруг большого засохшего дерева, называя каждый раз имена богов.
Ребенок визжал, дрыгал ножками, высовывал руки из-под одеяла. Нимета встала перед ним неподвижно. Потом, вздрогнув, вышла из оцепенения и воткнула факел в землю. Огонь погас. Левой рукой схватила ребенка за ногу и подняла. Он был такой маленький, почти невесомый.
Она положила его на плоскую вершину камня. Ребенок корчился и кричал. Нимета посмотрела на небо. Настала ночь. Сверкали звезды.
Посыпались слова, торопливые, недоговоренные, налетавшие друг на друга:
- Таранис, Лер, Белисама. Послушайте меня, последнюю вашу почитательницу. Мужчины, убоявшись вашего гнева, в страхе бежали. Нашли себе нового римского бога, а другие так и не отстали от старых, глупых галльских богов. Я, Нимета, дочь короля Иса и королевы Форсквилис, я одна в вас верю. Услышьте же меня!
Блеснул нож. Он был большой, тяжелый, скорее меч, чем нож. Она купила его в Гезокрибат у лавочника, который сказал, что язычники совершали им жертвоприношения.
- Ис лежит на дне, - взвыла Нимета. - Священный лес сгорел. Примите же от меня это!
Нож сверкнул и ударил. Крики прекратились.
Нимета подняла крошечную детскую головку.
- Я даю вам кровь от своей крови, плоть от своей плоти. Теперь и вы дайте мне то, чего я хочу!
Голос ее перешел в хриплый шепот. Языки пламени взметнулись к небу. Казалось, что дым ожил.
- Лер, пусть эти четверо, чьей добычей я стала возле твоего моря, никогда не успокоятся. Пусть та, кто ходит среди развалин, мучает вечно их души. Таранис, пусть весь их род в Одиарне погибнет, как тараканы. А кровь их, что я пролила, впитает твоя земля без остатка. Белисама, подари мне способности, какие были у моей матери, королевы Форсквилис. Да не буду я больше беззащитной жертвой, а стану жрицей и колдуньей. Да будет так.
Огонь погас. Она ощупью добралась до пруда и бросила в него тельце, а потом подошла - к дереву. В обгоревшее его дупло она положила головку и быстро прикрыла отверстие.
Упала на колени, потом встала, подняла руки и прошептала:
- Будьте всегда со мной.
Собрав вещи, женщина пустилась в обратный путь. Дорогу домой в такой темноте отыскать невозможно, но оставаться в этом месте она не могла. Нужно дойти до поляны, там она увидит звездное небо, там и заночует. На рассвете пойдет к своему дому, вымоется в реке, выбросит запачканную кровью одежду. А когда придет посыльный от Грациллония, расплачется:
- Я ходила за ягодами. Когда вернулась домой, дверь была открыта, а корзина пуста. Волк ли украл мое дитя, а, может, эльфы… не знаю, что с ним случилось.
Отец поверит, он должен ей поверить. И утешит ее, как сможет.
III
Праздник Святого Иоанна, отмечавшийся в середине лета, совпадал по времени с древними празднествами, да и мало чем от них отличался. Даже из Аквилона в канун праздника многие жители уехали за город, где лихо отплясывали вокруг костров и прыгали через огонь. Такие же костры горели по всей Европе. Люди бросали на воду венки, пускали под гору горящие колеса. Ночную мглу расцветили огнями. Повсюду царило дикое веселье. Вслед за торжествами играли поспешные свадьбы. Обгорелые палочки и прочие праздничные реликвии хранились до следующего лета в качестве оберега от несчастья. Готовили и проводили эти праздники братские и сестринские общины. Они же собирали реликвии, дабы не попали они в руки колдунов.
Епископ Корентин праздники эти запретить не мог да и не собирался этого делать. Он не хотел, чтобы церковь оставалась в стороне от того, что приносило радость ее детям. Напротив, всячески старался вовлечь ее в общее веселье. Священники благословляли штабеля из бревен, которые люди потом поджигали, устраивая костры. Проводили молебны, прося Бога о богатом урожае. На следующий после праздника день всех приглашали на мессу. Приветствовались верующие, пожелавшие исповедоваться. А что до хулиганства - Корентин надеялся, что с течением времени оно исчезнет. Он считал необходимым очистить обряды от языческих элементов.
Епископ думал, что уже в этом году сможет повысить авторитет христианской церкви. Среди жителей Конфлюэнта насчитывалось много семейных пар, и число их постоянно росло. Среди них были мужья и жены, которым посчастливилось спастись во время наводнения. Остальные пары заключили браки с жителями Озисмии уже после переезда. Такие союзы обычно совершались по языческим канонам, если и вообще как-нибудь освящались. Крещеных все еще было мало. Корентин намеревался пойти по пути святого Мартина и окрестить все население. Только священники могли очистить брачный союз от греха, обвенчав брачующихся на всю жизнь. Люди, по мысли епископа, отнесутся с большей ответственностью к своему союзу, если брак их будет заключен в день святого Иоанна. А некрещеные задумаются и устремятся к свету.
Поэтому уже за два месяца до праздника епископ беседовал с людьми и проводил организационную работу. Усилия его не пропали даром: дочь Грациллония Юлия и Кэдок Химилко соединились в христианском союзе.
В первую очередь молодые пришли к Грациллонию и сообщили о своем намерении. Он дал согласие, однако поздравление его прозвучало сдержанно и сухо, и радость дочери слегка омрачилась. Потом попросил молодого человека зайти к нему домой для приватного разговора.
Дом был небольшой, из бруса, выкрашенный белой краской. Окна, правда, были застеклены, а крыша покрыта черепицей. Главную комнату для приема гостей лишь с большой натяжкой можно было назвать атрием: голые оштукатуренные стены, глиняный пол, устланный камышом, стол да табуреты.
Грациллоний указал Кэдоку на табурет и подал ему бокал вина. Взяв другой бокал, уселся напротив.
Какое-то время они изучающе смотрели друг на друга. Кэдок видел перед собой крупного мужчину, одетого в простую галльскую рубашку и бриджи. У него были каштановые волосы, тронутые сединой, и короткая, по римской моде, борода. Загорелое лицо, лучики морщин возле серых глаз, нос с горбинкой, возле рта - глубокие складки. Перед Грациллонием сидел молодой человек, тоже загорелый, с выцветшими на солнце светлыми волосами, чисто выбритыми гладкими щеками. Под бедной одеждой угадывалось юное, гибкое тело.
- Ну, - сказал он наконец по-латыни, - за твое здоровье. Оно тебе понадобится.
- Благодарю, сэр. - Ответ почтительный, но без тени подобострастия.
- В целом я доволен, - сказал Грациллоний. - Ты из хорошей семьи. Отец твой был прекрасный человек, мой друг.
- Постараюсь быть достойным вашего рода, сэр.
Грациллоний глянул на Кэдока поверх бокала.
- Вот об этом-то я и хочу поговорить. Для тебя это, видимо, не сюрприз.
Гость улыбнулся:
- Юлия говорила мне, что вы многое замечаете, но предпочитаете не говорить об этом.
- Я держу свои мысли при себе, пока в них не появляется нужда. Как ты собираешься содержать семью?
Кэдок растерялся:
- У м-меня есть работа, сэр.
- А, да, ты плотник. Не ахти какой. К тому же на них и спрос скоро упадет: все отстроились. Что ты еще умеешь делать?
Кэдок закусил губу:
- Поверьте, сэр, я об этом уже думал. Я образован. Умею читать, писать, считать, начитан, знаю историю, философию. В Исе обучился верховой езде. В Озисмии охотился…
- Аристократы Иса все это умели, - прервал его Грациллоний. - А к тому, что заботит Рим, все это отношения не имеет. В умениях твоих нет ничего необычного. В Конфлюэнте полно людей, которые могут работать и писцами, и учителями. Самые лучшие из них могли бы стать плохонькими личными секретарями, но у Апулея и Корентина уже есть секретари, остальным же гражданам они ни к чему.
Кэдок вспыхнул:
- Я сумею заработать на семью.
- У Эвириона Балтизи дела идут хорошо. Может, к нему попросишься?
- Нет! - гневно воскликнул Кэдок. - Прошу прощения, сэр. В-вы не думайте, что тут вражда, нет. Это, скорее, неприязнь. Я готов его простить, н-но он вряд ли пойдет навстречу.
- Думаю, он сам ждет извинений от тебя, - сухо заметил Грациллоний. - Мне это известно. Я лишь испытывал тебя. Я тут кое-что для тебя придумал, но дело это требует ума, силы и смелости.
Лицо Кэдока просветлело:
- Что это, сэр? Ну пожалуйста, скажите!
Грациллоний поднялся, поставил бокал на стол и, заложив руки за спину, стал расхаживать взад и вперед.
- Это разведка и изучение обстановки. Вот послушай. Если не считать нескольких римских городов, да галльских поселений, небольшого количества пахотных земель и пастбищ, да дорог между ними, Арморика - дикая местность. Охотники, угольщики и прочие знают свои земли, но никто не знает целого. Да и как узнать, если земля по большей части непроходима. Если бы ты задумал, скажем, пройти от Венеторума до Коседии, тебе пришлось бы идти в обход, через Воргий или Редонум, а на это уйдет несколько дней. Когда Рим охранял береговую линию, можно было добраться до места морем, но это уже в прошлом. Пока солдаты доберутся до места, где бесчинствуют варвары, они уже, глядишь, грабят другую территорию. У Иса был флот, охранявший наши воды, но теперь и это в прошлом. К тому же германцы наступают сейчас на восточные провинции Рима. Прорываются снова и снова. Еще несколько лет, и они дойдут до запада.
Нам нужна защита, и отряды эти должны обладать мобильностью. Для этого необходимы внутренние коммуникационные линии и транспорт, иначе ничего не получится. Что я имею в виду? Дороги через лес и пустоши. Конечно же, не настоящие дороги: для этого нас слишком мало. Просто тропы, но достаточной ширины, так, чтобы по ним прошли люди, лошади и, возможно, легкие повозки. Для того надо изучить местность и продумать наилучшие маршруты, по которым проложим тропы. Затем займемся расчисткой, построим мосты, где нет брода… Понимаешь?
Кэдок вскочил:
- О, замечательно! Выходит, я буду прокладывать дорогу?
- Сначала мы тебя испытаем. Заодно проверим саму идею. Я обучу тебя основам разведки и всему, что с этим связано. Сначала тебя будут сопровождать и направлять Руфиний и его люди, но только на первых порах. Вся ответственность ляжет на тебя. Это не то что охота на мелкую дичь, чем, как я знаю, ты здесь в свободное время баловался. Там, в глубинке, тебе встретятся и разбойники, и жители лесов, настроенные враждебно к чужакам, и дикие звери, и тролли, и прочие привидения. Но что уж я знаю наверняка - тебя подстерегают там природные ловушки: болота, бури, болезни. В любой момент ты можешь погибнуть, и тело твое никогда не найдут. И славы ты там не обретешь, потому что все это мы должны делать потихоньку. Империя не любит, когда ею пренебрегают. Я тебе этого никогда бы не сказал, если бы не был уверен, что ты будешь держать рот на замке. С другой стороны, за работу мы тебе из фонда Аквилона щедро заплатим. С Апулеем я договорился. Ты сможешь обеспечить будущее своей семьи. Ну, что скажешь? Ты все еще заинтересован?
- Конечно! - Кэдок на радостях обнял Грациллония. - Благодарю вас!
Грациллоний слегка улыбнулся:
- Хорошо бы твоя благодарность не испарилась после первой же экспедиции.
- Нет, этого не произойдет. А когда я стану встречаться с этими отсталыми лесными племенами, то принесу им Слово.
- Что?
- Благую весть. Расскажу им о Христе. Н-не то чтобы я считал себя апостолом или чем-то в этом роде. Я недостоин, но если Богу будет угодно, то открою путь тем, кто достоин.
- Гм… - Грациллоний нахмурился, пожал плечами и проворчал: - Если ты этим не обозлишь аборигенов и не осложнишь свою работу, то ладно.
- О нет, этого я не допущу. - Кэдок так и сиял. - Ведь мне нужно заботиться о Юлии и о наших детях. Ваших внуках, сэр. - Он заметил, как лицо Грациллония вдруг застыло, и воскликнул: - Прошу прощения. Я н-не хотел причинить вам боль. То, что случилось, - трагедия.
- Не совсем так, - коротко возразил Грациллоний. - Садись. Расскажу тебе подробнее, чего я от тебя ожидаю.
* * *
Летний полдень был теплым и ясным. Над полями с созревающей пшеницей плыли лесные ароматы. В высоком небе заливался жаворонок. Другие птицы тоже пели свои песни, но уже поближе к земле. От Аквилона, через восточные ворота, весело переговариваясь, шел народ. Они возвращались из церкви, где состоялись служба и исповедь. Грациллоний, присоединившись к ним, вошел в город. Это был радостный день. Апулей пригласил его на праздничный банкет по случаю свадьбы Юлии и Кэдока. Дочь позаботилась о нем напоследок: выстирала и отбелила трубочной глиной его тунику, починила плащ и привела в порядок лучшие его сандалии: постаралась, чтобы отец выглядел наилучшим образом.
Горожане почтительно его приветствовали и уступали дорогу, однако иногда ненароком толкали его. Проходя мимо церкви, почувствовал, что кто-то его подтолкнул, но не обратил на это внимания, пока его не взяли за руку. Обернувшись, увидел, что это Руна. Она была в темно-зеленом платье, выгодно подчеркивавшем белую кожу и волосы цвета вороньего крыла.
- О, привет, - сказал он.
- Привет, - она улыбнулась. - Вам должно быть стыдно. Вы не присутствовали на венчании.
- Но ведь я не христианин.
- Да ведь и я не христианка. Вы могли бы посмотреть, пока не началось таинство.
Он втайне удивился тому, что она оставалась возле церкви, когда служба уже закончилась. Чувствуя некоторую неловкость, объяснил:
- Я подумал, что лучше не напоминать дочери лишний раз в этот счастливый для нее день, что я не христианин. Она только расстроится.
- И все же на пир вы идете.
- Это уже другое дело. Вы тоже идете?
Она кивнула. Солнечный луч заиграл на черепаховом гребне, скреплявшем затейливую прическу. Он невольно обратил внимание на лебединую шею, пожалуй, лучшую черту в ее облике.
- Сенатор любезно пригласил меня. Ему нравится работа, которую я для него делаю.
Он не знал, как продолжить разговор.
- По правде сказать, работа эта утомляет, - продолжила она, выводя его из затруднительного положения. - Когда она закончится… может, замолвите за меня словечко. Я знаю, что смогу вызвать у него интерес. И все же он может и не осмелиться поддержать мое предложение. Городская казна и так несет сейчас большие расходы.
Грациллоний проявил сочувствие. Он не представлял себе более унылой работы, чем переписывание книг.
- А что вы предлагаете?
- Историю Иса, от начала основания города до самого ее конца. Об этом необходимо помнить. И о великолепии города, и о великих его свершениях.
Перед его мысленным взором вдруг с необычайной ясностью предстала девушка, певшая под луной:
Я помню Ис, хоть там и не была я.
- Разве я не права? - прорвалась в его молчание Руна.
Он вышел из оцепенения.
- Да. Такая работа будет вам интересна.
- Мы можем надеяться на одобрение епископа. Возможно, он и сам захочет принять участие. Падение гордого города содержит в себе мощный моральный урок. - Она почувствовала его неудовольствие и поспешила добавить: - Но больше всего мне хочется, чтобы то, что мы любили, жило в памяти людей. Хочу спасти наших любимых от забвения.
- Замысел грандиозный.
- На это уйдут годы. Сначала я должна поговорить с каждым оставшимся в живых жителем Иса. С теми, кто помнит. Пока они живы. Прежде всего хочу говорить с вами, Грациллоний. Хотя и молю Бога о том, чтобы вы как можно дольше нас защищали.
Он поморщился:
- Говорить об этом… тяжело.
- Но ведь у вас долг перед Исом, перед королевами, детьми, друзьями, перед их памятью. Я буду действовать очень осторожно и постепенно.
Он вздохнул, посмотрел перед собой и сказал:
- Сначала нужно получить согласие Апулея.
- В этом вы должны мне помочь. Ведь мы с вами уже работали, вы и я. Можем и опять работать вместе. Скажите же, что согласны.
Грациллоний кивнул:
- Ладно. Но прежде дождемся удобного момента.
- Разумеется. К тому времени, может быть, и ваши раны затянутся, Грациллоний, - тихонько сказала она, - не все же время вам тосковать. Вам еще жить да жить.
- У меня есть работа.
- Но вам нужно и счастье. - Она чуть крепче сжала его руку…