- В чем дело, милая, что случилось? - спросил он. Беспокойство прорвалось сквозь бесстрастную маску, которую он только что надел на себя. - Ты бледна как полотно. Уж не заболела ли?
- П-простите меня, - задохнулась она. - Я не буду сегодня обедать. - И вихрем выскочила из комнаты. Слышно было, как она бежит по коридору.
VII
Злобный северный ветер надул серую осень. Стальные волны, надев белые шапки, топтали визгливого врага и с шумом и грохотом тащили его на дно. Соленое марево скрывало горные вершины. Тем не менее горы стойко выдерживали удары стихии. Перед Эохайдом были одетые вереском склоны с редкими вцепившимися в них карликовыми деревьями да горные реки, с разбега бросавшиеся в море. Говорили, в горах этих есть глубокие ущелья и живописные долины, но отсюда, с носа корабля, ничего этого он не видел. Гавань здесь все же была, и клочковатый дым поднимался в небо.
Гребцы из последних сил направляли галеру к берегу. Сопровождавшие ее кожаные шлюпки, как чайки, прыгали по волнам. Эохайд надел яркий шестицветный плащ, который обычно бережно хранил в сундуке. Будучи сыном короля, он имел на него право. Тем самым надеялся отвлечь взгляды от выцветшей заштопанной рубашки, потрепанного килта и поношенных сандалий.
Перед земляным валом заблестели наконечники стрел. Аборигены наблюдали за приближением чужестранцев.
- Много народу, - прокричал Субн на ухо капитану, - да наверняка еще не все сюда вышли.
- Быть может, мы нашли то, что искали, - сказал Эохайд, обращаясь скорее к богам, чем к товарищам. Он уже пообещал богам богатое жертвоприношение, если они будут к нему благосклонны.
Приблизившись, он поднял руки в знак мирных намерений. Воины выжидали, пока галера и лодки не причалили к берегу. Когда команда попрыгала на землю, не проявляя враждебности к местному населению, люди опустили оружие и заулыбались. Лидер их подошел к Эохайду и приветствовал его от имени своего короля, Ариагалатиса Мак-Иргалато.
В речи его звучали характерные для Койкет-н-Улада гортанные звуки. Страна их находилась в северной части Эриу. Тем не менее это был язык родного острова. Путешественники после трех лет странствий слышали его впервые. На глаза навернулись слезы, и не только ветер был им причиной.
Эохайд прибыл сюда не как разбойник, а как достойный человек. Он гордо выступал впереди, а за ним шли его люди с дарами: римским золотом, серебром, драгоценными камнями, одеждой, самым лучшим из награбленного.
Земляной вал заключал в кольцо различные строения: амбар, конюшню, мастерские, склады, надворные кухни и королевский дворец. Всему этому было далеко до отцовских владений в Койкет Лагини, а уж о богатствах Ниалла в Миде и говорить нечего. Дом короля был длинный, но низкий, с облупившейся штукатуркой. Соломенная крыша обросла мхом. И все же это был король, в распоряжении которого находилось много воинов.
Посыльный представил Ариагалатису гостя. Король поднял колено в знак приветствия и указал Эохайду на табурет. Эохайд сел. Матросы в этом дымном и мрачном помещении расселись кто где сумел. Король был человек плотного телосложения, с грубыми чертами лица, черной бородой и черными растрепанными волосами. Одежда его была скорее для тепла, чем для показа, но на груди поблескивало золото.
Женщины подали королю и гостю вина, а матросам поднесли эль. Разговор шел уважительный и степенный. Не забыли о предках и родах, обменялись новостями. Когда Ариагалатису подали дары, тому ничего не оставалось, как пригласить гостей остаться у него так долго, как они сами того пожелают. Главный поэт сложил стихи в честь Эохайда. В стихах этих не было блеска, отличавшего стихотворцев его родины, но все же в них прозвучало искреннее дружелюбие.
- Скажу откровенно, господин, - подошел наконец к делу Эохайд. - Вам, наверное, известно, что за несчастье сделало меня бездомным.
Ариагалатис посмотрел на освещенное светом очага когда-то красивое, а ныне обезображенное лицо.
- Да, - подтвердил он осторожно. - Ваш поступок навеки разлучил вас с родиной.
Эохайд постарался придать голосу твердость.
- Несправедливость и плохое обращение довели меня до безумия. Я не первый герой, с которым это случилось. Я и верные мои люди доказали римлянам, что боги не оставили нас своей милостью.
- Вероятно, так оно и есть. Но продолжайте.
- Мы устали от скитаний. О какой жизни можно говорить, когда ты вечно живешь в палатке? Мы хотим жить в нормальных домах, завести семью, родить и воспитывать детей. Мы просим у вас землю, а за это будем вам вечно признательны.
Король кивнул.
- Да, разумеется. Ваша просьба естественна. В Альбе много земли, особенно с тех пор как с нее убрались крусини. А так как они часто сюда возвращаются, мы всегда нуждаемся в воинах. Ну, ладно, Эохайд, зимой мы об этом еще поговорим.
Послышался вздох облегчения.
Изгнанник стукнул кулаком по колену:
- Мы готовы предоставить тебе сколько угодно копий, когда Ниалл Девяти Заложников вздумает атаковать тебя с моря.
Ариагалатис нахмурился:
- Об этом говорить не будем. Такие разговоры принесут нам несчастье. Я знаю, он твой враг, но пока ты у нас, лучше не возбуждай его гнев. Понимаешь?
- Да, - Эохайд постарался скрыть разочарование. - Увидишь, я буду тебе благодарен, господин. А сейчас мы только хотим пожелать тебе удачи. Да накормишь ты досыта ворон Морригу!
Глава одиннадцатая
I
Короткий зимний день закончился, прежде чем Грациллоний поставил в конюшню жеребца. Конфлюэнт погрузился во тьму. Несмотря на то, что ему знакомы здесь были каждый дом, улица и переулок, он то и дело спотыкался и бранил себя за то, что не взял конюха с фонарем. В груди у него была такая же непроглядная ночь, как и на улице.
Наконец Грациллоний добрался до дверей своего дома и вошел в относительно светлое помещение. В большой комнате в деревянных подсвечниках горели сальные свечи. Вонь от них смешивалась с запахом, исходившим от двух медников с древесным углем. И все же в воздухе ощущалась сырость. Лето осталось в далеком прошлом.
Слуга взял у него верхнюю одежду и сказал, что служанка, пожилая вдова, постарается поскорее подать ужин. Не зная, когда хозяин вернется, она не успела приготовить еду.
- Принеси мне бокал вина, - сказал Грациллоний. - Хотя… нет, лучше меда.
Вино хорошее, но было его мало, тем более в это время года. Да тут еще и пираты, бандиты… Нет, лучше сохранить его для торжественного случая.
В комнату вошла Руна. На ней было бесформенное платье из коричневой шерсти, толстые носки и сандалии. На голове - платок, а под ним - как было ему известно - спрятаны туго заплетенные и уложенные косы.
- А, пришел, - сказала она. В присутствии слуг они разговаривали на латинском языке. Слуги, простолюдины из Иса, латыни не понимали. - Где ты был?
- Ездил верхом.
Высокие дугообразные брови поднялись еще выше.
- Вот как? А ты говорил мне, что у тебя и получаса свободного нет, что ты все время с людьми.
Он удержался от резкого ответа. Говорил он ей вовсе не то, и она отлично это знала. Всякого рода неприятности - пускай и мелкие, но для тех, у кого они случались, имевшие большое значение - росли, словно сорняки после дождя. Ему надо было за всем приглядывать, заниматься обороной, обучением воинским дисциплинам, совершать бартерные сделки с Озисмией и аквилонцами. Много времени уходило и на работу в столярной мастерской.
- Зимние дни очень короткие, - терпеливо объяснил он. - Мне нужна была разрядка.
Да, ему хотелось размять мышцы, проскакать галопом по пустым дорогам, побродить пешком по зимнему лесу.
- Ты мог бы уж заодно зайти и в базилику, предупредить, что задержишься.
Дни Руна проводила на бывшей даче. Иногда ходила по домам и просила жителей поделиться воспоминаниями об Исе, но чаще приглашала их к себе. У людей до сих пор сохранилась привычка относиться к ней как к бывшей жрице.
Терпение его лопнуло.
- Проклятье! Неужели я обязан докладывать тебе о каждом своем шаге?
Слуга принес бокал. Грациллоний пригубил. Мед был прекрасно выдержан, пропитан ароматом ясменника. Нахлынули воспоминания - луга и цветущий кизил. Настроение тут же улучшилось. Надо понять: ей тоже не сладко.
- Виноват, мне действительно надо было тебя предупредить, - раскаялся он, - это все из-за неприятных известий. На рассвете я получил письмо, - мне послал его Апулей, - и сразу из головы все вон.
Мельком подумал: раньше Апулей сам передал бы ему письмо или пригласил бы в Аквилон для разговора.
- О! - Она тоже смягчилась. Он вдруг обратил внимание на ее бледность, заметную даже при тусклом освещении. Последние дни ей нездоровилось, и она жила на даче: вероятно, не хотела, чтобы он видел ее больной. Теперь пошла на поправку, но силы пока не восстановились. - Это плохо. С юга?
Он кивнул. Она подошла к нему, взяла под руку и отвела к скамье возле стены. Уселись рядышком.
Он жестом приказал слуге принести меду и ей.
- Вестготы прорвали защитную линию. Прошли по северу Италии, грабя и сжигая все на своем пути.
Неудивительно, что курьеры принесли эту новость так быстро. Король Аларик совершил свой набег всего лишь месяц назад. Внезапная и яростная война продолжалась не дольше этого времени. Императоры - Аркадий на Востоке и Гонорий на Западе (вернее, их министры), похоже, сумели добиться мирного договора с агрессорами. Аларик стал командующим в Восточной Иллирии. Грациллоний подумал - и мысль эта обожгла его, - что, вполне возможно, Константинополь уговорил его напасть на Рим.
- Империи нужны подкрепления, - сказал он. - В письме сообщалось, что от Рейна движутся войска. Будет нормальная погода - не удивлюсь, если из Британии тоже приплывут солдаты. А как же тогда варвары вдоль границ?
- Ужасно, - голос Руны был спокоен, и за руку она его не взяла, как на ее месте сделала бы, скажем, Тамбилис. - Ну а что можем мы? Только продолжать дела, возложенные на нас Богом.
Он поморщился:
- Мое дело - как можно быстрее перестроить защитную линию. Если только эти… ослы из Турона соблаговолят откликнуться на мое письмо.
- Перестань ходить взад и вперед. Ты ведь знаешь, как я это ненавижу. Через год, десять лет, столетие об этом никто и не вспомнит.
- Как об Исе, - сказал он с горечью.
- Что ж, у Иса враги были всегда, из века-в век. Все на свете повторяется. Моя книга подарит ему вечность.
Слуга принес ей мед. Она сделала глоток и продолжила разговор о книге. Не так просто было написать ее от начала и до конца. Знания приходили к ней урывками. Она вдруг вспоминала о событии, случившемся в далеком прошлом, и записывала, чтобы не забыть. Уцелевшие жители Иса хранили воспоминания, не умея выстроить их в правильной последовательности.
- Ты, Грациллоний, тоже должен присоединиться к нашей работе. И просто обязан рассказать обо всем, ничего не пропуская. Знаю, тебе это причиняет боль, но нужно проявить мужество. Ты ведь понимаешь, как это важно. Да и лучше, если бы ты все это записал. Ты бы тогда облегчил мне задачу. Хватит работать в мастерской подобно простому плотнику!
Он удержался и не напомнил ей о ее долге и обещаниях. Когда Апулей и Корентин согласились спонсировать летопись, подразумевалось, что она будет заниматься ею наряду с перепиской книг, однако с тех самых пор к прежней своей работе она не притронулась. И когда Грациллоний однажды намекнул ей об этом, Руна, вспылив, сказала, что переписка - это работа для человека, ходившего лишь год в школу.
Трибун и епископ упрекать ее не стали, и о союзе, не освященном церковью, Корентин не сказал ничего ни ей, ни Грациллонию: ведь Руна пока не приняла крещения, а Грациллоний и вовсе был неверующий. И всё же Грациллонию страшно было подумать, что Апулей и Корентин отпустили их из своего сердца. Быть может, надеются, что он и Руна раскаются и придут к вере. Как бы то ни было, епископа теперь он видел очень редко.
- …царапаю на этих несчастных деревянных дощечках. Когда ты наконец обеспечишь меня папирусом или пергаментом? Ты ведь обещал.
- Не так все просто, - сказал Грациллоний. (Сколько раз повторять ей одно и то же?) - Сама знаешь: с юга к нам приезжают нечасто. Шкуры идут на неотложные нужды, да и выделка их - дело трудное и долгое.
- У нас столько бездельников. Вот и надо их обучить. Пусть твои охотники добывают оленей. Какая разница - овечьи это шкуры или оленьи. Поговори с Апулеем. Он может это организовать. Со мной он совсем теперь не разговаривает.
"Нет, - думал Грациллоний, - семья эта отдалилась и от меня, хотя не было ни скандала, ни разрыва отношений". С сенатором они по-прежнему встречались, обсуждали дела, работали как единая команда. Иногда, если засиживался допоздна, оставался ужинать. Однако разговоры их потеряли прежнюю непринужденность, да и приглашения делались не ради удовольствия. Ровинду и детей видел теперь очень редко.
Неужели он их чем-то обидел? Да нет, это было бы странно. Они всегда принимали его таким, каким он был, - королем Иса, мужем девяти королев. Ничего экстраординарного он не совершил, тем не менее теперь он часто замечал грусть в глазах Апулея и Корентина. Они, конечно же, уверены, что он развращает Руну, без пяти минут христианку… Какая бы ни была тому причина, встречи со старыми друзьями проходили натянуто. Не зная, что сказать или сделать, он все больше от них отдалялся.
- …если бы мы переехали в город, настоящий город, Треверорум или Лугдун, или Бурдигалу, куда-нибудь, где живут образованные люди, где много книг, продуктов…
- Мне нужно исполнять свой долг здесь, - отрезал он. Зачем ему становиться лишней каплей в ведре?
- Нам нужен, по меньшей мере, приличный дом!
Первая размолвка вышла у них как раз из-за этого, а потом ссоры участились. Съезжать с дачи она отказалась. Работать в светлом и отапливаемом доме ей, конечно же, было намного удобнее. Он в свою очередь не захотел туда вселяться, а заявил, что место его - в Конфлюэнте, рядом с людьми. Он должен, если потребуется, в любой момент прийти к ним на помощь. В глубине души он знал, что переезд его к Руне выглядел бы как предательство. В конце концов они решили, что днем Руна будет на даче, а по ночам приходить к нему, хотя она терпеть не могла его грубое жилище и старалась переубедить Грациллония.
- Господин и госпожа, ужин готов.
Слуга пришел как нельзя кстати, освободив Грациллония от неприятного разговора.
Настроение его улучшилось, когда он уселся за стол напротив Руны. (В другом месте, по римскому обычаю, они приступили бы к трапезе, развалясь на подушках и угощая друг друга едой и вином.) Похоже, и она была рада закончить препирательства и старалась загладить обидные слова. Разговаривать с ней было интересно. Так он мог говорить лишь с несколькими мужчинами. В этот вечер она попросила его рассказать все, что он знал о готах.
А знал он не так уж и много. Племена эти делились на вестготов и остготов. Пришли они из германских земель и осели севернее Данувия и Эвксинского Понта. Позднее дикие и жестокие гунны вынудили их искать защиты у римлян. Готы оказались замечательными воинами, прекрасными кавалеристами, однако ненадежными и склонными к бунту. Многие приняли христианство, но с арийским уклоном… Затем Грациллоний заговорил о других варварах: скоттах и пиктах, а потом - о Британии и о детских своих годах.
"Да, - думал он про себя, - я должен быть благодарен ей за то добро, которое она делает. Она освобождает меня от страхов. И смотреть на нее приятно: она похожа на черноглазого сокола, выточенного из слоновой кости. Она правда, не дарит мне такой страсти, как, бывало, мои королевы, но все же она женщина".
Под конец он улыбнулся и спросил:
- Не пойти ли нам сейчас в постель? Сейчас уже довольно поздно, и я не слишком устал.
Она посмотрела в сторону.
- Извини, - ответила она по-латыни. - Луна запрещает.
Он выпрямился:
- То есть как? Подожди. Да ведь это было десять дней назад, насколько я помню.
- Ты знаешь, что я имею в виду, - сказала она.
Он понял. Она не хотела ребенка, роды всегда сопряжены с опасностью, да и зачем осложнять свою жизнь. Так она это ему и объяснила однажды, отчего он вспылил, она же осталась холодной, как лед.
Негодование вспыхнуло с новой силой.
- Иди тогда на дачу. Я пошлю Юдаха с фонарем. Пусть он тебя проводит.
Она посмотрела на него почти спокойно:
- На это я тоже не соглашусь.
В последнее время мы слишком часто подходим к самому краю, подумал Грациллоний и пошел вместе с ней в спальню.
Она поставила свечу, которую принесла с собой из столовой, и повернулась к нему. "Неужели передумала?" - взволновался он. Сердце радостно забилось. Он шагнул к ней.
Она подняла ладонь.
- Нет. Не это. - Тонкие губы изогнулись. - Но все же я хочу сделать тебя счастливым.
Он мог бы принудить ее. Но тогда, без сомнения, пришел бы конец их отношениям. Женщины Иса всегда отличались непокорностью. Он остановился и ждал, что будет.
То, что последовало, несколько утешило плоть, но оставило его неудовлетворенным. Спал он неспокойно, несколько раз просыпался. Во сне его кто-то звал.
* * *
Тусклый свет проник в щель ставней. Он понял, что больше не уснет. Руна спала. Он некоторое время лежал, но нараставшее беспокойство подняло его на ноги. Пошарив в темноте, нащупал на крючке тунику и надел ее через голову. Ему не хватало воздуха.
Дома, окруженные тенями, казались бесформенными. На востоке чуть посветлело. Солнцу не удастся сегодня пробиться сквозь плотные тучи. Наступил день рождения Миды. Грациллоний редко заглядывал в календарь, но все знали, когда наступает солнцестояние, поэтому и он знал этот день.
Каким холодным он был. Впрочем, теперь это не имело значения. Он оставил Митру, потому что Митра оставил его. И все же мысленно перенесся в тот год, когда он, молодой центурион, стоял на Адриановом валу. И вспомнил другого молодого человека, встречавшего рассвет в тот же день. О Парнезий, друг мой. Где ты сейчас? Жив ли ты?