Милдена сидела на горячем песке, смотрела, как резвятся витинги - один плотный, кряжистый, с испещренным множеством полосок-шрамов телом, и другой - гибкий, поджарый, как олень, почти безусый. Они плескались и играли, гоняясь друг за другом, словно дети, и ей почему-то стало жаль их. Жаль ослепшего Торопа, жаль запутавшегося в отношениях с соплеменниками Дилинга. Стало жалко и себя. Милдена вспомнила, что всегда очень хотела ребенка. Она заплакала, и на душе у нее от этого стало томно и сладко. Она плакала, но в ее слезах не было горечи. Милдена плакала второй раз за этот день и за последние восемь лет. Что-то оттаяло в ней и пролилось теплой мягкой влагой.
Глава 12
В тот же день лета 1224 года от Рождества Христова произошло событие, резко изменившее историю Ульмигании. Еще до рассвета десять парусных барок причалили к юго-восточному берегу залива Халибо, и на землю вармов ступили пятьдесят монахов - рыцарей Добринского братства, - ордена, только что созданного епископом прусским Христианом.
Здесь необходимо напомнить, что сей высокий сан - епископ Пруссии - настоятель монастыря в Оливах, что на левом берегу Вислы, возле Дантека, носил, мягко говоря, не совсем по праву. То есть права-то, дарующие ему это звание и скрепленные печатью папы, у него были. Однако паства, которой он мог бы нести слово Божье, отсутствовала.
Несколько лет назад этот предприимчивый монах, собрав братию, перешел зимой застывшую Вислу и построил на ее правом, прусском, берегу четыре часовни, о чем не замедлил известить Рим. Акция носила авантюрный характер, ибо пруссы немедленно спалили часовни, не оставив от них и следа. Но, вне зависимости от этого, в Риме высоко оценили рвение Христиана, и ему был дарован сан со всеми вытекающими отсюда полномочиями и правами. Другими словами, Христиан был главой епископата, который еще нужно было завоевать. Вдохновленный примером Альбрехта Буксгевдена, епископа Рижского, сумевшего отбить у ливов часть побережья, Христиан призвал под лозунги нового крестового похода небольшую армию, решив образумить язычников если не с помощью слова, то мечом. Христиан не учел того, что давно уже знали и ляхи, и даны, и рижские немцы: пруссы не ливы. Фанатично преданный своим богам, этот народ, имевший древние традиции военного искусства, был в отличие от других язычников единым и сплоченным. Все одиннадцать племен подчинялись одному уставу - Заповедям короля Вайдевута и одному владыке - Верховному Жрецу, никогда не имели серьезных межплеменных раздоров и на любую агрессию отвечали жестко и умело.
Но в тот день полсотни монахов двумя отрядами высадились в Вармии десятком миль южнее замка Хонеда. Один отряд, под предводительством саксонского рыцаря-крестоносца фон Русдорфа, остался в месте высадки, чтобы с раннего утра приняться за строительство часовни. Другой, ведомый рыцарем из Кашубии Владиславом Бутовым, направился в глубь страны.
К утру воины Владислава успели разгромить и поджечь два поселка ничего не подозревавших вармов и осадить третий, оказавший им неожиданно сильное сопротивление. Владиславу не удалось проломить ворота поселка с ходу, и пруссы, точно метавшие из-за частокола легкие копья, заставили крестоносцев отступить, оставив у стен два трупа. Еще четверо были ранены.
Владислав, скрипя зубами от ярости, метался на мелкой прусской лошаденке вокруг укрепления, не зная, как к нему подступиться. Он чувствовал, как время, будто зыбучий песок, уходит у него из-под ног. Владислав должен был внезапно появиться у замка Хонеда со стороны леса, откуда пруссы не могли ждать нападения, и занять его или хотя бы блокировать и держать до прихода новых сил добринцев. Задержка ломала все планы. Но оставить у себя в тылу непокорный поселок Владислав не мог.
Сомнения кашубца разрешили сами вармы. Ворота вдруг распахнулись, и оттуда, визжа и улюлюкая, высыпали, размахивая короткими мечами, язычники. Пруссов было гораздо меньше, чем крестоносцев, и хотя дрались они со знанием дела и отчаянно, как дикие звери, Владиславу удалось одержать верх. Он ворвался в поселок, когда пал последний его защитник, и здесь Владислава ждало разочарование, граничившее с ощущением катастрофы. Поселок был пуст. Пока часть пруссов сдерживала монахов у стен укрепления, другие увели его жителей.
Владислав послал гонцов назад, к людям фон Русдорфа, предупредить, что планы взятия Хонеды могут сорваться, а сам на рысях отправился прямиком к замку, обходя попадавшиеся поселки и уже не заботясь о том, чтобы выйти к Хонеде незамеченным. Он был неглупым человеком и понимал обреченность затеи. Но честь рыцаря и возможность снискать славу первого христианина, ворвавшегося в неприступную цитадель язычников, затмевали рассудок. Кроме того, он и представить себе не мог, насколько Хонеда неприступна в действительности. Пятнадцать лет спустя куда более опытные, лучше вооруженные и дисциплинированные рыцари Немецкого ордена госпиталя Пресвятой Девы Марии будут стоять под стенами Хонеды несколько месяцев без всякой надежды подойти к ним, пока предатель не укажет тайный ход в крепость.
Пруссы дали отряду Владислава выйти из леса, а на большом ровном поле, откуда уже виднелся залив, окружили его и быстро, деловито перебили всех монахов. Затем, разделившись на несколько отрядов, стали методично прочесывать берег, пока не наткнулись на засеку, сооруженную фон Русдорфом. Через ограду внутрь полетела голова Владислава. Какой-то прусс крикнул по-польски, что тоже ожидает всех, кто немедленно не уберется подальше от берегов священной Ульмигании.
- Мы знаем, - сказал прусс, - вы еще не успели пролить кровь наших братьев, и потому отпускаем вас с миром.
Добринские рыцари набирались в основном из славян и прекрасно поняли речь прусса. Но поскольку все они вступили в Орден добровольно, клялись служить вере Христовой до последнего вздоха и надеялись на скорый приход подмоги, никто не помыслил о бегстве. Пруссы пошли на штурм засеки, и те из добринцев, что не погибли в бою, вскоре пожалели об этом. Их ждала смерть куда страшнее - на жертвенном костре в честь Перкуна, Погримпа и Пикола. Из тех, что пришли с Владиславом и фон Русдорфом, не уцелел никто.
К вечеру у берегов Вармии появились лодки следующей партии монахов Христиана. Медленно плыли они, вглядываясь в очертания берегов с надеждой увидеть дымы сигнальных костров. Их не было. Берега затягивал туман, сумерки сгущались, и добринцы причалили к первому попавшемуся пологому месту.
Пруссы появились - как видение в дурном сне - отовсюду, словно ураган. Воздух взорвался криками, свистом копий и ржанием лошадей. Крестоносцам казалось, что сам дьявол обрушил на них злобную силу. Они бросались в барки, надеясь найти спасение на воде, но дротики пруссов настигали их и в лодках. Только три смогли отчалить и уйти в залив.
Отойдя подальше от берега и поставив паруса, монахи собирались было вознести молитвы Господу за спасение, как вдруг небо расколола молния, оно разверзлось косым дождем, сорвался шквальный ветер, поднимая волну. В завершение несчастий на добринцев навалился шторм.
В одной из лодок открылась течь, и она утонула сразу. Две других разметало по заливу.
Недели через три два измученных монаха добринского братства добрались-таки до монастыря в Оливах и поведали Христиану, что их лодку выбросило в устье Ногаты. Что стало с их товарищами в третьей барке - неизвестно и доселе.
Это была не первая попытка Христиана покорить Пруссию, но ранее вылазки его добринцев носили не такой организованный характер и обходились более скромными потерями. Глубокая скорбь охватила епископа. Запершись в своей келье, он многие сутки провел в молениях и раздумьях.
В то же самое время примерно так же проводил время забравшийся в подземелья Ромовы Великий Жрец. Так же, как Христиан, он никого не хотел видеть, не принимал пищи и, растворив свое существо в молитвах, мучительно искал выход из создавшейся ситуации.
Крива уже понял, что христиане не оставят в покое Ульмиганию - последнее пристанище древнего тайного знания. Настойчивые попытки навязать пруссам войну объяснялись не обычной агрессивностью молодых неразумных соседей, но чем-то большим. Если б дело было только в ляхах, поморянах или мазурах! Пруссы готовы были преподать жестокий урок любому из народов. Да и вряд ли ляхи уже забыли, как оставил в Пруссии свое войско Болеслав Храбрый. Помнят и мазуры Великую битву. Дело не в них. Новая религия с ее единственным богом, как чума захватывала окрестные страны, требуя себе в жертву все, что накопило человечество до нее. Культ воина подменялся идеей всепрощения, великое знание, врученное человеку Сыновьями Звезды, объявлялось вне закона…
"Если чувствуешь угрозу, - говорил Вайдевут, - бессмысленно искать ее причины. Бей первым".
Крива принял решение. Он выбрался на поверхность, отдал распоряжения сеймину, разослал по землям посыльных с объявлением времени и места Великого Совета воинов, после этого поужинал. Потом принял куметиса особого отряда лазутчиков.
Только взглянув в лицо Криве, тот упал на колени и прошептал:
- Прости, Великий Жрец… Недоглядел… Дозорные, пропустившие христиан в Вармию, уже наказаны. Слуги Пикола гложут в преисподней их кости.
Крива бросил перед ним бубен:
- Знаешь, чья кожа на него натянута?
- Знаю, - еще тише сказал куметис.
- Как бы на следующий бубен не пошла кожа твоей спины, - проворчал Крива. - Докладывай.
- Князь Руссиген собирает ятвягов для похода…
- Отменить, - оборвал Крива. - В ближайшее время никаких походов.
- Вайдимаи из Мазовии говорят, что какой-то знатный крестоносец собирается напасть со своими рыцарями на Галиндию, - продолжил куметис.
"Не успеет", - подумал Крива. Слушая доклад, он одновременно разрабатывал план нападения на Польшу и Поморье.
Куметис закончил говорить и помялся.
- Что еще? - спросил Крива.
- Этот витинг из вармов - Дилинг…
- Ну?
- Похоже, он причастен к смерти князя Рендала. Его видели в Твангсте с этим рутеном, христианином. С ними была одна из женно Рендала.
- Женно Рендала?! - Крива удивленно вскинул рыжие кустистые брови. - Не та ли самая, из-за которой разгорелась свара между вармами и бартами?
- Та, Великий Жрец.
- Интересно…
Крива задумался, а куметис потел от страха, не зная, как ему поступить, - убраться потихоньку или продолжать мести косицами пол перед Кривой.
- Так почему, ты говоришь, их еще не поймали? - будто очнувшись, спросил Крива.
У куметиса захватило дух.
- Он ловок, как ласка, - попытался оправдаться витинг. - В Твангсте отправились лучшие воины - из рода Вепря, но Дилинг с русом все же ушли.
- Где же они теперь?
Куметис, так и не поднявший глаз от земли, готов был зарыться в нее кротом.
- Пошел вон. - Крива сказал это, не повышая голоса, но куметис чуть не лишился чувств.
Он ушел, а Верховный Жрец опять задумался. То, что ему было известно о Дилинге, наталкивало на мысль, что и его приятель, пусть и слепой, а все же не из простых воинов. Нельзя ли их использовать на благо Ульмигании?
Глава 13
Та, кого куры считали живым воплощением богини Лаумы, поклявшейся мстить людям и богам за то, что ее когда-то обошли вниманием в пользу Лаймы, купалась. Вода была теплой и розовой от заходящего солнца. Тюлени, подныривая, игриво и нежно касались гладкой холодной шкурой живота и ног вайделотки, а стая лебедей, почтительно выгнув шеи, следила за тем, чтобы покой этой женщины не нарушили невзначай крикливые чайки или беспокойные нырки.
Вайделотка вышла на берег, откинула назад длинные волосы и подставила мягким лучам усталого солнца сильное загорелое тело. Грудь ее была круглой и упругой с крепкими, как у девственницы, сосками. Живот без единой складки обтягивала тугая кожа. Тонкие ноги стояли на песке уверенно и надежно. Лебеди смущенно потупились, склонив к воде носатые головы, а бесстыжие тюлени поползли на пляж, лаская глазами свое божество. Совершенство ее тела было достойно их восхищения, и им не было дела до того, что ее густые волосы абсолютно седы, лицо с жесткой линией рта не дает представления о возрасте, а полуприкрытые глаза стального цвета холодны, как у волчицы.
Тюлени любили вайделотку, и несколько из них уже поднесли к ее ногам крупных жирных лососей. Вожак стада, большой светло-серый самец, подобрался особенно близко и, задрав голову, потерся короткой щетиной морды о ее бедро. Вайделотка улыбнулась, села на песок и похлопала вожака по загривку. Он замурлыкал и попытался положить голову ей на колени. Но женщина вдруг оттолкнула его. Тюлени насторожились и, приподнимаясь на передних ластах, беспокойно завертели головами. Пляж был пуст, если не считать одинокого кабана, бродившего вдоль линии прибоя. Однако вайделотка нахмурилась, собрала рыбу, нанизав ее на прут, подхватила одежду и быстрым шагом направилась в дюны. Обеспокоенные тюлени дружно и шумно стали шлепаться в воду и отплывать от берега.
Глава 14
В овраге, зажатом двумя высокими насупленными дюнами, грозившими вот-вот проглотить истончившуюся полоску рощи и ручей, протекавший по дну расщелины в самом мрачном и холодном ее месте, они, наконец, нашли то, что искали. Дилинг знал, какие шторма бывают осенью на косе, и его удивила ветхость жилища. На курский манер оно было укрыто звериными шкурами, но его каркас составляли хлипкие жерди. Он окликнул хозяйку и, когда не получил ответа, заглянул в хижину. Из нее пряно пахнуло отваром трав. Глинобитный пол был чисто выметен. В очаге, обложенном валунами, тлели угли, не давая остыть висевшему над ними горшку. Стены были увешаны пучками травы и мешочками, в каких вайделоты держат снадобья.
В самом высоком месте кровли, под аккодисом, охрой было начертано несколько рун. Ничего необычного или особенного, что давало бы повод отличить это жилье от хижин других вайделотов и бояться ее хозяйки так, как боялись куры, не было. Правда, у дальней стены на плоском камне, напоминавшем жертвенник, лежал гладко отполированный, странно мерцающий янтарный шар размером с детскую голову. Дилинг даже хотел зайти, чтобы разглядеть шар - он никогда не видел таких крупных чистых кусков, - но не решился. Дилинг с детства, как и все пруссы, старался держаться подальше и от вайделотов, и от их берлог.
- Никого нет, - сказал он.
- Она где-то близко, - сказал Тороп. - Идет сюда.
Дилинг напряг слух, но ничего не услышал. А из-за деревьев действительно вышла высокая, прямая и тощая, как посох в ее руке, старуха в длинном, до земли, кое-как залатанном балахоне из грубой шерсти. Всклокоченные седые волосы ее были мокрыми, а лососи, которых она несла нанизанными на прут, дергались и били хвостами.
- Удачная рыбалка! - дружелюбно приветствовал старуху Дилинг.
Не обращая на него внимания, она прошла в хижину.
- Это тебя куры считают Лаумой? - спросил Дилинг у закрывшегося за ней полога.
Ему никто не ответил.
- Почтенная! - крикнул Дилинг. - Мы пришли к тебе с миром, что же ты нам не отвечаешь?
Шкуры на входе раздвинулись, оттуда высунулась сухая коричневая рука, и в лицо Дилингу полетела змея. Это было так неожиданно, что Дилинг едва успел выхватить меч и разрубить ее. В следующий момент из хижины показалась косматая голова, бросила взгляд холодных бесцветных глаз на извивавшиеся в траве половинки гадюки, потом на Дилинга. Тот был в бешенстве, но сдерживался.
- Так-то ты встречаешь гостей, - сказал он.
Старуха кивнула и швырнула в него две гадюки. Одну Дилинг разрубил, но вторую он не успел перехватить. Ее достал Тороп. Два раза свистнул в воздухе клинок его меча, и змея развалилась на куски чуть ли не над самой головой Дилинга.
Пока он решал: стоит ли дальше сдерживаться или сразу отрубить ведьме голову? - та двинулась к Торопу, с явным интересом вглядываясь ему в глаза. Подойдя вплотную, она повела рукой перед его лицом и, убедившись в том, что он слеп, спросила:
- Давно это у тебя?
Голос ее оказался неожиданно низким и хрипловатым.
- Недавно, - ответил Тороп.
- Мы из-за этого к тебе и пришли, - начал Дилинг.
- Ты говоришь не так, как наши витинги, и не так, как ляхи. Кто ты, чужеземец? - спросила старуха, не обращая внимания на Дилинга.
- Вы называете нас рутенами.
- Это заклятие, - сказал Дилинг. - Его наложил вайделот склавинов.
- Пусть он его и снимет.
- Он уже в краю предков.
- И кто же его туда проводил? - спросила вайделотка, по-прежнему вглядываясь в Торопа. - Не ты ли?
- Я его никуда не провожал, - сказал Тороп. - Я просто перерезал ему шею.
Вайделотка вдруг ткнула корявым пальцем Торопу в грудь:
- У тебя здесь крест?
- Да, - ответил Тороп, невольно отступая на шаг.
- И ты посмел с этим прийти ко мне?
- Больше нам идти не к кому, - сказал Дилинг. - Крива ловит нас по всей Ульмигании.
Милдена взяла его за руку:
- Оставь ее. Неужели ты не видишь - она не хочет нам помочь.
Вайделотка, наконец, оторвалась от Торопа и посмотрела на нее.
- Правильно, я не помогаю людям. Ни тем, кто носит покунтисы, ни тем, у кого на шее крест. Никому.
Старуха повернулась и скрылась в хижине.
Когда они выбрались из оврага на поверхность дюн, туда, где оставили лошадей, на Дилинга вдруг запоздало напала ярость.
- Кавкс! - выругался он. - Я вернусь и отрублю ее поганую башку!
- Не надо, - попросила Милдена. - Я очень боюсь ее… Я не отпущу тебя.
- Оставь, - сказал Тороп. - Бог с ней! Может, она ничего и не могла сделать.
Они спустились к морю. Вдоль пляжа, по слежавшемуся сырому песку ехать было удобнее. Добрались до ближайшего соснового леска, где кони могли бы пастись. Спешились, развели костер. Попытались поджаривать на нем вяленую оленину, которую дал Карвейт, но от огня та становилась еще жестче, и пришлось грызть ее холодной. Зато мед из кожаной фляги оказался в меру густым и ароматным.
- Она красивая? - неожиданно спросил Тороп у Дилинга.
- Кто?
- Эта колдунья.
Дилинг поперхнулся.
- В этот раз тебе повезло, что ты слеп, - сказал он, прокашлявшись. - Вот если б этот кусок проклятого сушеного мяса встал и пошел, я подумал бы, что это она.
- Странно. Мне показалось…
- Что?
- Ничего. Чепуха.
- Я знаю, что нужно делать, - вдруг сказала Милдена.
Никто не спросил: что она имеет в виду? Все думали об одном и том же.
- Нужен вайделот.
- Где же его взять? - усмехнулся Дилинг.
- Не знаю. Может, в Вармии или Натангии, это ближе всего отсюда.
- Не говори глупостей! Любой из них тут же донесет на нас Криве, едва мы появимся в пределах его племени.
- Мы и не появимся.