- Не много ли знать хочешь? - перебил Лясота, сам удивляясь своей дерзости. - Ты бы меня сперва накормил-напоил, а там бы и выспрашивал.
- Теперь понятно, почему тебя колдун в коня превратил! - усмехнулся атаман и кивнул головой, пропуская спускавшуюся с крыльца Настасью: - Как оденешься, приходи. Поговорим.
Жена или подруга атамана протянула Лясоте портки, рубаху, сапоги, кафтан, опояску. Все ношеное и кое-где зашитое, но чистое и сухое. И впору, что самое главное.
- Вы бы отвернулись, барышня, - попросил Лясота, отстраняясь от Владиславы.
Но девушка и сама уже зажмурилась, отводя глаза и отчаянно краснея.
Для вернувшихся из похода разбойников в горнице большого терема был накрыт стол. Угощение тут, конечно, было не таким обильным, как у колдуна, но зато брага и пиво лились рекой. Закусывали капустой, огурцами, грибами и мочеными яблоками, наскоро нарезанной домашней колбасой и вчерашним хлебом.
Лясота сидел напротив атамана, ел и пил за троих. На него смотрели со всех сторон, но он не особо обращал внимания. Есть хотелось ужасно, а на пустой желудок и помирать приятнее. К тому же его пустили за общий стол. Стало быть, не убьют сразу. А раз так, можно потрепыхаться.
Владислава была тут. Ее тоже переодели в простое платье с передником. Девушке велели подносить закуску, и Лясота видел, как она смущается и краснеет, изо всех сил стараясь сохранить достоинство. Ему даже стало ее жалко - столько испытаний выпало на долю этой девушки! Их взгляды встретились. Оба ненадолго застыли, забыв об остальном мире.
- Ну, - вернул с небес на землю окрик Тимофея Хочухи, - гость дорогой, Петр Михайлик, ты поел-попил?
С усилием отведя взгляд от лица Владиславы, Лясота вытер покрытый щетиной подбородок.
- Сыт я, спасибо хозяевам за заботу и ласку.
- А раз сыт, так не пора ли ответ держать? Сам-то откуда будешь?
- Издалека.
- А за Камнем как очутился?
- Как все.
- Надолго осудили?
- Сколько ни дали - все мое.
- Да ты не таись! - усмехнулся атаман. - Тут все свои. Людишки битые-перебитые, кнутами поротые. И беглых среди нас тоже полно. Кто от барщины, кто от суда неправедного. Нет на земле для простого человека правды - всю ее богатеи забрали. И ты небось за правду тоже пострадал?
Лясота опустил взгляд. Да, за правду! Но смотря что под этой правдой понимать.
- За нее, - промолвил негромко. - И за общее дело.
- Ишь ты! - Тимофей Хочуха окинул взглядом своих разбойников. - А ты, часом, не из этих…
Лясота поднял голову. В двух шагах от него, за спинами сидящих у стола мужиков, стояла княжна Владислава, неловко прижимая к себе большую миску, полную квашеной капусты. Стояла и смотрела на него во все глаза.
- Из каких этих? - промолвил он, не сводя глаз с девушки.
- Из политических.
Лясота все еще смотрел на Владиславу. А, не все ли равно!
- Да.
После этого за столом ненадолго установилась тишина.
- И чего ты… - начал было Тимофей Хочуха.
- Десять лет, - коротко отрезал Лясота, снова вгрызаясь в хлеб и мясо. - И еще на двадцать - на поселение.
Протиснувшись между сидящими, княжна поставила на стол миску с капустой. Торопясь, пока девушка не убрала руки, Лясота полез туда всей пятерней.
- А ты, стало быть, утек? - спросил кто-то из его соседей.
- Утек.
- Тогда тебе никуда хода нет, - подвел итог Тимофей Хочуха. - Ты, я вижу, парень рисковый. Небось и крови не боишься?
- Не боюсь.
- Так оставайся с нами! Мы тоже за правду боремся. И за справедливость.
Лясота взял кружку, полную браги. Посмотрел через стол на атамана.
- Почему бы и нет? - сказал. - За справедливость!
Разбойники сдвинули кружки, поддерживая клич.
Владислава не находила себе, места. Девушке было страшно. Она поняла, что, спасшись от колдуна, угодила из огня в полымя. Там хоть тот жуткий старик обещал, что она может уйти одна. А здесь? Вправду писать отцу, чтобы освободил ее за выкуп? А вдруг разбойники обманут? Скажут - не дошло письмо. Или что князь Загорский не поверил и отказался платить. И что с нею тогда будет?
Одно поначалу радовало - Петр Михайлик снова стал человеком. Он теперь сможет ее защитить. Ободренная этой мыслью, Владислава даже согласилась вместе с другими прислуживать разбойникам за столом, чтобы лишний раз полюбоваться на своего спутника в прежнем обличье и самой напомнить о себе. Время от времени он бросал на нее взгляды, и это согревало девушку. Хотелось улыбаться в ответ. Но потом он сказал… сказал… Какой Камень? Не Каменный ли Пояс - горы, которые издавна делили империю на две части и к которым ближе всего было именно княжество Загорское? За Камнем лежит суровый, жестокий край, населенный дикими зверями и дикими людьми - так ей рассказывали. Туда император издавна высылал преступников, которым не было места среди обычных людей. А Петр оттуда? Он что, тоже преступник? Что он там говорил про десять лет и поселение? Господи, куда она попала и что с нею будет?
Пирушка у разбойников продолжалась несколько часов, даром что сели с утра пораньше. Когда они распоясались и принялись хватать девок, сажая их себе на колени, Владислава испугалась, не зная, куда деваться. Сразу двое с двух сторон схватили ее - один за подол, другой за запястье.
- А ну-ка, поди сюда, ягодка!
- Не замай! - прозвучал негромкий голос.
- Чего?
- Оставь, говорю, девку!
Владислава не удивилась, узнав Петра Михайлика. Он приподнялся из-за стола, упираясь в него кулаками. Рукава рубахи были слегка засучены, и девушка невольно опять глянула на старые шрамы на запястьях.
- Ой-ой, напужал! - Разбойник дернул Владиславу на себя, выкручивая ей руку. - Твоя она, что ли?
- Не моя. - Лясота не смотрел на девушку, а она не сводила с него глаз. - Но и не твоя.
- Ха! Попробуй, отними! - Разбойник рывком усадил княжну себе на колени.
Та вскрикнула, почувствовав его руку на талии.
- Она - княжеская дочка, - сквозь зубы прорычал Лясота. - За нее выкуп обещан. Сам посуди, чего князь с вами всеми сделает, если не получит свою дочь нетронутой!
- Врешь!
- Дело он говорит, - неожиданно вмешался сам Тимофей Хочуха, на миг оторвавшись от своей Настасьи, которая первая ластилась к нему. - Не тебе, рожа козлиная, ее первому лапать!
Такой отпор от самого атамана разбойник не ожидал. Руки его разжались.
- Иди сюда, - в первый раз взглянув на княжну, велел Лясота.
Сейчас Владислава была готова кинуться кому угодно на шею, только бы ее не трогали. Она проворно вскочила, бросилась к Петру, но ее дернули за подол.
- Э, нет, атаман, так не пойдет! - Обиженный разбойник не собирался отпускать свою добычу. - Ты сам говорил, что мы за справедливость и чтобы все было поровну. А тут чего? Раз она княжеская дочка, то ее пальцем не тронь? Да еще отдай этому хмырю? Где справедливость? Девка она девка и есть… Ты рожи-то не строй! - огрызнулся он на Лясоту, который сидел с каменным лицом. - Не погляжу, что каторжный, враз уму-разуму обучу!
Лясота похолодел. Страха не было - голову затуманила злость.
- У тебя никак зубы лишние? - промолвил он. - Могу избавить.
- Да я тебя… Я тебя…
Отпихнув Владиславу, разбойник полез через стол с кулаками. Лясота вскочил.
- Оба цыц! - рявкнул Тимофей Хочуха. - Драки не допущу. Девку - под замок, а вы, псы, по местам. Настасья, поднеси им мировую. Промеж своих драк мне чтобы не было!
- Да какой он свой, - не сдавался обиженный разбойник. - Рожа каторжная! Небось за него самого награда назначена как за беглого!
- Так сходи - потребуй, - повысил голос Лясота. - А то мне одному в петле болтаться скучно будет, а с тобой на пару - в самый раз. Можем еще кого-нибудь прихватить. Кто тут смелый? Кому жить надоело?
Дальше Владислава уже не слушала. Настасья, оказавшись рядом, схватила девушку за руку и потащила куда-то вглубь терема. Там впихнула в какую-то каморку, захлопнула дверь. Лязгнул засов.
Сквозь крошечное окошечко пробивался слабый свет. Присмотревшись, Владислава заметила, что тут составлены какие-то лари, навалены мешки. Кладовая. Присев на ближайший ларь, она дала волю слезам.
21
В каморке было душно. Пахло мехами, пылью, тканями - как в лавке. Наплакавшись, Владислава задремала прямо там, на мягких мешках, где, если пощупать, хранились меха и другая рухлядь. Спала без снов, а пробудилась неожиданно, от стука засова.
Заглянула Настасья. Протянула руку.
- Насиделась? Пошли со мной.
Женщина привела Владиславу в ту же горницу, где недавно шла пирушка. Только теперь все разбойники разошлись, стол был убран и вычищен. У Владиславы со вчерашнего вечера во рту не было маковой росинки, и девушка вздохнула - есть хотелось ужасно. Но стол был пуст. Только лист бумаги, перо да чернильница.
А еще за столом сидел Тимофей Хочуха, за спиной которого стояли двое. Одного девушка не знала, зато вторым был Петр Михайлик. Он скользнул по ней взглядом, но не подал и знака.
- Садись, барышня, - кивнул атаман, указывая на лавку. - Пиши.
Владислава осторожно присела, чувствуя за спиной присутствие Настасьи.
- А что писать?
- Письмо отцу своему. Пущай денег за тебя даст. Только хорошо пиши, чтоб папаша поверил и не поскупился. А иначе, мол, дочку свою он живой никогда не увидит. Поняла?
Девушка хотела отказаться, но неожиданно поймала взгляд Лясоты. Стоявший за спиной атамана, тот еле заметно кивнул ей, и Владислава, вздохнув, взялась за перо. Она так давно мечтала написать отцу, рассказать ему о своей жизни, попросить наконец, чтобы он забрал ее от отчима, но все как-то было некогда. И вот теперь ей предоставляется возможность, а рука замерла в воздухе.
Решившись, девушка окунула перо в чернила, осторожно вывела первые строки:
"Милый папенька! Пишет вам ваша дочь, Владислава. Как ваше здоровье? Не хвораете ли? Как протекает ваша жизнь? Забылись, наверное, трудами или все еще тоскуете? Я дня не могу прожить без того, чтобы вас не вспомнить. У маменьки все хорошо, она счастлива, чего о себе сказать не могу. Очень я скучаю по нашему городу, по нашему дому, по озеру, где мы проводили летние дни, по всем нашим соседям, знакомым, кто бывали у нас гостями…"
- Ты чего там пишешь? - окликнул ее Тимофей Хочуха.
Девушка начала перечитывать письмо.
- Тьфу ты, вот дура девка! - выругался атаман. - Волос долог, а ум короток, как у всего вашего бабьего племени! Настасья, эту бумагу в огонь да подай другую. Живо! А ты, барышня, не антимонии там ваши барские разводи, а пиши коротко - мол, захватил меня Тимофей Игорыч Хочуха и желает смерти предать. А коли не уплатишь ему сто тысяч серебром да не велишь к условному месту через три дня все серебро привезти, пеняй на себя - не увидишь ты свою дочку живой и здоровой. Поняла? Так и пиши.
- Сто тысяч? - подал голос Лясота. - Маловато. Двести проси.
Владислава задохнулась. Она про такие огромные деньги никогда не слышала. Нет, девушка знала, что доход, например, у ее отчима больше двухсот тысяч в год, но не могла вообразить, что отец согласится.
- Думаешь, уплатит? - засомневался атаман. - А если больше?
- И больше уплатит. Дочка у него единственная, за нее никаких денег не жаль.
- Ну тогда, - у атамана загорелись глаза, - тогда пять сотен! Поняла, барышня? Пиши! Чего глазами хлопаешь?
У Владиславы дрожала рука с пером, перед глазами стояли слезы. Пятьсот тысяч! Разве у отца есть такие деньги? Да чтобы собрать за три дня? А Петр хорош! За что он с нею так? Она же ничего ему плохого не сделала. Почему?
- Пиши! Чего застыла? Иль ты такая же княжеская дочка, как я - царь-император?
Почти ничего не видя от набегавших на глаза слез, девушка кое-как написала несколько строк, поставила свою подпись.
- Совсем иное дело! - Атаман дождался, пока просохнут чернила, скатал письмо в трубочку и повернулся к Лясоте. - Ну, теперь надежного человека найти, чтоб письмо князю доставил.
Он покосился на Лясоту, и тот с готовностью протянул руку.
- Могу и я! А чего? Хоть пятьсот тыщ в руках подержу! Деньги немалые. С таким богатством небось любую шею от петли спасешь!
Он подмигнул княжне, потянулся за бумагой, но атаман проворно отдернул руку.
- Ишь проворный какой! Ты либо дурень каких мало, либо нахал. Видать, ничему тебя Закаменье не научило?
- Почему же? - Лясота выпрямился. - Кой-какую науку я усвоил. Например, что у всего есть своя цена. И не только люди продаются и покупаются.
Они с атаманом уставились друг на друга, как два петуха. Затаившая дыхание Владислава даже вскрикнула, когда Настасья неожиданно взяла ее за руку.
- Пошли покормлю.
На кухне, где хлопотали две женщины, девушке дали щей, каши, сбитня. Ни того, ни другого княжна прежде не пробовала - это считалось простой, мужицкой едой, хотя сладкие каши из дорогого сорочинского пшена у отца подавали к столу часто. Но хотя Владислава и проголодалась, ей кусок не шел в горло. Она вспоминала взгляд Петра, его слова. Что все это значило? На чьей он стороне?
После того как она немного поела, ее проводили в маленькую комнатку на втором этаже. Было здесь тесно, скромно, даже бедно. Но хотя бы имелась постель и окошко, из которого девушка могла видеть крыши каких-то строений, высокий тын с черепами коров и коз и встающий за ним стеной лес. Он одновременно манил и пугал. Легко поверишь, что в таком лесу может водиться всякая нечисть.
Она еще смотрела на густую тяжелую зелень деревьев, когда за спиной скрипнула дверь. Стоявшая коленями на лавке княжна спрыгнула на пол, приготовившись ко всему.
Это был Петр Михайлик. Он остановился на пороге, окинул взглядом комнатку. Девушка следила за ним настороженным взглядом. В новой, хотя и ношеной рубахе и наброшенном на плечи полукафтане, в штанах, заправленных в сапоги, он казался чужим. Совсем не этого человека встретила она несколько дней - целую жизнь! - назад на борту парохода… Как там он назывался? Владиславе казалось, что та жизнь ей никогда не принадлежала, что и прогулка по реке, и пароход - все ей приснилось. И единственным приветом из сна был этот человек.
- Как вы, барышня? Не обижают вас?
- Вы зачем пришли? Посмеяться надо мной? - Как ни крепилась, в голосе зазвенели слезы.
- Нет. Я хотел… - Он наконец-то посмотрел на девушку и осекся. - Хотел сказать…
- Скажите мне правду, Петр, - попросила Владислава. - Пожалуйста! Кто вы?
Лясота посмотрел на свои руки. Вернее, на запястья и оставшиеся там следы.
- А не страшно?
- Страшно, - кивнула княжна. - Мне так страшно… Кто же вы?
- Об этом надо было спрашивать раньше, - усмехнулся он, - еще на пароходе. Может быть, тогда бы вы ни за что не захотели покинуть вашего отчима и матушку. Были бы сейчас дома…
Владислава прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ни мама, ни отец не знают, где она и что с нею. Правда, отец скоро узнает - из письма, которое она написала с просьбой о выкупе. И что с ним будет? А что будет с нею? Она совсем одна, и рядом только этот странный человек.
Он стоял перед нею, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Такой чужой - и почему-то родной. Такой далекий - и близкий. Она вспомнила красавца-коня, его теплые губы на своих ладонях. Вспомнила свой страх и одиночество, вспомнила весь их долгий путь. И сегодняшний разговор - несколько слов, брошенных атаманом разбойников.
- Скажите, - промолвила она, смущаясь и замирая от собственной смелости, - а вы правда… ну… каторжник?
Лясота задержал дыхание. Как же ему не хотелось ничего говорить! Он надеялся, что прошлое осталось там, за Каменным Поясом, похоронено навсегда в тайге, в грязи и смраде рудников, осталось в снегах и болотах. Деньги, которые он мог выручить за то, чтобы доставить княжну Загорскую отцу, должны были помочь ему начать новую жизнь где-нибудь за границей вместе с Поленькой. Но что теперь? Оружие и документы остались у проклятого колдуна. И если у этой девушки еще были шансы начать все сначала - неужели отец прогонит с порога единственную дочь? - то для ее спутника жизнь закончена.
- Вас это пугает? - усмехнулся он.
- Я не знаю, - призналась девушка. - Но я хотела бы знать правду.
Лясота посмотрел на девушку. Она стояла перед ним тоненькая, стройная, хрупкая, со следами слез на глазах. Вспомнилось, как она прижималась к теплому боку, когда он был конем; тогда между ними не существовало преград.
- Да, - сказал как отрезал он. - Да, барышня, это так. Я действительно сбежал с каторги, и вы доверили свою жизнь и честь государственному преступнику.
- Вы, - у Владиславы дрожал голос, - убили кого-то? Или… ограбили?
- Нет. Мы всего лишь хотели изменить этот мир.
- Это… - Владислава покачала головой, силясь осмыслить услышанное.
- Это было давно. Почти девять лет назад. Вы, наверное, не помните…
Он замолк, поддавшись воспоминаниям.
…Он давно замечал, что в среде его знакомых творится что-то неладное. Слышал обрывки разговоров, замечал, как обмениваются понимающими взглядами и знаками его приятели и сослуживцы. Умея видеть и слышать - тогда он еще обладал этим бесценным даром, - угадывал многое. Потом с ним заговорил давний приятель, Юро Крутицкий. Он рассказал, что создается тайное общество, призванное изменить жизнь сначала в империи, потом и во всем мире. И он, Лясота Травник - тогда у него еще было другое, родовое имя - мог бы помочь общему делу. То, что сам Лясота обучался и уже начал работать на Третье отделение, никого не останавливало. "Преданные делу свободы люди нужны везде!" - говорили ему. Ему дали время на раздумья, приносили почитать письма и листовки. И он дал согласие, поверив и всем сердцем приняв то, что его новые товарищи гордо именовали Общим Делом. Этот мир нуждался в переменах. И Лясота, чье детство и юность служили живым доказательством тому, с восторгом отдался политике.
Нового члена принимали в их кружок торжественно. Он помнил, как в одной рубашке, с обнаженной саблей вошел в комнату, где его ждали новые товарищи, многих из которых он видел первый раз. Была ночь. Царил мрак, но в комнате горели свечи как символ того, что рано или поздно из этих новых огоньков возгорится большой костер, который осветит весь мир. При его появлении все офицеры одновременно обнажили сабли, скрестили их с тихим скрежетом. Лясота вошел в круг, опустив свое оружие на скрещенные сабли. Слова клятвы, которую он дал в тот час, до сих пор сохранились в памяти.
"С мечом в руках достигну цели, намеченной нами. Пройду тысячи смертей, одолею тысячу препятствий. Все преодолею и посвящу последний вздох свой свободе и общему делу…"
Они все были молоды - мало кому было больше тридцати, горячи, уверены в себе и своей правоте. Они все были готовы отдать жизнь за Общее Дело. Их не пугало ничего - ни кровь, ни трудности. Некоторые так и говорили, что идут на смерть.