Лясота хотел также завербовать своего товарища по Третьему отделению Теодора Звездичевского, но тот как раз накануне отправился в княжество Загорское и пропал. За все три месяца от него не было получено ни одного известия.
А потом их кто-то выдал, и выступать было назначено раньше намеченного срока. Восстание, готовившееся несколько лет и все-таки не подготовленное как следует, закончилось неудачей. Кто-то погиб с оружием в руках, кто-то по малодушию, дрогнув, наложил на себя руки, кто-то бежал и пытался скрыться. Их арестовывали, выслеживали, ловили, как диких зверей. Его арестовали у Поленьки. Все это и то, что было дальше, вспоминать не хотелось…
- А это? - Владислава кивком головы указала на шрамы на его запястьях.
- Это, - он потер руки давно привычным жестом, - следы от цепей. Я почти шесть лет носил кандалы. Сначала в крепости, потом на этапе, потом - на рудниках.
- Каждый день?
- Каждый день. Не снимая.
Он усмехнулся, заметив страх в глазах княжны.
- Какой ужас, - прошептала Владислава.
- Я был осужден на десять лет каторги, - продолжал Лясота, не сводя глаз с девушки. - Первые пять лет провел в цепях. Потом пришел приказ расковать. Всех нас там, на руднике, было почти сорок человек. И вскоре после этого я совершил побег.
- Почему?
- Захотел! - отрезал он, злясь на себя за эту откровенность. Кто его тянул за язык? Разболтался… Нет уж, про Поленьку, о которой он не переставал думать все эти годы, княжна не должна узнать. - А вы что думали? Что я буду с гордостью нести свое наказание? Меня - нас! - лишили всего. Имени, чести, достоинства. Моя честь осталась там, на эшафоте, где меня лишили титула и звания. Я действительно был офицером, а теперь… Теперь я просто беглый каторжник.
- Этого не может быть, - прошептала Владислава, схватившись за голову и почти без сил повалившись на лавку.
- Может. Вы в тот год были еще девочкой, но спросите вашего отца. Он вам расскажет.
- Моего отца? - Девушка невольно улыбнулась. - Я не знаю, увижу ли его когда-нибудь.
- Увидите. Если бы вы мне поверили…
- Я вам верю!
Сорвавшись с места, девушка порывисто бросилась к Лясоте и схватила его за руки, сжимая изо всех сил.
- Может быть, вы и мятежник, может быть, вы и преступник, - прошептала она, - но, пожалуйста, помогите мне! Не оставляйте меня одну! У меня больше нет никого, кроме вас!
Она была так близко, смотрела так доверчиво, что Лясота напрягся. Вздумай он сейчас ее обнять и поцеловать, княжна сама бы обняла в ответ - вырвавшиеся слова признания уже говорили о многом. Но нужно ли ему это? Его ждет Поленька. Дорога к невесте и так слишком затянулась. Пора было поторопиться.
Ноги сами вынесли его на двор. Встав на крыльце, Лясота огляделся. Утоптанный и выстланный деревянными плашками двор был со всех сторон стиснут строениями. Тесовые ворота, над которыми торчали два медвежьих черепа с остатками присохшей плоти, были распахнуты настежь, и оба черепа глядели мордами во двор. Не слишком-то приятное соседство, но обитатели крепостцы, похоже, совсем не обращали на них внимания. Какая-то девка кормила кур, звенел в кузне молот, а у крыльца стоял Тимофей Хочуха, уперев руки в бока.
Из дверей конюшни вышел разбойник, ведя под уздцы крепко сбитого конька под седлом. Мужчина был одет для дальней дороги: полукафтанье, шапка, за поясом старая сабля, у седла коня приторочена рогатина и самострел. С другой стороны его уравновешивал мешок с припасами. Разбойник подошел к крыльцу, поклонился атаману. Тот полез за пазуху и вручил мужику свернутый в трубочку и запаянный воском лист бумаги. "Письмо княжны!" - догадался Лясота. Убрав его за пазуху, гонец снял с шеи висевшую на шнурке ладанку, развязал ее и достал свитую из ниток фигурку человечка. Положив ее на ладонь, Тимофей Хочуха накрыл фигурку другой рукой.
- Как с вещицею сею ничего не случится, цела и сохранна будет, так и с человеком ничего не случится, жив и здоров останется!
- Аминь, - серьезно ответил разбойник, вскочил на коня и проехал в ворота. Миновав их шагом, конь уже на той стороне сам собой сорвался в галоп так, что и понукать не требовалось.
Лясота проследил взглядом, как всадник удаляется в сторону реки, огибает крутой берег и пропадает за поворотом. Гонец повез письмо князю Загорскому с требованием выкупа. Вряд ли у того окажется полмиллиона серебром. Да и вдруг не поверит он письму? А и поверит - как тут поступить? Что делать? Княжна обречена.
Тимофей Хочуха заметил его, обернулся.
- Смотришь? Высматриваешь?
- А как не смотреть? Век здесь вековать придется, надо ж пообвыкнуть! - беззаботно ответил Лясота. - Тут небось хорошо, привольно.
- Кому как, - уклончиво ответил атаман.
- Княжну-то велишь под замком держать?
- На что замки? - рассмеялся Тимофей Хочуха. - Она сама за ворота выйти не захочет! А в крепости куда ей деваться?
- Как - куда? А ну как сбегут твои пятьсот тысяч?
- Не сбегут. Сам попробуй. Ворота отворены!
В ворота как раз входили две бабы, несли от реки корзины с мокрым бельем. Лясота не спеша двинулся им навстречу, но не доходя шагов пяти, почуял неладное. Что-то словно сдвинулось - то ли ворота оказались дальше, то ли у него шаги стали меньше. Сделав еще пять шагов, он понял, что практически стоит на месте, продвинувшись совсем чуть-чуть. Еще пять шагов - то же самое. И еще пять… И еще…
Устав без толку топтать двор, Лясота обернулся на усмехавшегося с крыльца Тимофея Хочуху.
- Что у тебя тут за дела творятся, Тимофей Игорыч?
- Понял? - рассмеялся тот. - Тут такие дела! Без моего на то дозволения никто за ворота не выйдет - и не войдет, коль я слова не скажу. Потому как земля тут заговоренная.
Лясота шагнул к крыльцу - и очутился на нем быстрее, чем ожидал.
- Да ты никак колдун, Тимофей Игорыч? - воскликнул он.
- Что есть, то есть. Колдуем помаленьку, - прищурился тот.
- Ну а раз ты такой колдун, то на кой ляд за десять верст к другому колдуну на поклон ездишь, дары ему возишь да просишь клады зачаровать?
- Дать бы тебе в зубы за такие слова, - внезапно рассердился атаман. - Да ты у нас новичок, не знаешь кой-чего… Да, Сила у меня есть, но только ее колдун мне даровал. Без его дозволения не будет у меня ничего.
22
Княгиня Елена захворала. Она чахла не по дням, а по часам, почти не покидала своих комнат, часами сидела в креслах, откинувшись на спинку. Ходила с трудом, а вчера утром вовсе не смогла встать с постели. Доктор приезжал четырежды - последний раз только сейчас, под вечер, - но только разводил руками. Скоротечная горячка подрывала силы женщины, заставляла беспокоиться и за жизнь ее нерожденного младенца.
Сейчас княгиня задремала, выпив прописанную доктором микстуру. Не особо доверяя врачу, Манефа сбегала в церковь, купила свечу и обошла с нею все углы в комнате и особенно долго стояла у постели больной. Сон после этого у княгини Елены наступил спокойный, глубокий, жар спал. Дворня, обрадованная, что здоровье матушки-княгини пошло на поправку, ходила на цыпочках.
Но Михаила Чаровича совсем не радовало такое положение дел. Княгиня Елена могла болеть сколь угодно долго, но ее недуги оставались при ней, не спеша перекидываться на дочь. То ли Елена в глубине души слишком сильно любила свое дитя, не пуская к ней боль, то ли средство выбрано неверное.
Поразмыслив, князь Михаил выбрал первый вариант. Какова бы ни была сила материнской любви, на любую силу найдется сила большая. Надо было только надавить, пережать, заставить княгиню дрогнуть. Конечно, придется рисковать не только жизнью жены, но и ребенком, однако для того, чтобы достать княжну Владиславу, Михаил Чарович был готов пойти на этот риск.
Дождавшись, пока дом угомонится и задремлет на своей лежанке даже верная Манефа, он прошел в комнату спящей жены. Тихо наклонился, отрезал у нее локон и вышел вон.
Ночью Лясота ворочался, борясь с бессонницей. В молодечной избе было душно, на лавках и полатях вповалку спали его новые приятели. Слышался густой храп, детское сопение, вздохи и хрипы. Кто-то ворочался, кто-то пускал ветры. Девять лет назад, на этапе в пересыльных тюрьмах приходилось спать и не в таких условиях. Зимой лежали на голом земляном или каменном полу, и счастливцами бывали те, кто отвоевывал себе нары. Уголовники, с которыми вместе шли "политические", быстро сгоняли с нар Лясоту и его товарищей, отбирали поданную добросердечными жителями милостыню, случалось, что и избивали. В той партии с Лясотой шли всего трое его соратников против почти пятидесяти уголовников. Как им удалось выжить, выстоять - не верилось до сих пор. Но - дошли, соединились на руднике с теми товарищами, кто пришел сюда раньше. И стало намного легче.
А сейчас он один против двух десятков мужиков, среди которых, как заметил, были и клейменые, и даже двое бывших каторжан, тоже беглых. И он не мог, как ни старался, счесть этих людей своими новыми друзьями. У него вообще не было больше друзей, если на то пошло. Кто-то пропал без вести много лет назад, как Звездичевский, кто-то сгинул на этапе, кто-то остался там, за Каменным Поясом.
Поворочавшись еще несколько минут, Лясота встал, натянул сапоги, накинул на плечи полукафтанье, стал осторожно пробираться к выходу. Ступал он осторожно, острое зрение помогло выбраться за дверь, не потревожив никого.
Ночной прохладней воздух был полон свежести, острых запахов, звуков и… света. Лясоте, ошеломленному этим открытием, понадобилось минуты две, чтобы он понял, что это не свет звезд. Это сияли, мерцая призрачным зеленоватым светом, черепа на тыне. Свет лился из пустых глазниц, озаряя пространство за оградой.
Вот это да! Теперь понятно, почему Тимофей Хочуха был столь беззаботен, даже дозоры не выставил. Кого ему опасаться, когда крепость защищают колдовские чары? Никто не войдет и не выйдет… Не может такого быть!
Лясота прошелся по двору, внимательно глядя по сторонам и стараясь заметить каждую мелочь. Жаль, что он не может больше видеть! Тогда бы не составило труда разглядеть, что тут за чары.
Какая-то сила все время тянула его к колодцу, стоявшему прямо посреди двора. На вид колодец как колодец; обычный сруб, ворот с погнутой ручкой, рядом цепь, на которой раньше крепилось ведро. Но неожиданно свернув к нему в четвертый раз, Лясота сообразил, что же так привлекло его внимание.
Колодец не был ничем прикрыт! Просто сруб, просто остатки сломанного ворота с обрывком цепи - и все. А ведь их учили, да и сам он был тому свидетелем, что над каждым колодцем непременно ставится крыша. Либо в виде домика, либо это просто несколько сбитых вместе досок, которые на ночь кладутся сверху - вдруг кто-то упадет или нарочно бросят? Где же крышка? Непорядок!
Поискав глазами, Лясота заметил ее в стороне. Она валялась возле телеги, там же, где и запасные колеса; кабы не острое зрение, ее впотьмах нипочем не разглядеть. Сам дивясь своей хозяйственности, он поднял крышку и отнес к колодцу, намереваясь уложить сверху, но только…
- А ну брось! Чего творишь?
Противный тонкий голосок, словно раскаленная спица, вонзился в ухо, и Лясота от неожиданности уронил крышку на ногу. Ругнулся сквозь зубы и прикусил язык, когда услышал тихое "Ой"!
"Померещилось", - подумал он. Поднял крышку, утвердил на…
- Кому сказано, брось!
- Кто тут? - Лясота крутнулся на пятках, держа крышку перед собой, как щит.
- Мы тут! Брось, не смей!
Испуг и гнев, звучавший в тонком голоске, придал мужчине сил. Он вдруг сообразил, кто мог так говорить.
- Выходи.
- Вот еще!
- Тогда хоть знак какой подай, кто ты!
- А если я не захочу?
"Ах ты, дрянь такая! Еще и кокетничает!" - рассердился Лясота. Воображение рисовало местную нежить в облике капризной девчонки лет восьми-девяти, избалованной и уверенной в своей безнаказанности.
- Тогда пеняй на себя!
- И что ты мне сделаешь? Крышкой накроешь?
- А хотя бы и так! Тебе этого почему-то очень не хочется.
- Это не твое дело, чего мне хочется, - в голоске зазвенела обида.
Оказывается, и нежить можно задеть за живое. Эта мысль показалась ему настолько забавной, что Лясота усмехнулся и пожал плечами.
- А раз не мое, так не о чем с тобой разговаривать!
- Хотя, если угадаешь?..
- Некогда мне в загадки играть, - рассердился Лясота, понимая, что нежить его просто забалтывает, чтобы усыпить бдительность. И наверняка уже готовит ловушку или просто каверзу.
- А раз некогда, чего ж ты тут стоишь, а прочь не идешь? - В голосе послышалось ехидное хихиканье. Ну, точно, девчонка!
- Не твое дело, - огрызнулся Лясота, лихорадочно вспоминая, как одолевают такого противника. Знать бы, с кем имеет дело! То, что годится для усмирения, например, водяного, совсем не подходит для схватки с болотником. А оружие, годное против лешего, не принесет пользы, если вышел с ним против встречника. Когда-то он все это помнил, знал, умел чувствовать. Все пропало, погибло там, в крепости и на этапе. На рудник он уже пришел слепым и глухим, и хотя время от времени что-то чувствовал, объяснить этого не мог.
- А я знаю. - Тонкий голосок упал до шепота. Ощущение было мерзкое - словно кто-то чем-то мокрым и противным щекочет ухо. - Ты сбежать надумал!
- Даже если и так, - он усилием воли заставил себя казаться спокойным и безразличным, - тебе-то какое дело?
- А такое, что без меня ты и шагу за ворота не ступишь!
Вот оно что! Он наткнулся на духа-хранителя этого места. Интересно, кто это? Обычная закладная жертва, которую помещают в основание дома или крепости в начале строительства, чтобы неупокоенный дух стерег это место? Чаще всего убивают петуха или кошку. Реже - собаку. Еще реже - корову или коня. И уж совсем редко, на крайний случай - человека. И, скорее всего, последнее предположение верно.
- Тяжко тебе тут? - присев на край колодца, поинтересовался Лясота. Был велик соблазн заглянуть в колодец и посмотреть, кто там с ним разговаривает, но он одернул сам себя. Скорее всего, ничего он там не увидит. А коли и увидит, то лучше бы и не смотрел - известно, что тот, кто увидит нежить, вскоре сам нежитью станет.
- Не твое дело, - привычно отозвался дух.
- А если мое? Если я тебя могу на свободу отпустить?
- А ты справишься? - В голоске нежити промелькнуло что-то вроде надежды.
- Ну, обещать не могу, но попытаться постараюсь. Если ты скажешь, что надо делать, и потом нас отпустишь.
- Да если получится, вы и так уйдете, - проворчал голосок. - А делать ничего особенного не надо. У хозяина вещичку одну забрать. Моя она. А хозяин отнял и не возвращает.
- Что за вещичка?
- Не скажу. Ничего больше не скажу!
Из глубины колодца послышался всплеск, словно, большая рыба нырнула на глубину. Выждав несколько минут и не услышав больше ни звука, Лясота осторожно заглянул за край. Но не увидел ничего. Колодец был пуст.
Выругавшись уже не таясь, он прислонил крышку к срубу и направился к молодечной избе. Было о чем подумать, лежа на полатях. Кто такой этот хозяин? Старый колдун, из рук которого Лясота с трудом вырвался вчера, или все-таки Тимофей Хочуха? И что это за вещица, столь дорогая для нежити? Что-то напоминавшее ей о том, что когда-то и она была живая? Так это может быть все что угодно. Надо думать.
Но думать не получилось. Стоило ему вернуться в молодечную и прилечь, как веки сомкнулись сами и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
В ожидании ответа от князя Загорского разбойники в крепости отдыхали, предаваясь ничегонеделанию. Кто спал, кто играл в бабки и карты, кто чинил пришедшую в негодность обувку и одежку, кто хлопотал по хозяйству, кто от нечего делать слонялся по двору и задирал хлопочущих по хозяйству женщин!
Лясота не находил себе места. Время утекало как вода. Он бродил по двору, присматривался и думал, думал… Одно его утвердило в мысли, что ночное происшествие не привиделось: из стоявшего посреди двора колодца действительно не брали воды. Для того чтобы напоить лошадей, с реки притащили целую бочку, ведер на пятьдесят, да бабы несколько раз ходили с ведрами к берегу. Точнее узнать не удалось - ему действительно никак не удавалось подойти к воротам ближе чем на пять шагов. А к реке был довольно крутой спуск, не вдруг одолеешь.
Девушка ненамного старше Владиславы, лет девятнадцати, сгибалась под тяжестью ведер, и Лясота поспешил шагнуть навстречу.
- Дай-ка напиться, красавица!
Рябенькая "красавица" послушно повернулась боком, чтоб было удобнее нить, не снимая ведра с коромысла.
- Сладкая… Из реки?
- На ключ ходим. Под крутояром.
- Далеко. А из колодца чего воду не черпаете?
- Да ты что? - Девка округлила глаза. - Он же пустой!
- Пустой? - Лясота изобразил удивление. - А на кой тогда пустой колодец? Засыпать его и новый выкопать! Неужели приятно изо дня в день вот так таскаться?
- Не твоего ума дело! - Где-то Лясота уже слышал эти слова. - Тимофей Игорыч не велят.
- Тимофей Игорыч? Он тут всему хозяин? Никто другой?
- Он да хозяйка еще, Настасья Потаповна. Как они скажут, так и будет. А только колодец они не велели зарывать.
- Тогда хоть крышкой бы прикрыли. А если кто свалится?
- Ии-и, - девка пошла своей дорогой, - хозяин сказывает: "Чего туда упало, тому там и быть!" А доставать не велят.
Лясота отстал, задумался. Значит, "хозяин" - это все-таки Тимофей Игорыч по прозванью Хочуха. Уже легче - возвращаться на чертову меленку не хотелось. Но что же он все-таки хранит такого ценного для нежити? Какую-нибудь вещичку… Наверняка небольшую. Эх, знать бы!
Решив рубануть сплеча, Лясота отправился искать самого Тимофея Хочуху.
Он нашел атамана в одной из комнат, где тот копался в ларцах, перекладывая что-то туда-сюда вместе с Настасьей. Заметив на пороге постороннего, женщина обхватила руками раскрытый ларец, наваливаясь пышной грудью, а сам Тимофей пошел гостю навстречу, выпятив грудь и живот и уперев руки в бока.
- Ты тут пошто? Ты зачем? Не велено!
- Кем не велено? - нагло спросил Лясота.
- Мною не велено! - повысил голос атаман.
- Может, для твоих парней и не велено, а я птица вольная. Где хочу - там хожу, - отрубил Лясота в ответ.
- Вольная он птица, как же! - фыркнул Тимофей Хочуха. - Видала, баба, чего дурню в голову взбрело?
Настасья захихикала; улучив минуту, захлопнула ларец и кинулась к другим. Лясота не обращал на нее внимания, он во все глаза смотрел на собеседника. Смотрел и пытался увидеть.
- Твоя правда, хозяин ласковый, - процедил он, - не по своей воле я сюда пришел, а только не твой я человек, чтобы твоим приказам подчиняться. Вот возьмешь меня в свою дружину - другой пойдет разговор.
- Решил-таки? - Атаман захохотал, и его широкая грудь и туго натянувший рубаху живот задрожали.