- Да, замуж за достойного человека. Ибо ты - княжна Загорская. Более того, поскольку ты - последняя законная носительница этого имени, я собираюсь написать прошение императору, чтобы он высочайше распорядился, дабы не пропала фамилия, сохранить титул за тобой, передав его супругу. Ты навсегда останешься Владиславой Загорской, а твой будущий муж станет новым князем Загорским. Сама понимаешь, этим князем не может стать первый встречный.
- И вы, - девушка похолодела, - сказали это Лясоте?
- Помилуй, конечно нет! Но сама посуди, в связи с этим обстоятельством его присутствие в нашем доме было бы нежелательно. Я готов закрыть глаза на то, что ты провела с ним некоторое время наедине. Сколько времени прошло с того дня, как вы сбежали с парохода и до того, как добрались до Загорска? Почти две недели! Иной раз и нескольких часов хватает, чтобы безнадежно испортить репутацию девушки. А твоя репутация, как моей наследницы и хранительницы древней фамилии, должна быть безупречна.
Сообразив, куда он клонит, Владислава покраснела так, что из глаз брызнули слезы. Ведь вчера вечером она была в одном шаге от того, чтобы распрощаться со своей репутацией навсегда. Она сама этого хотела, и по глазам мужчины прочитала, что он тоже был в одном шаге от того, чтобы так поступить.
- Но, папа, между нами ничего не было, - пролепетала она, тут же вспомнив его последний поцелуй.
- И слава богу! - горячо воскликнул ее отец. - Я рад, что все устроилось.
- Как устроилось? Он ушел! Исчез! Пропал!
Мысль о том, что он ушел именно потому, что княжна хотела от него того же самого, что запрещал ее отец, была невыносима.
- Он просто оставил нас в покое. - Князь распахнул дверь в столовую, где лакей уже заканчивал сервировку стола. - Не понимаю, почему тебя это беспокоит.
Его спокойный, чуть снисходительный тон неожиданно разозлил девушку.
- Беспокоит? - воскликнула Владислава. - Ты говоришь - беспокоит? Ты ничего не понимаешь, папа! Он нужен мне! Понимаешь? Он! И только он! - В ярости и досаде княжна затопала ногами.
- Дочка, ты с ума сошла? - осторожно поинтересовался князь, покосившись на лакея. Тот правильно понял намек и поспешил удалиться, чтобы не становиться свидетелем неприятной сцены. - Ты хочешь сказать, что он тебе… небезразличен?
- Да! - завопила Владислава. - Да! Я люблю его! Люблю!
Оттолкнув отца с дороги, девушка со всех ног кинулась в свою комнату, захлопнула дверь, запирая на крюк, и, рухнув на постель, заплакала в голос, колотя по подушке кулаками.
Через несколько минут пришел отец. Постучал, окликнул дочь, попросил позволения войти. Но рыдающая Владислава его не слушала. Князь пытался поговорить с дочерью через дверь, но его попытки все объяснить либо не находили ответа, либо вызывали новую волну слез и отчаянных криков. Не добившись успеха, Владислав Загорский вернулся в столовую, попытался съесть завтрак, но обнаружил, что аппетит пропал. Тогда он удалился к себе, достал бутылку мадеры и погрузился в размышления, велев лакею немедленно доложить, когда его дочь захочет выйти из комнаты, чтобы поговорить. В глубине души князь не верил чувствам юных девушек - в семнадцать лет любая мелочь кажется достойной внимания. Владислава пока видела в жизни слишком мало, чтобы рассуждать здраво. Пройдет два-три часа, она успокоится, потом проголодается, а поев, присмиреет, и с нею можно будет обсудить создавшееся положение.
Однако князь Загорский плохо знал свою дочь. Девушка за время путешествия повидала столько всего, что иным и не снилось. В некоторых вопросах она была взрослее многих своих ровесниц. Она действительно хотела, чтобы Лясота, как пишут в романах, "окунул ее в бездну страсти". Она мечтала очутиться в его объятиях, снова ощутить его поцелуй и видела, чувствовала, догадывалась, что он хотел того же самого. Его побег поставил девушку в тупик. Она думала, что недостаточно хороша, слишком глупа, наивна и откровенна, не достойна любви и уважения такого благородного человека, как Лясота Травник. Ведь за время пути он столько раз имел возможность воспользоваться своим положением, но не тронул ее даже пальцем. Сегодня утром она хотела выяснить отношения, объясниться… Недоумевала, куда он мог исчезнуть. А оказывается, всему виной ее отец. Это он наговорил Лясоте гадостей, заставив отказаться от нее. Это было больнее всего. Человек, которого она боготворила, ради которого бросила свою мать, предал ее. Ее предали все. Не осталось никого.
Нарыдавшись, Владислава долго лежала на постели, не в силах встать. Она, наверное, задремала или провалилась в обморок от усталости и потрясения, потому что быстрый стук заставил ее вздрогнуть. Решив, что это опять пришел отец, девушка отрывисто бросила:
- Оставьте меня в покое!
- Барышня, - голос принадлежал Маше, ее горничной, - прошу прощения, вам записка.
- От папеньки? - Княжна села на постели, вытирая лицо ладонями.
- Нет-с. Только что принесли.
- От кого?
- Не могу знать. Тут только ваше имя проставлено, а от кого, не указано. Посыльный доставил. Будете читать?
Сначала Владислава хотела ответить отказом, но потом ее обожгла невероятная мысль: а вдруг это от него? Лясота благородный человек, он не мог исчезнуть из ее жизни просто так, не попытавшись объясниться. Исстрадавшись, княжна была готова к любому ответу, лишь бы он поставил точку. Она встала, оправила платье, заправила за уши выбившиеся из прически пряди волос и отперла дверь.
На конверте было всего несколько слов: "Княжне Владиславе Загорской в собственные руки". Вскрыв его, девушка быстро пробежала глазами несколько строчек. Смысл написанного дошел до нее не сразу. Пришлось перечитать второй раз, а потом и третий.
"Милая наша барышня, Владислава Владиславовна. Не ведаю, когда вы получите это письмецо, а только уповаю на Божье милосердие, что Он сжалится над нами, грешными, и вы получите его вовремя. Со слезами и скорбью извещаю вас, что ваша маменька, княгиня Елена Константиновна Чарович, сильно захворала. Уж не чаем ее в живых увидать - она третий день без памяти, и намедни призывали священника, дабы он соборовал ее, грешную. Покамест Господь милостив и ваша маменька жива, но уж очень плоха. Опасаемся, что до субботы не доживет. С тем остаюсь, верная раба маменьки вашей, Манефа, по неграмотности которой Спиридон Денисыч, управляющий, руку приложил".
Перечитав записку трижды, Владислава посмотрела на горничную. Та стояла перед нею, хлопая глазами.
- Маша, - пролепетала девушка, - что же это такое?
- Не могу знать, барышня, - честно ответила та.
- Маменька! - Владиславе стало больно. - Маменька умирает… Сегодня какой день недели?
- Пятница-с.
- Господи! - Владислава выронила письмо и схватилась за голову. - Что же такое делается? Мама! Маменька… Маша, платье! Шляпку. Салоп. И сама одевайся - со мной пойдешь. Я должна быть там!
Мельком глянув на себя в зеркало - прическа растрепалась, ну да сейчас не до нее, - девушка кинулась в гардеробную. У нее не мелькнуло и мысли о том, что надо известить отца. Мама умирает. Наверное, она захворала после побега дочери, и значит, это она, Владислава, виновна в ее смерти, И Господь покарал дочь-отступницу, отняв у нее не только мать, про которую она забыла, но и любимого. Времени оставалось мало. Хоть на минутку увидеть маму живой, хотя бы успеть проститься, а там…
"Если не простит - уйду в монастырь!" - сгоряча решила Владислава, покидая дом в сопровождении Маши.
32
Старший инспектор Третьего отделения, почетный инквизитор и инспектор школы ведьмаков князь Юлиан Дич медленно перевернул последний лист обширного досье, собранного еще в позапрошлом веке на род князей Чаровичей. Старый, древний род. Многие нынешние князья - ничто по сравнению с ними. Из Рарожичей, первой княжеской династии, вышли предки князя Михаила Чаровича. Был у внука основателя рода, Буй-Рарога, сын Брячитур. Полюбилась ему девка, которая служила богу Волосу, он и взял ее силой. Случилось это вскоре после того, как Рарожичи отринули старых богов, стали поклоняться новому. А капища стали жечь и крушить. Люди, не желавшие отрекаться от своих родных богов, бросали дома, уходили целыми семьями, забирая с собой святыни. Рарожичи с дружинами преследовали беглецов. Кого убивали, кого в плен брали и делали своими холопами. Вот и Брячитур отыскал в Дебрянских лесах тайное капище, где поклонялись Волосу, богу богатства и лесного зверья. Волхвы и спасавшиеся с ними единоверцы оборонялись отчаянно, но что могли поделать мужики против бывалых воинов, которые сызмальства только меч и топор знали? Правда, сражаться им пришлось пешим строем - волхвы напустили такого страху на коней, что те все как один взбесились и сбросили всадников. Однако дружинники сумели подпалить стену капища, ворвались внутрь и устроили расправу. Уцелевших защитников согнали, как скот, деля добычу. Князю Брячитуру приглянулась одна девушка. Она единственная билась наравне с мужчинами и, даже когда ее вязали, сопротивлялась, как кошка. "Невеста Волоса! - сказали волхвы. - Не троньте ее, не то осерчает подземный бог!" Князь только посмеялся над наивной верой людей. Прямо там, возле капища, повалил девушку на землю, изнасиловал и велел стеречь как зеницу ока. Волхвов же приказал повесить на дубах вокруг капища и бросить на поживу лесному зверью - нарочно, ибо по вере жрецов Волоса всякий, чье тело после смерти положено в землю, уйдет к Волосу в подземное царство.
Девушку доставили в стольный град, держали в клети под охраной, следили, чтобы руки на себя не наложила. Через девять месяцев она родила сына и повесилась на собственной косе. Звали ее Чарой. И сына ее стали именовать Чаровичем. От него пошел род князя Михаила. Отец его к тому времени погиб - не вернулся из похода против степняков. А князь Буй-Рарог внука признал, выделил ему небольшой удел и назвал княжичем. Но дядья, отцовы братья, хоть и считали Чаровича родной кровью, все время держали в стороне. И род Чаровичей долго был незаметен. Лишь время от времени всплывали в летописях имена - то Святослав Чарович, то Влас Чарович, то Борис Чарович принимали ту или иную сторону в распрях дальней родни. Как говорили летописи, никогда этот род не был многочисленным - двое, много трое сыновей рождалось в каждом поколении. И лишь один из них становился мужем и отцом. Другие братья погибали - кто в бою, кто от морового поветрия, кто от иного несчастья. И ни разу не нашлось ни одного упоминания о том, чтобы рождались девочки. И хотя в этом не было ничего удивительного - в летописях вообще редко писали, что у такого-то князя родилась дочь, - но вкупе с остальными этот факт заставлял Юлиана Дича насторожиться.
А главное, что практически все князья из рода Чаровичей обладали колдовскими силами. И когда была организована служба надзора и ведьмаки были поставлены государству на службу, это семейство попало в поле зрения ведьмаков, как род потомственных колдунов, в котором из поколения в поколение передавались тайные знания. Долгое время цели этого семейства оставались неясными, но, кажется, что-то начало проясняться. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
А проясняться стало после того, как Юлиан Дич не только прочел досье на род Чаровичей, но и заглянул в папку, где хранилась вся информация по князьям Загорским. Попутно всплыли кое-какие хроники, легенды.
Точку поставило заявление, сделанное два дня назад. На самом деле оно поступило раньше, но сначала попало в следственный отдел. Там завели дело о пропаже человека и начали розыски. И лишь на другой день кто-то вспомнил, что по делам такого рода стоит уведомлять Третье отделение. Послали записку, которая еще сутки гуляла по разным столам, пока два дня назад не попала к нему.
Отложив толстый том, Юлиан Дич подтянул к себе еще одну из разложенных на столе папок. Это дело было совсем тоненьким, всего в десяток листов. Заявление от князя Владислава Загорского о том, что в подвластных ему землях творятся дела, с которыми он не может разобраться. Под Горой неспокойно, и это отражается на жизни всего княжества, а там и страны. Похоже было, что кто-то пытался проникнуть под Гору, пользуясь черной магией. Магия сия косвенно задела княжеский род - княгиня Елена Загорская в ту пору была беременна и потеряла ребенка при весьма загадочных обстоятельствах. Известно, что кровь нерожденных детей обладает огромной силой, и некто или нечто убило младенца, чтобы проникнуть из одного мира в другой. С целью усмирения возможных волнений князь собирался отправиться к Горе и просил подмоги в этом деле, ибо не желал рисковать. Кроме него, на тот момент других истинных Загорских не было, а семилетняя несовершеннолетняя дочь не в счет. Кроме его пространного заявления тут было несколько выписок из летописей и предписание во всем разобраться. Прилагалась бумага, что с делом ознакомлен и отправлен в Загорье один из лучших учеников ведьмаков, Теодор Звездичевский. Он уехал в Загорье - и пропал, отправив только одно коротенькое донесение о том, что, обсудив с князем Загорским предстоящее дело, собирается отправиться к Горе в одиночку.
Случившееся буквально через несколько месяцев после его исчезновения восстание отвлекло Юлиана Дича, как, впрочем, и многих столичных жителей. Уже после того, как все мятежники были арестованы, завершилось следствие и виновные понесли наказание, он написал в Загорск, интересуясь судьбой Теодора Звездичевского. Отправить кого-либо еще на подмогу не было возможности - не избежала арестов и обыска и школа, которой заведовал Юлиан Дич, а он сам мог потерять место, поскольку двое учеников, будущих ведьмаков, оказались в числе мятежников. Одним из них был недавний выпускник Юро Крутицкий, другим - поразительно похожий по приметам на Петра Михайлика Александр Травникович, которому по приговору суда изменили имя и записали как Лясоту Травника. Понадобилось время, чтобы доказать, что, кроме этих бунтовщиков, остальные молодые ведьмаки тут ни при чем. Все же школа пережила несколько тяжелых месяцев, а за это время ситуация в Загорье стабилизировалась сама собой. Но, видимо, не до конца, раз десять лет спустя на сцене появился Михаил Чарович, потомок княжеского рода, издревле владеющего темной магией. Одним из направлений была магия крови. Крови девственниц и нерожденных детей.
Еще несколько минут Юлиан Дич потратил на то, чтобы переложить часть документов из одной папки в другую. Покончив с этим делом, он позвонил в колокольчик, призывая секретаря.
- Вот эти документы, - указал на отобранные листы, - скопировать, переписать набело и подшить в "Дело о беспорядках под Горой". Как можно скорее. Сегодня вечером папка должна быть у меня. И отправьте запрос коменданту Навьей крепости о срочном свидании. Дело государственной важности. Запрос, - добавил он, уловив колебания секретаря, - отправьте через инквизиторов.
Тот поклонился и ушел, а Юлиан еще некоторое время листал оставшиеся бумаги, иногда делая пометки для себя. Картина вырисовывалась крайне интересная. И опасная. В прошлый раз попытка проникнуть под Гору отозвалась в империи восстанием и кровавыми расправами над восставшими. Шестерых зачинщиков четвертовали, еще четверых повесили, несколько сотен сослали за Каменный Пояс, не считая тех, кого приговорили к пожизненному заключению или разжаловали в солдаты. А что будет на этот раз? Война? Юлиан Дич прекрасно знал международную обстановку и понимал, что этого нельзя допустить.
В обед пришел ответ, что инспектору службы инквизиторов разрешено, в виде исключения, посещение Навьей крепости. Не теряя времени, Юлиан набросил сюртук и выбежал из кабинета, на ходу отдав секретарю приказ дождаться его возвращения во что бы то ни стало.
Служебная карета вмиг домчала его до Навьей крепости. Главная государственная тюрьма, где содержались только особо опасные преступники, находилась на острове посреди реки. С сушей ее связывали два моста, возле которых стояли будки охраны. Получив пропуск, карета с Юлианом Дичем проехала по мосту на территорию крепости.
Едва колеса, прогрохотали под аркой каменных ворот, навстречу вышел сам начальник тюрьмы и поспешил придержать для важного гостя дверцу. С Третьим отделением шутки плохи, особенно с главой службы ведьмаков и по совместительству советником по инквизиции его светлостью князем Юлианом Дичем. Его карьера и личность были окружены ореолом тайн и загадок. Старший дознаватель, старший наставник школы ведьмаков, которая в нынешнем виде и организована-то была им самим, один из советников по инквизиции, почетный следователь по делам, связанным с магией и колдовством… Его истинная сила и влияние были загадкой. Достаточно вспомнить, что десять лет назад, после разгрома восстания, когда летели головы и знатнее его, сам князь Дич отделался лишь легким испугом и приказом реорганизовать школу ведьмаков, ужесточая режим. Не следовало ссориться с этим человеком из-за такой малости, как просьба о свидании.
- Чем могу быть полезен? - поинтересовался комендант.
- К нам поступила информация, что в Навью крепость не так давно был доставлен один важный заключенный, - промолвил Юлиан. - По имеющимся у меня сведениям, это - ведьмак. Вы понимаете?
Комендант напрягся.
- Прошу прощения. Может быть, произошла ошибка? Среди вверенных мне заключенных на данный момент нет никого, имеющего отношение к вашему ведомству. Неужели мы не знаем порядка? Дела ведьмаков, инквизиторов и… э-э… прочих приравненных к ним личностей должны рассматриваться только внутренним судом.
- Может быть, произошла ошибка, - кивнул Юлиан. - Как бы то ни было, я должен убедиться лично. Меня интересует мужчина лет тридцати, чуть выше среднего роста, приблизительно двух аршин и десяти вершков роста, крепкого сложения, стройный, волосы русые, глаза серые, нос прямой, из особых примет - небольшой шрам на подбородке. Было указано, что он при поимке пытался применять магию, атакуя лошадей.
- Этот? - кивнул комендант, жестом приглашая гостя проследовать за собой в контору. - Да какой же он ведьмак? Убийца! И беглый каторжник.
- Вот как? - заинтересованно поднял бровь Юлиан Дич. - На лбу, что ли, у него было прописано?
- На руках у него прописано, - ответил комендант. - Заметно, что он кандалы носил. Назвался Иваном Горским, из Загорья.
- Из Загорья, - эхом повторил Юлиан.
- Так точно. Однако никакой он не Иван и не Горский. За день до того поступило в жандармское управление заявление от вдовы купца первой гильдии Лякина, Аполлинарии Матвевны, что застрелил ее супруга беглый каторжник, коего опознала она как Александра Травниковича, осужденного на десять лет рудников и двадцать лет поселений… за что, как вы думаете?
- Догадываюсь, - процедил Юлиан Дич, взмахом руки давая понять коменданту, что продолжать не стоит. Трудно забыть имя того, из-за кого девять лет назад имел выговор от высшего начальства.